Воспоминания соловецких узников

Московская Д.С., д.ф.н. «…Я свою жизнь ни с кем не меняю, со всеми ее муками, со всей ее горечью»

11 марта 2015 г.

19 февраля 2015 г. в Государственном музее истории ГУЛАГа прошла презентация книжной серии «Воспоминания соловецких узников (1923–1939)». Одна из участниц вечера доктор филологических наук заведующая отделом рукописей ФГБУН «Институт мировой литературы им. А.М. Горького» РАН Д.С. Московская, рассказала собравшимся о своих научных интересах и участии в книжном проекте Соловецкого монастыря.

Я никогда не была специалистом по Соловкам. История политических репрессий в научном отношении интересует меня в связи с судьбой Н.П. Анциферова – известного литератора, краеведа, экскурсиониста, автора замечательных книг по духовной и материальной истории Петербурга первых десятилетий ХХ в. В качестве специалиста по мемуарному наследию этого деятеля отечественной науки и культуры, я и приняла участие в работе над третьим томом книжной серии «Воспоминания соловецких узников».

Значительная часть воспоминаний Анциферова увидела свет еще в начале 1990-х гг. под названием «Их дум о былом». Главным достоинством этого издания, составителем которого выступил известный петербургский историк А.И. Добкин, стали, в первую очередь, комментарии, подготовленные им вместе с А.Б. Рогинским. Эти комментарии впервые вводили читателя в поле закрытого тогда еще знания о ленинградском краеведческом движении 1920-х гг., участие в котором стало подлинной причиной многолетних мытарств Анциферова в советских концлагерях. Ценность мемуарного наследия этого ученого и писателя значительна как в научно-познавательном, так и литературно-художественном плане, и в настоящее время сотрудниками ИМЛИ РАН готовится издание полной авторской версии этих воспоминаний в серии «Литературные памятники» издательства «Наука».

Поводом для ареста Анциферова стало его давнишнее членство в религиозно-философском кружке «Воскресение», которое организовал Александр Мейер с женой Ксенией Половцевой в первые пореволюционные годы. Анциферов с женой недолгое время посещали кружок, затем их пути с «левым» течением религиозной мысли разошлись. В 1928 г. прошли аресты участников, был арестован литературовед Лев Пумпянский, но вскоре выпущен. Была надежда, что Анциферова, давно порвавшего с кружком, не арестуют, – это было бы катастрофой для его семьи: у него тогда в туберкулезном санатории лежала с последней стадией чахотки жена Татьяна и на руках оставались дети – 6-х и 4-х лет. Татьяне Анциферовой оставалось лишь полгода жизни. Анциферова арестовали 22 апреля 1929 г. 22 июля он был приговорен к трем годам исправительно-трудовых лагерей и в августе отправлен в Соловецкий лагерь особого назначения. Из воспоминаний мы узнаем, что Анциферов оказался в пересыльном пункте СЛОНа на Поповом острове в канун своего дня рождения 12 августа. Его поставили разгружать товарный поезд с зерном, что было ему не по силам. С большой долей вероятности Анциферову грозило наказание как «филону», но случилось чудо. Вместо этого его вскоре отправили в столицу СЛОНа Кемь, что считалось послаблением, удачей. Там его определили секретарем Дорстройотдела. Но вскоре по ложному доносу он был объявлен участником организации каэров, поставившей себе задачу сорвать политику перевоспитания заключенных, и вновь отправлен на Попов остров, затем в трюме парохода на Соловки. Его ожидал расстрел, которого он чудесным образом избежал. Весной или ранним летом 1930 г. Анциферов был привлечен к следствию по групповому делу Академии наук, 23 августа 1931 г. приговорен к пяти годам исправительно-трудовых лагерей и отправлен в Белбалтлаг (на станцию Медвежья Гора). Анциферов был выпущен на свободу «за честную, подлинно ударную работу» постановлением заседания коллегии ОГПУ от 22 июля 1933 г.

