Религия. О познании Бога и действительности
Назад к списку вопросов
Автор:  Иеромонах Соловецкого монастыря
Дата:  06.02.2017.



В ответ на вопрос человека мыслившего Бога как электромагнитное облако

Вопрос::

     «Я мыслю Бога как электромагнитное облако, которое формируется в течение жизни человека и животных, способных конструктивно мыслить, а не только искать себе обед. Хорошее отношение и благосклонность к людям и животным являются залогом успешного существования именно потому, что их мысли и реакции на наше отношение формируют позитивный или негативный заряд того самого электромагнитного облака… Обычно я не молюсь, а скорее, делюсь своими соображениями и стремлениями с ним.… Это как следствие мыслительного процесса… Деятельность нашего мозга оставляет электромагнитный след в эфире… и эти отпечатки мыслей и переживаний я и отождествляю с богом… Я люблю людей. Без них тут было бы одиноко… и не так весело… Я ведь не отвергаю существование Бога (говоря привычными для тебя словами) и, тем более, не нарушаю основополагающие каноны. Просто я представляю себе его в его продуктах, не умаляя их значимости… хотя первоцель явления (думаю, будет лучше заменить на «первоцель существования») человека и не становится яснее от того.»

Ответ:

     «Когда человек зациклен на какой-то одной области знаний, незаметно для самого себя он начинает объяснять всю окружающую его реальность с помощью этой узкой области знаний. Классическим примером является доктор Астров - центральный персонаж пьесы А.П. Чехова «Дядя Ваня». Михаил Львович занимается лесопосадками и в некотором смысле опьянен идеей леса: он говорит, что в странах, где меньше вырубают леса, люди более пластичны, гуманны, больше любят искусство, в этих странах процветает философия.

     Совершенно очевидно, что уровень развития философии и искусства в той или иной стране не зависит от количества леса, но для Астрова, с его доминирующей идеей леса, эти вещи были напрямую взаимосвязаны…

     Эту модель мышления можно объяснить с помощью нейрофизиологии: в коре головного мозга человека есть текущий очаг возбуждения – так называемая доминанта, к которой притягивается и под действием которой перерабатывается вся входящая в сознание информация. Например, если тщеславный и честолюбивый человек что-то читает в храме во время богослужения, он может при этом думать: «я очень красиво читаю», и когда стоящие неподалеку от него люди начинают шептаться, ему кажется: «наверное, они обсуждают как красиво я читаю». При действии доминанты одновременно подавляются другие отделы коры головного мозга. Часто бывает так, что человек, переживший горе, (например, смерть близкого) в состоянии говорить только об этом, а если ему сказать: «пойдем прогуляемся?», или «ты не читал ту книгу, которую я тебе подарил?», то человек просто не воспринимает эти вопросы, потому что в коре его головного мозга подавляются все отделы, кроме одного – того, который отвечает за переживание горя.  

     Выход из подобной зацикленности профессор Короленко и академик Димитриев видели в исходной разносторонности личности, которая может служить эффективным барьером, препятствующим образованию «аддикции», то есть зависимости. Они считали, что формирование аддикции связано с опрощением человека. Того, кто обладает широким мировоззрением и чья жизнь разнообразна (в хорошем смысле этого слова) очень сложно ориентировать на какую-либо узконаправленную деятельность, типа «выпил-заснул-встал-пошел на работу». Когда жизнь человека не наполнена больше ничем, кроме работы и сна, он может воспринимать постоянное употребление спиртного как нечто вполне нормальное – пришел с работы, выпил и спится лучше. А тот, кто помимо работы имеет теплые, здоровые, доверительные отношения с близкими, хобби – это могут быть музыкальные занятия, например, пение, может быть, какие-то еще интересы – такой человек вдруг замечает, что в результате его увлечения алкоголем начинает отпадать все, что наполняет его жизнь. 