Но на этом его страдальческая одиссея не закончилась. 5 сентября 1937 г. по ложному доносу его арестовали, 24 сентября 1937 г. ему припомнили «вредительство» в кемском Дорстрое и участие в заговоре каэров и предъявили все это в виде нового обвинения. 18 октября 1937 г. следствие закончилось. Было установлено, что он враждебно настроен к руководству партии и Советской власти, в прошлом являлся активным участником в контрреволюционной организации под названием «Воскресение, которая была связана с Парижской белой эмиграцией, и до последнего времени вел контрреволюционную разлагательскую работу. Решением тройки Управления НКВД Московской области Анциферов был заключен в исправительно-трудовой лагерь на восемь лет, считая срок с 6 сентября 1937 г., отправлен в Амурлаг, где пребывал до 28 октября 1939 г. 6 ноября 1939 г. он был освобожден по пересмотру дела. Это были третьи и последние в его жизни арест и ссылка. В общей сложности он отсидел 8 лет.

Воспоминания Анциферова дают ясно понять, что арест, пребывание в СЛОНе, смерть без возможности проститься с ним жены – один из самых трагических моментов в его жизни, когда могли произойти глубокие изменения – сломаться его физическое и, в еще большей степени, нравственное здоровье. Он мог выйти из заключения другим человеком в прямом смысле этого слова: сойти с ума, озлобиться на жизнь и мир, пересмотреть свои убеждения. Могли произойти глубокие изменения душевных доминант личности.

Я благодарна, что меня привлекли к этой работе. Она позволила мне ещё раз вспомнить для самой себя биографию Николая Павловича и самое дорогое, что в ней для меня есть – опыт человека, который через испытания пронес Божие Имя, остался верен своему высокому идеализму. Как и многие его ровесники, Анциферов очень сознательно принадлежал к революционному движению. В шестнадцатилетнем возрасте он стал членом тайного кружка молодых реалистов в Киеве, участников революции 1905 года. Члены кружка формировали свое мировоззрение на ценностях Французской революции, декабризма, Герцена, Чернышевского, Добролюбова, Михайловского. «Русское искание правды» было в высшей степени свойственно юноше Анциферову. И вот человек, который искренне исповедовал идеалы свободы, усвоил себе уважение к простому народу, народолюбие и исполненное демократизма правдоискательство, в 1917 г. столкнулся с воплощением своей мечты. В то время он был уже женат, имел двух малолетних детей. У него, вероятно, существовала возможность уехать за границу. Видимо, он мог убежать, но не сделал этого. Он и его жена Татьяна Николаевна не пожелали этого, они остались в России. Дальше был крестный путь, который, собственно говоря, и поразил меня. Как человек выдержал всё это? Какие силы были у него, чтобы не лишиться рассудка?.. В 1919 г. у него на руках умирают двое первенцев, и он с женой не могли не осознавать, что это произошло отчасти из-за того, что они остались на родине. Потом последовала смерть жены, той, с которой он встретился в гимназическом киевском «тайном обществе», как раз в тот момент, когда Анциферов находился в Кеми. Последовала и смерть матери Анциферова, она не дожила двух месяцев до его освобождения, и сиротство второго поколения его детей, которых тоже отняла у него судьба: один погиб в блокадном Ленинграде в 1942 г., второе – дочь Татьяна – была угнана в Германию из оккупированного Детского Села. Анциферову не довелось больше ее увидеть. Что давало ему силы жить и оставить нам свои воспоминания «Путь жизни», в которые, как сказал Гоголь о Пушкине, не вошло ничего «необдуманного, опрометчивого из жизни…; не вошла… нагишом растрёпанная действительность»? Ответ дал сам Николай Павлович. Он жил по завету, данному ему умирающей 4-летней дочерью, Наташей-Таточкой. Незадолго до смерти она посмотрела на отца и прошептала: «Папочка, Бог с тобой!» Потом подняла ручку и сказала: «Бог, что на небе, Он с тобой». Эти слова врезались в его душу, и с ними в душе он прожил свою жизнь. С ними вышел победителем из всех испытаний.

Не сохранилось, к сожалению, переписки Николая Павловича в период его пребывания на Соловках. А вот последняя его ссылка в Амурлаг в этом смысле хорошо документирована. Американская исследовательница Эмили Джонсон, проанализировав эти письма, задалась вопросом, каково их содержание и почему Анциферов просил и даже настаивал на том, чтобы его собственные письма и даже письма второй жены переписывались и хранились? И Эмили Джонсон сделала неожиданный вывод. Он просил об этом не для того, что бы испугать своих будущих читателей теми ужасами, что творились тогда в стране, а для того, чтобы передать свой духовный опыт детям или даже точнее внукам: проживающей в Америке Наташе Лорд и присутствующему на сегодняшнем вечере Михаилу Сергеевичу Анциферову.

Самое главное для меня – эта работа памяти в поисках ответа: что со мной произошло? Зачем всё это было? Меня, как историка литературы 1920–1930-х гг., интересовало, что по этому поводу скажет поколение людей, переживших революции и к этой революции стремившихся. Андрей Платонов устами старой крестьянки дал свою версию ответа: «Ждали Христа-Бога, а Он мимо прошел!..» Мысль Анциферова приняла иную форму выражения, но может служить своего рода комментарием к платоновской версии. В своем «научном дневнике жизни», над которым он работал в 1918-1942 гг., можно встретить знаменательное рассуждение: «Наблюдая свершающуюся судьбу <…> души человечества в целом, мы замечаем ее глубоко трагичный характер. Это дает нам право рассматривать историю как трагедию, в которой постоянно извращается воплощаемая идея, <…> превращающаяся <…> в свою противоположность. Катарсис <…> в этой трагедии достигается путем искупительных страданий целых народов. Чая глубокий смысл этой трагедии, недоступной нашему эвклидову уму, мы прозреваем в ней действие еще не узнанной силы. История-трагедия – превращается в историю-мистерию». Ответ Анциферова есть и в его письмах из мест последнего заключения, из Амурлага, откуда он, больной стенокардией, уже немолодой, не чаял вернуться. Он писал жене: «Жизнь-спячка хуже всего. И я свою жизнь ни с кем не меняю, со всеми ее муками, со всей ее горечью». Для Анциферова земная жизнь была лишь преддверием жизни вечной, страдания – единственным путем восхождения к ней. В мемуарах Анциферова часто в том или ином виде цитируются знаменитые строки из Владимира Соловьева: «В тумане утреннем неверными шагами…» Он узнавал себя в образе юноши, прозревавшего «таинственные и чудные берега», охваченного высокими мечтаньями. Путь же оказался долог и труден, но страдания сделали его зорким, а дух – бесстрашным: теперь он ясно видит цель и знает путь – «Туда, где на горе, под новыми звездами, / Весь пламенеющий победными огнями, / Меня дождется мой заветный храм». И потому он нашел в себе силы сказать: «…я свою жизнь ни с кем не меняю, со всеми ее муками, со всей ее горечью». Поэтому для меня, наверное, самым главным с точки зрения участия в проекте, было еще раз прикоснуться к этому богословскому, страдательному опыту Николая Павловича, который, несмотря на череду жизненных трагедий, остался верен мечте в самых сокровенных убеждениях и установках своей души.

Воспоминания Анциферова оставили свидетельство его глубокой веры, и представили его жизнь как личный опыт познания Бога. Удивительно, но я нигде и никогда не находила, ни в переписке, ни в дневниках, ни одного слова проклятия, ни в адрес мучителей, ни в адрес собственной судьбы. Более того я вижу, что на протяжении всей своей жизни, он оставался абсолютно нормальным и просветленным человеком.

Обращаясь к бесценным человеческим документам, которые собраны в книгах «Воспоминаний соловецких узников», я вижу в них высокий смысл духовного завещания-напутствия грядущим поколениям, где устами множества страстотерпцев произнесено нечто очень существенное, что было познано ими в опыте страдания, о подлинном содержании и смысле человеческой жизни.

Тип: Воспоминания соловецких узников
Место: Москва