     Незаполненность жизни человека напрямую взаимосвязана с узостью его мировоззрения. Человек, обладающий узким мировоззрением, предоставляет богатые возможности для зомбирования и манипуляций. К сознанию, в котором доминируют лишь несколько стержневых идей, гораздо проще получить доступ: манипулятору достаточно уловить их и на этом основании выстроить некую ложную концепцию, которая затем успешно преподается человеку. Развивая и расширяя свое мировоззрение, воспринимая и усваивая новую информацию, новые факты, человек развивает в себе способность к критическому мышлению – он становится способным различить ложь в том, что ему говорят, оспорить то или иное сомнительное утверждение с помощью новых аргументов.  

     Где искать такие аргументы, которые могут вывести человека за рамки его концепций? Таких аргументов множество, но важно не доказывать, а постараться показать их[1].

     Митрополит Антоний Сурожский об этом говорил так: «человек не сможет стать монахом до тех пор, пока не увидит на лице какого-либо другого монаха сияние вечной жизни». Только увидев реальный, живой пример жизни по Евангелию, человек понимает, что все написанное в книгах об аскетике, - правда. Митрополит Антоний рассказывает о том, что именно так он встретил своего духовника, схиархимандрита Афанасия (Нечаева), когда тот выходил их храма. Храм находился в подвальном помещении, кажется, в Париже, о. Афанасий поднимался по ступенькам, то юноша, будущий митрополит Антоний увидел на его лице то самое сияние вечной жизни. Антоний Сурожский подбежал к этому монаху и сказал: «Я не знаю кто Вы, но я хочу, чтобы Вы стали моим духовником».

     В этой связи можно вспомнить замечательный, удивительный в своей искренности рассказ митрополита Антония о том, как сам он пришел к вере во Христа. Приведем его полностью[2].

     Еще один пример того, что реальный жизненный опыт человека, достигшего святости, может послужить наглядным, а значит наиболее убедительным аргументом в пользу веры в Бога - это жизнеописание святителя Луки Войно-Ясенецкого.

     Мне кажется, я читал даже не церковную, а светскую версию его жизнеописания, которая невероятно мне понравилась. Она есть в свободном доступе в интернете. Книгу написал Марк Поповский, который не был религиозным человеком, но обрел веру в процессе работы над ней – автор ездил по всем тем местам, где жил и пребывал в ссылке архиепископ Лука. Будущий святитель Лука Войно-Ясенецкий - ученый с мировым именем, профессор и доктор медицины решил принять священство в годы революции, когда в городе царил хаос, многих жителей арестовывали, массово убивали священников. Архиепископ Лука писал в своих воспоминаниях, что сердце его рвалось, и он чувствовал, что просто не может поступить иначе. Его рукополагают в священники и, вот, советский профессор медицины приходит на операцию в рясе. Происходит конфликт с советской властью, к хирургу приезжает уполномоченная комиссия и изымает из кабинета святителя Луки икону. Тогда  он отказывается делать операцию то ли влиятельному партийному работнику, то ли жене какого-то крупного обкомовца и говорит: «Ваша задача сделать так, чтобы хирург, то есть я, совершал операцию в максимально комфортной для себя обстановке. Комфортная обстановка для меня, как для православного христианина, в том, чтобы в моем кабинете была икона. Если иконы нет, я чувствую себя некомфортно, поэтому дальше проводить операции не считаю для себя возможным. Делайте операции сами! Снимает с себя и вешает халат, а крупный деятель лежит на операционном столе. В те годы святителя Луку никто не мог заменить: врачи и медперсонал, работавшие в больницах, были неквалифицированными - их набирали из рабоче-крестьянской среды, руководствуясь, прежде всего, классовым критерием. 

     Представители советской власти, преследовавшие архиепископа Луку,  арестовывавшие его, отправлявшие его в ссылки, говорили ему только одно: «откажитесь от священного сана - и мы вернем вам профессорскую кафедру, признание, вы снова станете известным ученым, к которому будут прислушиваться. Ради чего Вы гниете здесь в застенках?» С точки зрения светской логики невозможно объяснить добровольный выбор страдания святителем Лукой.

     Точно также, опираясь лишь на житейскую, обыденную логику, равноапостольный князь Владимир, в то время, когда он еще не был христианином, не мог объяснить себе поступок своего дружинника. Владимир, вернувшийся со своей дружиной в Киев после удачного похода, решил принести богам человеческие жертвы согласно языческому обычаю. Они бросили жребий, и он пал на сына одного дружинника, которого, кажется, звали Федор. Воины князя пришли в дом этого дружинника и сказали, что они хотят взять его сына и принести его в жертву языческим богам. Этот дружинник был христианином и воспротивился повелению князя. Он сказал: «Я своего сына идолам не отдам». На это воины сказали ему: «Тогда мы возьмем его силой», на что дружинник ответил: «Берите силой». И он с сыном, взяв оружие, встал против сотни воинов. Конечно, Федор и его отец были убиты, но князь Владимир не мог понять происшедшего. Он крепко задумался. Князь не мог понять, чем руководствовался человек, который вышел с оружием в руках против сотни профессиональных воинов. Поведение двух христиан не было поведением двух затравленных, загнанных в угол животных. Очевидно, это было поведение людей, которые знали, что они делают, и знали, за что умирают.  

     Изучая жизненный путь таких людей, мы сталкиваемся с фактами, которые не вписываются в нашу мировоззренческую систему, отчасти это и есть та исходная разносторонность, о которой мы говорили ранее. Когда в жизни человека появляются такие факты, он либо принимает их и пытается объяснить себе, привлекая для этого новые аргументы, изучая новые отрасли знаний, и тогда человек выходит из зацикленности на какой-либо одной области знаний, либо остается в своем узком мирке, закрывая глаза на правду.

     Об этом очень хорошо сказал академик Павлов в своем цикле лекций «Об уме вообще и о русском уме в частности». Павлов говорит, что любовь к истине является настоящим крестом для исследователя. Представим себе: ученый может достигнуть признания, уважения и почета, разработав ту или иную научную теорию и он хорошо понимает это. Но если в процессе исследования ученый сталкивается с какими-то новыми фактами, которые не вписываются в его теорию или противоречат ей, перед ним встает нелегкий выбор: либо исследователь «закрывает глаза» на эти «неудобные» факты, либо находит в себе мужество и честность отказаться от разработанной им теории, сколько бы лет он на это не потратил. В таком случае исследователь, движимый любовью к истине, пытается вновь объяснить те факты, которые открылись ему и перевернули все его построения.

     Павлов рассказывал историю про своего коллегу: они вместе проводили исследования и пришли к неким выводам, но вдруг появились факты, которые поставили эти выводы под сомнение. Для того чтобы окончательно прояснить ситуацию, требовалось провести ряд экспериментов. Коллега академика Павлова сказал: «Давайте не будем этого делать. Выполнена большая работа, получены результаты, но теперь может оказаться, что наши результаты неверны и тогда нужно начинать все заново?». Однако если человек не решится на эту любовь к истине, - он никогда не сможет прийти к подлинному объяснению действительности.

     Теперь мы подошли к следующему пункту. Полное понимание действительности, встреча с истиной, правдой, обязывает человека к изменению своей жизни и к изменению мировоззрения. Если человек не хочет этих изменений, если он хочет остаться в своем узком мирке, - у него остается единственный выход - создать «непротиворечивую», но бредовую систему.

     Это очень хорошо показал академик А.А. Ухтомский в своем учении о «доминанте»[3]. Когда в сознании человека возникает какая-то одна доминанта текущего возбуждения, у него формируется свой, зацикленный на чем-то, интерес.

     Многие люди - будущие основатели сект - создают еретические, ложные учения именно потому что пытаются совместить учение Христа с собственной текущей доминантой, господствующей в сознании. Предположим, тот или иной человек имеет некую доминанту – блудное влечение. И она доминанта взяла в плен его сознание настолько крепко, что человек может говорить только об этом («у кого, что болит, тот о том и говорит»). В то же время, в какой-то момент жизни этот человек столкнулся с многообразием реальности и осознал, что Божественный мир действительно существует. Каким бы узким ни было его мировоззрение, на определенном этапе жизни такой человек, сталкивается с фактами, которые не может не признать. Однако отказываться от своей похоти он также не желает. И тогда в его голове возникает некая бредовая система, не имеющая ничего общего с христианским учением. Можно вспомнить роман Стига Ларссона «Девушка с татуировкой дракона», в котором был персонаж по имени Мартин. Этот человек похищал, пытал, убивал и женщин, был сексуальным садистом, наслаждался этими убийствами, при этом читая Ветхий Завет. Он воображал, что поступает согласно текстам Ветхого Завета, но очевидно, что этот человек совершенно произвольно выдергивал из текста те или иные цитаты, и, конечно, его никак нельзя назвать христианином.

     Ухтомский писал о том, человек, создающий себе некую бредовую мировоззренческую систему, склонен впадать в порочный круг: он начинает искаженным образом, сквозь призму своей доминанты воспринимать реальность.

     Тот, кто имеет текущую доминанту - воровство и сам занимается воровством, в силу состояния своего сознания начинает всех подозревать в воровстве. Следующим шагом для такого человека становится создание собственной бредовой теории, обосновывающей и оправдывающей факт его воровства, например: «ну, я ворую исключительно по выходным и исключительно у богатых». А.А. Ухтомский считал, что именно собственная бредовая система, собственная концепция становится непроницаемой стеной, которая отсекает человека от объективно существующей действительности, от реальной жизни, неистощимой в своем многообразии. Чтобы пробить эту стену, человеку необходимо совершить акт мужества, акт любви к истине и отказа от собственных эгоистических устремлений.

     Подводя итог сказанному, мы можем сказать вслед за академиком Ухтомским: только от самого человека зависит, что он выберет: открывшуюся ему правду, истину, разноплановый, сложный мир, который нужно постичь, либо узкую норку себялюбивого самопоклонения. Этот выбор определяет два принципиально разных пути - тяготение к себе или любовь к Богу. Иеромонах Серафим (Роуз) говорил, что эти два направления по смерти человека станут адом или раем.



[1] Священник Павел Флоренский долго искал самое эффективное, как ему казалось, доказательство бытия Бога, перебирал различные аргументы, но самый лучший аргумент ему подсказала кухарка, которая разносила ему суп. Однажды о. Павел решил пошутить над ней и спросил ее: «Вот ты объясни мне, что такое солнце?» Он думал, что эта простая женщина придет в замешательство, потому что не сможет объяснить, что такое солнце с помощью астрофизических понятий и терминов. Но она объяснила по-другому. Она посмотрела на о. Павла и сказала: «Барин, ну что Вы? Ну, вот же оно, посмотрите». О. Павла осенило, что истина не доказывается, а показывается, поэтому уразуметь истину можно увидев реальный жизненный пример.

[2]  Когда мне было лет четырнадцать, у нас впервые оказалось помещение (в Буа-Коломб), где мы могли жить все втроем: бабушка, мама и я; отец жил на отлете - я вам скажу об этом через минуту, - а до того мы жили, как я рассказывал, кто где и кто как. И в первый раз в жизни с тех пор, как кончилось раннее детство, когда мы ехали из Персии, я вдруг пережил какую-то возможность счастья; до сих пор, когда я вижу сны блаженного счастья, они происходят в этой квартире. В течение двух-трех месяцев это было просто безоблачное блаженство. И вдруг случилась совершенно для меня неожиданная вещь: я испугался счастья. Вдруг мне представилось, что счастье страшнее того очень тяжелого, что было раньше, потому что когда жизнь была сплошной борьбой, самозащитой или попыткой уцелеть, в жизни была цель: надо было уцелеть вот сейчас, надо было обеспечить возможность уцелеть немножко позже, надо было знать, где переночуешь, надо было знать, как достать что-нибудь, что можно съесть, - вот в таком порядке. А когда вдруг оказалось, что всей этой ежеминутной борьбы нет, получилось, что жизнь совершенно опустела, потому что можно ли строить всю жизнь на том, что бабушка, мама и я друг друга любим - но бесцельно, что нет никакой глубины в этом, что нет никакой вечности, никакого будущего, что вся жизнь в плену двух измерений: времени и пространства, - а глубины в ней нет; может быть, какая-то толщина есть, она может какие-то сантиметры собой представлять, но ничего другого, дно сразу. И представилось, что если жизнь так бессмысленна, как мне вдруг показалось, - бессмысленное счастье, - то я не согласен жить. И я себе дал зарок, что, если в течение года не найду смысла жизни, я покончу жизнь самоубийством, потому что я не согласен жить для бессмысленного, бесцельного счастья. 
    Мой отец жил в стороне от нас; он занял своеобразную позицию: когда мы оказались в эмиграции, он решил, что его сословие, его социальная группа несет тяжелую ответственность за всё, что случилось в России, и что он не имеет права пользоваться преимуществами, которые дало ему его воспитание, образование, его сословие. И поэтому он не стал искать никакой работы, где мог бы использовать знание восточных языков, свое университетское образование, западные языки, и стал чернорабочим. И в течение довольно короткого времени он подорвал свои силы, затем работал в конторе и умер пятидесяти трех лет (2 мая 1937 года). Но он мне несколько вещей привил. Он - человек был очень мужественный, твердый, бесстрашный перед жизнью, и я помню, как-то я вернулся с летнего отдыха, и он меня встретил и сказал: «Я о тебе беспокоился этим летом». Я полушутливо ему ответил: «Ты что, боялся, как бы я не сломал ногу или не разбился?» Он ответил: «Нет. Это было бы всё равно. Я боялся, как бы ты не потерял честь». И потом прибавил: «Ты запомни: жив ты или мертв - это должно быть совершенно безразлично тебе, как это должно быть безразлично и другим; единственное, что имеет значение, это ради чего ты живешь и для чего ты готов умереть». И о смерти он мне раз сказал вещь, которая мне осталась и потом отразилась очень сильно, когда он сам умер; он как-то сказал:«Смерть надо ждать так, как юноша ждет прихода своей невесты». И он жил один, в крайнем убожестве; молился, молчал, читал аскетическую литературу и жил действительно совершенно один, беспощадно один, я должен сказать. У него была малюсенькая комнатушка наверху высокого дома, и на двери у него была записка: «Не трудитесь стучать: я дома, но не открою». 

Помню, как-то я к нему пришел, стучал: папа! это я!.. Нет, не открыл. Потому что он встречался с людьми только в воскресные дни, а всю неделю шел с работы домой, запирался, постился, молился, читал. 
И вот, когда я решил кончать самоубийством, за мной было: эти какие-нибудь две фразы моего отца, что-то, что я улавливал в нем, странное переживание этого священника (непонятная по своему качеству и типу любовь) - и всё, и ничего другого. И случилось так, что Великим постом какого-то года, кажется, тридцатого, нас, мальчиков, стали водить наши руководители на волейбольное поле. Раз мы собрались, и оказалось, что пригласили священника провести духовную беседу с нами, дикарями. Ну, конечно, все от этого отлынивали как могли, кто успел сбежать, сбежал; у кого хватило мужества воспротивиться вконец, воспротивился; но меня руководитель уломал. Он меня не уговаривал, что надо пойти, потому что это будет полезно для моей души или что-нибудь такое, потому что, сошлись он на душу или на Бога, я не поверил бы ему. Но он сказал: «Послушай, мы пригласили отца Сергия Булгакова; ты можешь себе представить, что он разнесет по городу о нас, если никто не придет на беседу?» Я подумал: да, лояльность к моей группе требует этого. А еще он прибавил замечательную фразу: «Я же тебя не прошу слушать! Ты сиди и думай свою думу, только будь там». Я подумал, что, пожалуй, и можно, и отправился. И всё было действительно хорошо; только, к сожалению, отец Сергий Булгаков говорил слишком громко и мне мешал думать свои думы; и я начал прислушиваться, и то, что он говорил, привело меня в такое состояние ярости, что я уже не мог оторваться от его слов; помню, он говорил о Христе, о Евангелии, о христианстве. Он был замечательный богослов и он был замечательный человек для взрослых, но у него не было никакого опыта с детьми, и он говорил, как говорят с маленькими зверятами, доводя до нашего сознания всё сладкое, что можно найти в Евангелии, от чего как раз мы шарахнулись бы, и я шарахнулся: кротость, смирение, тихость - все рабские свойства, в которых нас упрекают, начиная с Ницше и дальше. Он меня привел в такое состояние, что я решил не возвращаться на волейбольное поле, несмотря на то, что это была страсть моей жизни, а ехать домой, попробовать обнаружить, есть ли у нас дома где-нибудь Евангелие, проверить и покончить с этим; мне даже на ум не приходило, что я не покончу с этим, потому что было совершенно очевидно, что он знает свое дело, и, значит, это так… 
И вот я у мамы попросил Евангелие, которое у нее оказалось, заперся в своем углу, посмотрел на книжку и обнаружил, что Евангелий четыре, а раз четыре, то одно из них, конечно, должно быть короче других. И так как я ничего хорошего не ожидал ни от одного из четырех, я решил прочесть самое короткое. И тут я попался; я много раз после этого обнаруживал, до чего Бог хитер бывает, когда Он располагает Свои сети, чтобы поймать рыбу; потому что прочти я другое Евангелие, у меня были бы трудности; за каждым Евангелием есть какая-то культурная база; Марк же писал именно для таких молодых дикарей, как я - для римского молодняка. Этого я не знал - но Бог знал. И Марк знал, может быть, когда написал короче других… 
 И вот я сел читать; и тут вы, может быть, поверите мне на слово, потому что этого не докажешь. Со мной случилось то, что бывает иногда на улице, знаете, когда идешь - и вдруг повернешься, потому что чувствуешь, что кто-то на тебя смотрит сзади. Я сидел, читал, и между началом первой и началом третьей глав Евангелия от Марка, которое я читал медленно, потому что язык был непривычный, вдруг почувствовал, что по ту сторону стола, тут, стоит Христос… И это было настолько разительное чувство, что мне пришлось остановиться, перестать читать и посмотреть. Я долго смотрел; я ничего не видел, не слышал, чувствами ничего не ощущал. Но даже когда я смотрел прямо перед собой на то место, где никого не было, у меня было то же самое яркое сознание, что тут стоит Христос, несомненно. Помню, что я тогда откинулся и подумал: если Христос живой стоит тут - значит, это воскресший Христос. Значит, я знаю достоверно и лично, в пределах моего личного, собственного опыта, что Христос воскрес и, значит, всё, что о Нем говорят, - правда. Это того же рода логика, как у ранних христиан, которые обнаруживали Христа и приобретали веру не через рассказ о том, что было от начала, а через встречу с Христом живым, из чего следовало, что распятый Христос был тем, что говорится о Нем, и что весь предшествующий рассказ тоже имеет смысл. 
Ну, дальше я читал; но это уже было нечто совсем другое. Первые мои открытия в этой области я сейчас очень ярко помню; я, вероятно, выразил бы это иначе, когда был мальчиком лет пятнадцати, но первое было: что если это правда, значит, всё Евангелие - правда, значит, в жизни есть смысл, значит, можно жить ни для чего иного как для того, чтобы поделиться с другими тем чудом, которое я обнаружил; что есть, наверное, тысячи людей, которые об этом не знают, и что надо им скорее сказать. Второе - что если это правда, то всё, что я думал о людях, была неправда; что Бог сотворил всех; что Он возлюбил всех до смерти включительно; и что поэтому даже если они думают, что они мне враги, то я знаю, что они мне не враги. Помню, на следующее утро я вышел и шел как в преображенном мире; на всякого человека, который мне попадался, я смотрел и думал: тебя Бог создал по любви! Он тебя любит! ты мне брат, ты мне сестра; ты меня можешь уничтожить, потому что ты этого не понимаешь, но я это знаю, и этого довольно… Это было самое разительное открытие. 
Дальше, когда продолжал читать, меня поразило уважение и бережное отношение Бога к человеку; если люди готовы друг друга затоптать в грязь, то Бог этого никогда не делает. В рассказе, например, о блудном сыне: блудный сын признаёт, что он согрешил перед небом, перед отцом, что он недостоин быть его сыном; он даже готов сказать: прими меня хоть наемником… Но если вы заметили, в Евангелии отец не дает ему сказать этой последней фразы, он ему дает договорить до «я недостоин называться твоим сыном» и тут его перебивает, возвращая обратно в семью: принесите обувь, принесите кольцо, принесите одежду… Потому что недостойным сыном ты можешь быть, достойным слугой или рабом - никак; сыновство не снимается. Это третье. 
А последнее, что меня тогда поразило, что я выразил бы тогда совершенно иначе, вероятно, это то, что Бог - и такова природа любви -так нас умеет любить, что готов с нами разделить всё без остатка: не только тварность через Воплощение, не только ограничение всей жизни через последствия греха, не только физические страдания и смерть, но и самое ужасное, что есть, - условие смертности, условие ада: боголишенность, потерю Бога, от которой человек умирает. Этот крик Христов на кресте: Боже Мой! Боже Мой! Зачем Ты Меня оставил? - эта приобщенность не только богооставленности, а боголишенности, которая убивает человека, эта готовность Бога разделить нашу обезбоженность, как бы с нами пойти во ад, потому что сошествие Христово во ад - это именно сошествие в древний ветхозаветный шеол, то есть то место, где Бога нет… Меня так поразило, что, значит, нет границы Божией готовности разделить человеческую судьбу, чтобы взыскать человека. И это совпало - когда очень быстро после этого я уже вошел в Церковь - с опытом целого поколения людей, которые до революции знали Бога великих соборов, торжественных богослужений; которые потеряли всё - и Родину, и родных, и, часто, уважение к себе, какое-то положение в жизни, дававшее им право жить; которые были ранены очень глубоко и поэтому так уязвимы, - они вдруг обнаружили, что по любви к человеку Бог захотел стать именно таковым: беззащитным, до конца уязвимым, бессильным, безвластным, презренным для тех людей, которые верят только в победу силы. И тогда мне приоткрылась одна сторона жизни, которая для меня очень много значит. Этo тo, что нашего Бога, христианского Бога, можно не только любить, но можно уважать; не только поклоняться Ему, потому что Он - Бог, а поклоняться Ему по чувству глубокого уважения, другого слова я не найду.  

[3] Под «доминантой» А.А. Ухтомский и его последователи понимали «более или менее устойчивый очаг повышенной возбудимости центров, чем бы он ни был вызван, причём вновь приходящие в центры возбуждения сигналы служат усилению (подтверждению) возбуждения в очаге, тогда как в прочей центральной нервной системе широко разлиты явления торможения».


Теги: