Лаушкин А.В. Преподобный Савватий и пятисотлетняя традиция соловецкого отшельничества

Отшельничество – уединенная жизнь аскета вдали от людей – принадлежит к числу труднейших монашеских подвигов. Именно с него где-то на рубеже III–IV вв. и началось христианское монашество. Молитвенные труды отцов-пустынников положили начало многим великим обителям. Среди них были и самые знаменитые монастыри Древней Руси – Киево-Печерский и Троице-Сергиев. В этом же ряду находился и Соловецкий монастырь, возникновению которого предшествовало лесное отшельничество на Соловках святого старца Савватия († 1435) и его молодого ученика Германа († 1484).

Преподобный Савватий, подвизавшийся в Кирилло-Белозерском монастыре, а затем на Валааме, увенчал соловецким пустынничеством свой монашеский и вообще земной путь. Житие сообщает, что когда он впервые пришел на берега Белого моря и стал расспрашивать о Соловках, его голову уже украшали «седины многолетные», а поморы, видевшие его старость, всерьез опасались, что на необитаемом и холодном острове он попросту погибнет, «яко ничтоже могыи тружатися». Однако Савватий осуществил свое намерение и прожил на Соловках, «плоть духови повинуя», около шести лет. Причем последний год или даже больше – в полном одиночестве (Герман отправился «некыя ради потребы» на материк, но из-за непогоды, а потом долгой болезни не смог уже застать учителя в живых) [1].

Что заставило старого монаха совершить то, на что не решался до него ни один русский инок, – поселиться на далеком морском острове? Житие объясняет его уход с Валаама тем смущением, которое он испытывал из-за почтительного отношения к себе со стороны игумена и братии. Следуя известной евангельской максиме, Савватий боялся, что, приняв похвалу от людей, он лишится воздаяния у Всевышнего (см. : Мф 6. 1–2). «Лучше ми есть отлучитися от пребываниа места сего, – передавал мысли преподобного автор его жизнеописания, – нежели честь приимати и похвалы, и покой [здесь: заботу. – А. Л.] подобных мне человек, и всуе труд мой будет» [2].

Однако если бы дело было только в этом, у старика не было нужды идти так далеко, за многие сотни верст. В окрестностях Ладожского озера, окружающего Валаам, и сейчас немало глухих мест, подходящих для молитвенного уединения. Наверное, мы не ошибемся, если предположим, что к Белому морю Савватия повели и какие-то иные соображения. Быть может, приполярный остров, где по полгода царствует зима, виделся ему самым подходящим местом для суровой аскезы. Тем более что острова [3] и горы, как бы изъятые своей географией из земного мира, издревле были излюбленными местами отшельников. Впрочем, дело могло быть не только в этом. Стремление средневековых подвижников удалиться в лесные дебри и на дальние острова, в места необжитые, еще не освященные христианской молитвой, было связано с представлением, что в таких местах господствуют силы зла, с которыми и призван бороться монах [4]. Соловки для такой духовной брани должны были казаться идеальным местом. Они были покрыты языческими капищами прежних времен (а язычников в Древней Руси считали бесопоклонниками [5]) и время от времени посещались карелами, которые еще не до конца расстались со своим древним многобожием [6]. К тому же Соловецкие острова лежали в водах того самого моря, которое, по древним русскими поверьям, непосредственно граничило с царством зла: с обиталищем апокалипсических народов, какие примутся разорять мир накануне конца света, или даже с самим адом. На соседство таких ужасных народов с приполярной югрой указывала еще в начале XII в. «Повесть временных лет» [7]. Спустя два столетия новгородский архиепископ Василий Калика (1331–1352 гг. ) писал, что многие из его духовных детей-новгородцев, побывавших на «Дышучемь мори» (как на Руси называли акваторию Ледовитого океана), свидетельствовали об увиденных и услышанных ими приметах близкого ада. Среди таковых они упоминали «червя неусыпающего, и скрежеть зубный, и реку молненую Моргъ», а также воду, которая трижды в день уходит в преисподнюю «и пакы исходить» [8].

Преодолев телесные лишения и демонские «страшилища» (нападения, угрозы), поджидавшие отшельника на неприветливом острове, Саввавтий только перед самой кончиной вернулся на материк, чтобы причаститься Святых Тайн [9].

Спустя какое-то время Герман продолжил молитвенные труды на Соловках с новым сопостником – монахом Зосимой († 1477). Постепенно вокруг двух преподобных собрались ученики и возник монастырь. Однако и после этого заложенная св. Савватием традиция соловецкого отшельничества не исчезла. Протянувшись через всю пятисотлетнюю дореволюционную историю обители, она дожила до советских лагерных времен, когда последних соловецких отшельников случайно находили в дебрях леса заключенные и охрана.

Насколько позволяют судить разрозненные свидетельства источников, ближайшие последователи прп. Савватия, удаляясь в лес, сохраняли тесные связи с монастырем. Самый первый ученик прп. Зосимы монах Макарий после смерти учителя жил в лесной пустыни, но иногда посещал обитель, укрепляя собратьев своими наставлениями [10]. Другой ученик прп. Зосимы старец Герасим отшельничал в четырех верстах от обители, приходя в монастырь на праздничные службы [11]. Соловецкий постриженик Иоанн, заслуживший в среде братии славу великого подвижника, сочетал «пустынное… и отходное жительство» с работой на монастырь «въ рыбнои ловитве» [12]. Примерно в одно время с Иоанном в своей пустыни подвизался монах Филимон, уединенную келью которого посещали другие братья [13]. Все эти отшельники упомянуты в «чюдесах» Жития преподобных Зосимы и Савватия, записанных не позднее 1526 г. [14] Некоторые пустыни продолжали существовать и после кончины их основателей. Именно так произошло с лесной кельей старца Герасима. Один из ее насельников Леонид (Леванид), упомянутый под 1538 г. уже как старик, упражнялся там в аскетических подвигах (включавших и «умную молитву») и одновременно занимался ловлей озерной рыбы, «тружашеся на монастырь». Скончался Леонид около 1539 г. [15] Еще одним отмеченным в источниках отшельником этого времени был свт. Филипп (Колычев) – будущий соловецкий игумен, а затем и митрополит всея Руси. В конце 30-х – начале 40-х гг. XVI в. он, отпрыск знатного и богатого боярского рода, провел в лесном затворе «крайним жестоким житием» несколько лет [16]. Согласно монастырскому преданию удалялся Филипп в свою отшельническую келью и после того, как возглавил обитель [17] (что не было такой уж редкостью для русских игуменов).

Вторая половина XVI в. принесла на Соловецкие острова много перемен. Расширившееся монастырское хозяйство – как островное, так и материковое – обременяло братию все новыми послушаниями. Еще сильнее на уклад монастырской жизни повлияло появление на Соловках военной крепости и гарнизона, а также та активная деятельность, которую пришлось осуществлять монастырю для защиты края от притязаний Швеции (создание фортификационных сооружений на архипелаге и на материке, обеспечение служилых людей всем необходимым, поддержание дипломатических контактов с неприятелем и т. д. ). С наибольшей силой данный «фактор войны», нарушавший молитвенный покой соловецкой братии, проявил себя с конца 1570-х по начало 1620-х гг. , когда военно-политическая ситуация в крае была особенно сложной. И именно к этому периоду относятся первые свидетельства о существовании на Соловках тайных отшельников – скрывавших свой подвиг не только от мира, но и от самой островной братии.

Первым из них следует назвать пустынника Андрея, случайно обнаруженного в 1606 г. (или несколько ранее) в лесной чаще Большого Соловецкого острова монахом Василием Кенозерцем. Андрей был наг, его тело было «черно, аки земля, и сухо, аки мертвеца». Андрей рассказал Василию, что пришел в монастырь трудником еще при игумене Варлааме (1569 – ок. 1581 гг. ) [18] , работал в солеварне на берегу Сосновой губы и оттуда, «размыслихъ житие сие краткое и суетное», ушел отшельничать в лес. Подобно прп. Савватию, удалившемуся с Валаама без благословения, Андрей сделал это тайно, но суровостью своей телесной аскезы он намного превзошел первого соловецкого пустынника. Если Савватий и Герман построили себе «хижицы» и питались, разводя огород («землю копающе мотыками») [19] , то Андрей жил в земляной пещере, будто заранее погребая себя, и ел только моченую траву. Всего на момент встречи с Василием он провел в лесу 31 год, причем особенно тяжелыми ему показались первые три. Тогда от мук голода и бесовских наваждений он не раз хотел покинуть лес и «ити в миръ или в монастырь», но всякий раз обстоятельства не позволяли ему этого сделать, в чем он распознавал действие Божьего промысла. По прошествии трех лет телесные и духовные страдания отступили и, по словам Андрея, в его жизни «возсия… весна красная». Василий Кенозерец, вернувшись в монастырь, рассказал об удивительной встрече своему духовнику иеромонаху Иосифу, который и сам мечтал о пустынной жизни. Вдвоем они попытались отыскать лесную пещеру Андрея, но, проходив целую неделю, сделать этого не смогли [20].

Другой духовный сын Иосифа, монах Дамиан († 1633), услышав о пустыннике Андрее, тоже захотел «вътайне работати Богу». Никому не сказав, он удалился в чащу соловецкого леса и принялся искать там пустынников, но через сорок дней блужданий едва не погиб от голода. Случайно спасенный иноками, собиравшими в лесу ягоды, он на какое-то время вернулся к братии, но затем вновь ушел в лес. На этот раз он повстречал двух отшельников и поселился рядом с ними, поскольку «возлюби зело уставъ жития ихъ». Впрочем, Дамиан жаждал духовного общения и с другими насельниками соловецких дебрей. Он принялся разыскивать их, и оказалось, что таковых на острове множество. Жизнеописание Дамиана называет имена некоторых из этих пустынников, сошедшихся на Соловки со всей России: Ефрем Черный, Алексий Калужанин, Иосиф и Тихон Москвитяне, Феодул Рязанец, Порфирий, Трифон, другой Иосиф, Севастиан, миряне Тимофей из Алексина и Никифор из Новгорода († 1617). Последний был сыном священника; поступив в число соловецких послушников, он внезапно для окружающих ушел в лес, где через двенадцать лет уединенной жизни принял монашеский постриг «от некоего пустынника иеромонаха Мисаила» [21]. Нет сомнения, что в начале XVII в. тайное отшельничество на Соловках приобрело массовый характер, причем отшельники общались друг с другом и, как видим, даже совершали постриги своих собратьев-мирян.

Причиной этой массовости была, возможно, не только ставшая более беспокойной монастырская жизнь, но и эсхатологические настроения, охватившие известную часть русского общества в годы Смуты (1605–1613 гг. ) [22]. Как это нередко бывало в истории, ощущение близящегося конца света приводило к подъему деятельной религиозности, в том числе и в форме стремления к крайним формам аскезы. Во всяком случае, один из собеседников Дамиана – Тимофей – сам признавался, что убежал из родительского дома, страшась «нестроения великого», вызванного тем, что царский престол оказался в руках самозванца Гришки Отрепьева. Царский престол в те времена считался священным, и захват его «угодником сатаны» и «предтечей антихриста» (как книжники именовали Отрепьева) [23] должен был неизбежно прочитываться в качестве признака наступающего светопреставления. «Тогда, – рассказывал отшельник Дамиану, – видевъ азъ таковое нестроение и мятежъ, абие оставлши родителей моихъ и все, еже имехъ, имение, никомуже ведущу, изыдохъ из дому». В поисках молитвенного убежища Тимофей добрался до Белого моря, переплыл его на малом карбасе и сразу же скрылся под покровом соловецкого леса [24].

Судя по всему, в то время, когда Дамиан обнаружил в соловецких лесах целое «отшельническое царство», сам он еще не был готов к одинокой молитвенной жизни. Однако вспыхнувшая в нем любовь к пустынничеству не позволяла ему и покинуть соловецкие дебри. Свою кипучую энергию он направил на то, чтобы служить лесным праведникам, получая взамен их молитвы и мудрые «собеседования». Он погребал умерших отшельников, старался утешить унывающих, нуждающимся приносил из монастыря «потребная». Восторженные рассказы Дамиана об «ангелоподобном житии» в лесу увлекали некоторых насельников обители, и они тоже устремлялись «в пустыя места» [25]. Впрочем, далеко не вся братия одобряла деятельность Дамиана, и когда вместе с ним в лес ушел больничный келарь Кириак (видимо, владевший искусством врачевания [26] ), в монастыре произошло возмущение. Братия и ранее того обвиняла Дамиана в том, что он «монастырь розоряет и пустыни строит, и монастырьскими потребами [их. – А. Л.] наполняеть, и братию из монастыря уводит в пустая места, и в пустынях пребывают, а не в манастыре трудятся». Теперь же недовольные направились к игумену Иринарху (1614–1626; † 1628) и «со слезами моляху» вернуть Кириака. В результате, в лес был послан целый отряд, состоявший из монахов, трудников и стрельцов. Обнаруженные отшельники были выведены из леса, а их кельи подверглись разрушению. Среди возвращенных был и Дамиан. «Натвердо оковавше», его посадили под замок, из под которого ему удалось сбежать лишь через полгода [27]. Спустя некоторое время преподобный перебрался на материк, поселился отшельником близ глухой лесной реки Илексы, где со временем вокруг него возник Юрьегорский монастырь.

Почему святой игумен Иринарх, прославившийся подвижнической жизнью и имевший собственную пустынную келью в глубине леса [28] , согласился на столь решительные меры против лесных жителей? Конечно, как глава монашеской общины, возглавивший ее в трудные времена войны со Швецией и еще продолжавшихся беспорядков внутри страны, он вслед за братией [29] не мог не понимать, что отток монахов в лес наносит ущерб хозяйству островной киновии. Но дело, видимо, было не только, а быть может, и не столько в этом. Отшельничество понималось отцами монашества как подвиг, доступный и полезный лишь избранным, а для остальных – опасный и порой гибельный. К примеру, прп. Иоанн Лествичник († 649), сам сорок лет проживший затворником в горах Синая, настойчиво предостерегал собратьев, еще не готовых к духовной брани, не только от удаления в пустыню, но даже от увлечения рассказами и мыслями «о безмолвствующих отцах и отшельниках». Святой подчеркивал, что «уединенная жизнь требует ангельской крепости». Монаха же, не имеющего такой крепости, но удаляющегося в пустыню, он сравнивал с неопытным воином, который отделяется от своего полка и выходит на единоборство, и еще с мужем, который думает переплыть море на доске [30]. Конечно, игумену Иринарху было хорошо известно и это святоотеческое отношение к отшельничеству, и сами эти слова автора «Лествицы» (которая имелась в библиотеке Соловецкого монастыря во множестве экземпляров [31] ). В таком свете «отшельническое воодушевление», охватившее часть братии, должно было представляться ему небезопасным для духовной жизни как насельников обители, так и самих пустынников.

На то, что игумен Иринарх не был противником отшельнического подвижничества как такового, указывает не только его собственные пустынные опыты, но и отношение к ревнителям уединенной молитвы, обитавшим на втором по величине острове архипелага – Анзере. Он способствовал созданию там скита, в котором отшельники жили в отдалении друг от друга, но, в отличие от тайных обитателей соловецких лесов, находились под духовным руководством опытного старца и регулярно собирались для совершения таинств в новопостроенном храме (деньги на который, пожертвованные матерью царя Михаила Феодоровича, на Соловки привез сам Иринарх [32] ). Когда скитяне обратились к Иринарху с просьбой прислать богослужебный устав, он не только выполнил эту просьбу, но и отправил на Анзер уставщиком старца Дионисия Крюка – знатока богослужебной традиции Святой горы Афон. Основателем скита явился прп. Елеазар († 1656), проживший прежде того на Анзере четыре года в полном одиночестве [33]. С этим человеком Иринарха связывала духовная дружба, он посещал Анзерский скит и именно Елеазару поведал о своей близящейся кончине [34]. Не исключено, что доброе отношение Иринарха к анзеркому «скитскому отшельничеству» как новому для Соловков пути аскетической жизни было связано и с бурными событиями вокруг тайных отшельников Большого Соловецкого острова [35]. Впрочем, когда желающих переселиться из монастыря в Анзерский скит стало слишком много, игумен начал запрещать им покидать монастырь [36].

Ни водворение части лесных отшельников в монастырь, ни организация скита для ревнителей «высокого жития» на Анзере, не привели к искоренению на Соловках тайного отшельничества. И далее «в пустыняхъ непроходимыхъ мнози жиша пустыницы», порой скрывавшие от мира не только места своих подвигов, но и сами имена [37]. Известия о некоторых из них все же просачивались в монастырь и передавались из уст в уста. Так, от монаха Илариона, который жил в пустыни некоего почившего отшельника Александра, стало известно о нескольких лесных обитателях Большого Соловецкого острова, подвизавшихся в 30-е гг. XVII в. Один из них, монах Адриан, жил в середине острова рядом с кельей прп. Иринарха, где и был погребен. Другой – мирянин Савва († 1636), бывший монастырский трудник, провел в «непроходимых местах» одиннадцать лет и был похоронен другими пустынниками рядом с пустынью прп. Дамиана. Там же обрел вечный покой и монах Нестор, спасавшийся невдалеке от кельи этого Саввы [38].

Жизнеописание прп. Иова (Иисуса) Анзерского († 1720) свидетельствует, что, несмотря на потрясения периода «соловецкого сидения» (1668–1676 гг. ) [39] , пустынножительство было распространено на этом острове и в начале XVIII в. Иов еще в свою бытность строителем (настоятелем) Анзерского скита благословлял собратьев, мечтавших о безмолвии, удаляться в лесные кельи, но при этом часто посещал и поучал их. Несмотря на преклонный возраст, он и сам нередко уходил в пустынные места для молитвы. Однажды таким местом стала гора, где в то время жил почитаемый Иовом иеродиакон Паисий. Вскоре Иов основал на этой горе второй анзерский скит, получивший название Голгофо-Распятского. После смерти Иова скит на время прекратил свое существование, но пустынники и тогда продолжали жить в этом месте [40].

Крутой поворот в государственной политике по отношению к Церкви и, в частности, к монастырям произошел при Петре I. В числе других утеснений отныне запрещалось отшельничество и «скитки пустынные» (1722 г. ) [41]. Но и это радикальное узаконение не смогло поставить точку в истории соловецкого лесного отшельничества. Монастырское священноначалие было вынуждено предпринимать некоторые шаги для искоренения этого запрещенного явления (впрочем, как кажется, не всегда достаточно решительные), но при этом подвиги отшельников вызывали в монастыре явную симпатию, свидетельством чего была их письменная фиксация с последующим включением в «Соловецкий патерик».

Из соловецких отшельников послепетровских времен наиболее показательна судьба монаха Феофана († 1819), постриженика Киево-Печерской Лавры и ученика прп. Паисия Величковского († 1794). С именем Паисия, долгое время прожившего на Афоне и затем возглавившего две большие монашеские общины в Молдавии, связывают начало духовного обновления русского монашества после всех испытаний и утрат XVIII в. [42] На Соловки Феофан пришел по благословению выдававшей себя за мужчину знаменитой киевской старицы Досифеи († 1776) – той самой, которая направила на путь иночества прп. Серафима Саровского († 1833). Феофан пытался пустынничать еще под Киевом, но власти это его намерение пресекали. На Соловках он какое-то время прожил в монастыре, но потом вновь скрылся от людей и поселился в землянке близ Ягодного озера в десяти верстах от обители. В лесу Феофан повстречал еще двух тайных отшельников, проживших там уже семь лет. Однако вскоре место его уединения открылось, и он был возвращен в монастырь, как того требовали правила. Через несколько лет, в 1793 г. , Феофан решился на новый побег: на сей раз на материк. Претерпев много мытарств и едва избежав нового водворения в монастырь, он выкопал себе пещеру в дальних окрестностях Кеми, где и прожил почти четверть века. Ежедневное молитвенное правило пустынника, помимо самих молитв, включало по 2400 земных поклонов. В первые годы он питался мхом, ягодами и кореньями, а потом стал сеять зерно. Местные жители тайно посещали пустынника, просили у него советов и молитв. Были среди его почитателей даже старообрядцы. За два года до смерти, в возрасте 73 лет, Феофан был обнаружен монастырскими властями и перевезен на Соловки, после чего удалился в Голгофо-Распятский скит, где ему построили отдельную келью. Там старец прославился своей прозорливостью, и за духовными наставлениями к нему опять стали приходить посетители. Среди них теперь были и соловецкие монахи, которых он поучал, а иногда и обличал [43].

Современником и товарищем Феофана был другой отшельник – Климент. Получив тайное благословение от своего духовного отца, он ушел в глубь Большого Соловецкого острова, ископал себе пещеру, но был найден и возвращен на место. Во второй раз, опять получив дозволение духовника, Климент решился бежать с острова, для чего из трех бревен соорудил утлый плот. Море вынесло его к Анзеру, где он и поселился в укромном месте, питаясь корнем некоего растения. Произошло это где-то во второй половине 1780-х гг. В анзерском лесу Климент общался с тремя другими пустынниками, которых после кончины похоронил своими руками. На момент случайной встречи с одним из соловецких монахов, которому он и рассказал свою историю, Климент провел в своей землянке уже шесть лет [44]. Жили отшельники и на третьем по величине острове архипелага – Большой Муксалме. Их имена (Антоний и Феодосий) сохранило жизнеописание Феофана, из которого следует, что скончались они раньше его, т. е. до 1819 г. [45]

 «Соловецкий патерик» повествует о нескольких соловецких отшельниках второй четверти – середины XIX в. , которые уже не скрывали своего уединения от монастырской братии. Возможно, в этом проявилось изменение официальной позиции монастыря по отношению к лесным затворникам.

В 1823 г. в Соловецкий монастырь пришел старый монах Герасим († 1848), которому было тогда уже 83 года. Свой монашеской путь он начал еще в молодости, отшельничая в брянских лесах под началом опытного старца, пришедшего с Афона. Позже он поселился в пустынной келье около Никандровой обители в Псковском уезде, которую покидал только для паломничества к святым местам и знакомства с жизнью других монастырей. Соловецкая братия охотно согласилась принять Герасима в свою среду. Однако вместо того, чтобы занять одну из монастырских келий, старик, получив благословение архимандрита Макария (1819–1825), который и сам за год до того устроил себе небольшую лесную пустынь для уединенных молитв [46] , тут же удалился в лес. Там первые пять лет он прожил в землянке (в 10 верстах от монастыря) и потом еще два года в малой избушке. Из монастыря Герасиму приносили сухари (которыми он только и питался), а некоторые братья приходили к нему в лес для духовных бесед. В девяносто лет Герасим вышел из своего затвора из-за случившегося в избушке пожара и поселился в Филипповской пустыни. И лишь в возрасте 105 лет он, наконец, перебрался в стены обители, где и почил спустя еще три года[47].

Другим отшельником этого времени был соловецкий монах Никодим († 1854). Примечательной была история его удаления в лес. Бежал он туда тайно, в первый день Великого поста. Место его убежища сразу же стало известно архимандриту Димитрию (1843–1852). В течение первой (весьма строгой) недели поста архимандрит не решился тревожить пустынника, но потом вернул его в монастырь, назначил епитимью за самовольство, после исполнения которой… отпустил обратно в лес. В небольшой келье, устроенной в четырех верстах от монастыря, подвижник провел много лет в строгом посте и аскетических подвигах, общаясь с неназванным по имени соседом-отшельником. Из монастыря Никодиму приносили хлеб, а перед кончиной братия забрала его к себе [48]. С разрешения соловецкого священноначалия пребывал в молитвенном уединении и еще один соловецкий монах этого времени – Филипп (в схиме – Феодор). В начале местом такого уединения ему был определен Большой Заяцкий остров, затем – остров Анзер, где он поселился в пустыни прп. Елеазара и лишь перед смертью перешел оттуда в Анзерский скит [49].

Видимо, не исчезло в XIX в. и тайное отшельничество. Во всяком случае так позволяет думать одна находка, сделанная в середине 1920-х гг. сотрудниками лагерного Соловецкого общества краеведения (СОКа). Около оз. Перт они обнаружили тесную пещеру отшельника с нетронутыми иконами, а в ней – «кости от скелета». Другими словами, отшельник умер, никому из людей не ведомый, и похоронен не был [50] (именно на такой случай, а также «для всегдашней памяти о смерти» некоторые отшельники держали у себя в кельях гробы [51] ).

Вообще же сотрудники СОКа отмечали, что по Большому Соловецкому острову «раскидано много землянок» [52]. Местом их скопления, к примеру, назывались окрестности Амбарного озера и расположенный на нем островок [53]. Некоторые отшельнические землянки соковцами были описаны. Одна из них, находившаяся невдалеке от Печерской часовни (что стояла у дороги из монастыря в Савватиево), располагалась около озера и со стороны была почти незаметна. Внутреннее ее пространство делилось на два помещения по 3 кв. м каждое (1,5 саж. x 1,5 арш. ), стены были обложены досками, имелись остатки печи-каменки [54]. Еще одна землянка находилась у оз. Верхний Перт и принадлежала, по рассказам, отшельнику, ушедшему из монастыря уже во время Первой мировой войны (1914–1918 гг. ). Вход в землянку был скрыт за двумя елями. Жилое помещение, также обложенное досками, имело площадь чуть больше 2 кв. м (3 x 1,5 арш. ), к нему примыкал тесный коридорчик. Внутри имелась печь. Оконце было устроено в потолке и представляло собой «стекляную раму, поднимавшуюся на блоке» [55]. Более основательная келья-полуземлянка была зафиксирована между озерами 2-е Зеленое и Большое Хлебное. Над углублением площадью около 7 кв. м (3,6 x 2 м) находился бревенчатый сруб; косяком двери служил ствол растущего дерева. По преданию, хозяином кельи был монах Антоний, обитавший в ней до 1918 г. на протяжении сорока двух лет [56]. Рассказы о том, что в последние предреволюционные десятилетия по соловецким лесам продолжали жить «неведомые старцы», слышал и епископ Мануил (Лемешевский), отбывавший в 1924–1928 гг. свой срок заключения на Соловках [57].

Последние соловецкие отшельники пережили в своих тайных убежищах сам монастырь (закрытый в 1920 г. ). Среди соловецких заключенных передавалась то ли легенда, то ли быль о том, как однажды начальник Соловецкого лагеря особого назначения Ногтев наткнулся в лесу на землянку монаха и предложил «распросвятому отцу опиуму» выпить с ним водки, поскольку «теперь свобода» и «Бога отменили декретом». Отшельник молча поклонился комиссару и указал на свой отверстый гроб. Ногтев переменился в лице, ускакал прочь и потом месяц «без перестану» пил горькую. Рассказавший эту историю писатель Борис Ширяев, который сидел на Соловках в двадцатые годы, и сам встречал живого отшельника. Как-то раз, заплутав в лесу ночью, он увидел огонек в маленьком окне землянки. «Я заглянул в него. Прямо передо мной горела лампада, и бледные отблески света падали на темный лик древней иконы. Ниже был виден ничем не покрытый аналой, а на нем раскрытая книга… Это было всё, и лишь присмотревшись, я смог различить склонившуюся над аналоем фигуру стоящего на коленях монаха…». Писатель не решился побеспокоить праведника и до рассвета тихо простоял у окна [58].

Лесным отшельником закончил свою жизнь и последний настоятель Соловецкого монастыря – архимандрит Вениамин († 1928). После закрытия обители он был арестован. Освободившись из тюрьмы, какое-то время прожил в Архангельске, а затем поселился со своим келейником Никифором в 60 км от города на берегу глухого Волкозера в маленькой избушке. Там подвижников нашли местные парни и зверски убили их, надеясь найти будто бы спрятанное пустынниками монастырское золото [59].

Соловецкое лесное отшельничество, существовавшее на протяжение многих столетий, – одна из самых ярких и поразительных страниц истории приполярной обители. Вопреки распространенному мнению, былую славу монастыря – славу одного из главных духовных центров страны – составили вовсе не его хозяйственные успехи или участие в делах государства, а молитвенные труды множества соловецких аскетов, часть которых спасалась в лесных дебрях, а другая – в оградах скитов или в стенах самой обители. Без сомнения, тема соловецкого подвижничества, уже намеченная в историографии [60] , заслуживает дальнейшего внимания и самого пристального изучения.

Примечания:

[1] Дмитриева Р. П. Житие Зосимы и Савватия Соловецких в редакции Спиридона-Саввы // Книжные центры Древней Руси: Разные аспекты исследования. СПб. , 1991. С. 228–231.

[2] Там же. С. 227.

[3] О семантике острова в культуре Русского Севера см. : Теребихин Н. М. Сакральная география Русского Севера: (Религиозно-мифологическое пространство севернорусской культуры). Архангельск, 1993. С. 29–36.

[4] Показательное рассуждение по этому поводу, вложенное в уста злых духов, читается в «Повестях о пустынножителях Соловецкого острова». Пытаясь изгнать пустынника из леса, духи «глаголаху» ему: «Почто пришелъ еси в наше жилище, что тебе до пустыни сей? Вамъ монастыри даны в жилище, намъ же необитаемая места!» (Петренко Н. А. Соловецкий патерик и Повести о соловецких пустынножителях. [Приложение] // Книжные центры Древней Руси: Соловецкий монастырь. СПб. , 2001. С. 504). О том же в своей «своеручной хартии» свидетельствовал прп. Елеазар Анзерский. После его прихода на пустынный остров Анзер бесы «сь яростию» говорили ему: «Почто прииде на нас? Наше бо место искони бе…». Преподобный на это отвечал им: «Не ваше, [а. – А. Л.] Христа Бога нашего…» ( [Севастьянова С. К.] Преподобный Елеазар, основатель Свято-Троицкого Анзерского скита. СПб. , 2001. [Тексты.] С. 109).

[5] Гальковский Н. М. Борьба христианства с остатками язычества в древней Руси. Харьков, 1916. Т. 1. С. 112–114; Петрухин В. Я. Древняя Русь. Народ. Князья. Религия // Из истории русской культуры. М. , 2000. Т. 1 (Древняя Русь). С. 314.

[6] О «колдовской репутации» карел, долгое время сохранявшейся в среде русского населения края, см. : Теребихин Н. М. Указ. соч. С. 9–11.

[7] Полное собрание русских летописей. М. , 1962. Т. 1. Стб. 235–236. См. также: Чекин Л. С. Безбожные сыны Измаиловы. Половцы и другие народы степи в древнерусской книжной культуре // Из истории русской культуры. Т. 1. С. 697–698.

[8] Библиотека литературы Древней Руси. СПб. , 1999. Т. 6. С. 44.

[9] Дмитриева Р. П. Житие… С. 231.

[10] Дмитриева Р. П. Житие… С. 264–265; Минеева С. В. Рукописная традиция Жития преп. Зосимы и Савватия Соловецких (XVI–XVIII вв. ). М. , 2001. Т. 2. Тексты. С. 55, 72.

[11] Дмитриева Р. П. Житие… С. 261; Минеева С. В. Рукописная традиция… Т. 2. С. 48–49, 422.

[12] Дмитриева Р. П. Житие… С. 268; Минеева С. В. Рукописная традиция… Т. 2. С. 75, 422.

[13] Дмитриева Р. П. Житие… С. 261–262; Минеева С. В. Рукописная традиция… Т. 2. С. 49–50.

[14] Минеева С. В. Рукописная традиция… М. , 2001. Т. 1. С. 285–286. Согласно выводам исследовательницы, чудеса с упоминанием Герасима и Филимона были внесены в текст Жития в 1504–1514 гг. , с упоминанием Макария и Иоанна – в 1514–1526 гг.

[15] Минеева С. В. Рукописная традиция… Т. 2. С. 422–423.

[16] Колобков В. А. Митрополит Филипп и становление московского самодержавия: Опричнина Ивана Грозного. СПб. , 2004. Приложения. С. 562, 564–565.

[17] История первокласснаго ставропигиальнаго Соловецкаго монастыря. СПб. , 1899. С. 43–44; см. также: Скопин В. В. Филипповские пустынь и часовня на Соловках // Соловецкое море. Архангельск; М. , 2007. Вып. 6. С. 103–104.

[18] Парфентьев Н. П. , Парфентьева Н. В. Варлаам (Рогов Василий) // Православная энциклопедия (далее – ПЭ). М. , 2003. Т. 6. С. 597.

[19] Дмитриева Р. П. Житие… С. 229–230.

[20] Петренко Н. А. Соловецкий патерик и Повести… С. 494–496. См. также: Андроник (Трубачев), игум. Андрей Соловецкий // ПЭ. М. , 2001. Т. 2. С. 388.

[21] Петренко Н. А. Соловецкий патерик и Повести… С. 496–499, 502–503. Говоря о Никифоре, мы исходим из весьма вероятного тождества мирянина-новгородца Никифора, упомянутого в жизнеописании прп. Дамиана в качестве его собеседника, и новгородца Никифора, которому в «Повестях о пустынножителях Соловецкого острова» посвящена отдельная, 3-я повесть. В пользу такого тождества может свидетельствовать не только совпадение имени и происхождения, но и непротиворечивая хронологическая картина: Дамиан отправился в лес после 1606 г. , Никифор же из 3-й повести пустынничал там в мирянском звании примерно с 1602 по 1614 г. (последнее следует из того, что скончался он в 1617 г. , проведя отшельником 12 лет до пострига и 3 года после пострига).

[22] Перевезенцев С. В. Русская религиозно-философская мысль X–XVII вв. М. , 1999. С. 276.

[23] Памятники литературы Древней Руси. Конец XVI – начало XVII веков. М. , 1987. С. 136; Панченко А. М. О русской истории и культуре. СПб. , 2000. С. 29–30.

[24] Петренко Н. А. Соловецкий патерик и Повести… С. 498–499.

[25] Там же.

[26] Житие прп. Дамиана так передает слова осиротевшей «братии болничной»: «никтоже тако нас упокоил, яко же сеи Кирикъ» (Отдел рукописей Государственного исторического музея (далее – ОР ГИМ). Син. 802. [Конец 1640–х гг.] Л. 1190; см. также: Петренко Н. А. Соловецкий патерик и Повести… С. 500.

[27] ОР ГИМ. Син. 802. Л. 1189–1190 об. ; Петренко Н. А. Соловецкий патерик и Повести… С. 499–500.

[28] Петренко Н. А. Соловецкий патерик и Повести… С. 506. О месторасположении кельи в источнике сказано буквально следующее: «близъ озера, от Двинскаго наволока в середину острова за два поприща».

[29] В этом смысле показательно, что если позднейшая редакция рассказа об этих событиях резко осуждает братию, считая ее действия результатом дьявольского наущения (Петренко Н. А. Соловецкий патерик и Повести… С. 499), то первоначальная редакция, возникшая по свежим воспоминаниям через 20–25 лет после рассматриваемых событий, лишь выражает недоумение, что пустынников привели в монастырь, «аки [будто. – А. Л.] зло некое сотворших» (ОР ГИМ. Син. 802. Л. 1190).

[30] Иоанн Лествичник, преп. Лествица, возводящая на небо. М. , 2007. С. 86 (4: 68), 88 (4: 73), 372 (27: 13–14) и др.

[31] Опись Соловецкого монастыря 1597 г. // Описи Соловецкого монастыря XVI века: Комментированное издание. СПб. , 2003. С. 158, 160, 162, 164.

[32] [Севастьянова С. К.] Преподобный Елеазар… С. 110–111.

[33] Об истории возникновения Анзерского скита в контексте развития соловецкого отшельничества см. также: Морозов С. В. Тогда на Анзерском острове: Сборник материалов по истории соловецкого отшельничества. М. , 2000. С. 39–53.

[34] ОР ГИМ. Увар. 886. Л. 36об. –37; [Севастьянова С. К.] Преподобный Елеазар… С. 106, 120–121, 131, 133–134.

[35] Согласно хронологическим наблюдениям иером. Никодима (Кононова), прп. Дамиан вселился на место будущего монастыря в 1620 г. , уже проведя на материке какое-то время (Никодим (Кононов), еп. Архангельский патерик. М. , 2000. С. 85). Если этот подсчет верен, братское возмущение против отшельников должно было произойти где-то в 1618 или 1619 г. (после него Дамиан пять с половиной месяцев провел «в железах» и еще шесть месяцев в соловецком лесу – ОР ГИМ. Син. 802. Л. 1190об. –1191). Строительство церкви в формирующимся скиту прп. Елеазара началось вскоре после этого – около 1620 г. ([Севастьянова С. К.] Преподобный Елеазар… С. 120–121, 159). Возможно, что такая последовательность событий случайной не была, и организация скита, в целом одобренная соловецким священноначалием, явилась в какой-то степени реакцией на рост пустыннических настроений части соловецкой братии. Не исключено, что идея создать на Анзере скит для ревнителей «высокого жития» появилась у монастырских властей даже еще раньше – при игумене Иакове (1581–1597) (Морозов С. В. Указ. соч. С. 44).

[36] [Севастьянова С. К.] Преподобный Елеазар… С. 170–172.

[37] Петренко Н. А. Соловецкий патерик и Повести… С. 503–505.

[38] Там же. С. 505–506.

[39] Вкладная книга Анзерского скита начала XVIII в. свидетельствует, что во время осады Соловецкого монастыря, сопротивлявшегося церковной реформе царя Алексея Михайловича и патриарха Никона, «бысть и Анзерскому скиту от начальствующих тогда велие разорение, и конечное ему сотворися запустение. Живущие же ту пустынники [т. е. скитяне. – А. Л.] , до единаго со отока разгнанны, бежаша…» ( [Севастьянова С. К.] Преподобный Елеазар… С. 226).

[40] Соловецкий патерик. М. , 1991. С. 120–121, 134.

[41] Прибавление к Духовному регламенту // Федоров В. А. Русская Православная Церковь и государство: Синодальный период. 1700–1917. М. , 2003. [Документы и материалы.] С. 344. Авторы документа, ища аргументы в пользу принятого решения, среди прочего авторитетно утверждали, что «пустыням прямым [т. е. без развитого хозяйства. – А. Л.] быть в России холодного ради воздуха невозможно».

[42] Смолич И. К. Русское монашество: 988–1917. Жизнь и учение старцев. М. , 1999. С. 331–338, 405–409.

[43] Соловецкий патерик. С. 137–154.

[44] Там же. С. 141–144.

[45] Там же. С. 153.

[46] Скопин В. В. На Соловецких островах. М. , 2007. С. 171.

[47] Соловецкий патерик. С. 177–179.

[48] Там же. С. 192–193. В рассказе патерика об этом подвижнике имеется хронологическая несостыковка. Указывается, что Никодим прожил в лесу 17 лет, что противоречит утверждению о его уходе в пустынь при архимандрите Димитрии (1854 - 17=1837). Видимо, автор рассказа ошибся либо в определении срока пустыннической жизни Никодима, либо в имени архимандрита, отпустившего его в лес.

[49] Там же. С. 196–197. Видимо, описание той самой избушки, в которой жил Филипп, сохранилось в лагерной газете «Новые Соловки»: «Около [Елеазаровой. – А. Л.] часовни очень старая избушка, крохотная, с маленькими оконцами, закрывающимися наглухо прочными ставнями. (…) Около избушки большой крест обычного соловецкого типа, ветхий, уже полуупавший» [Что видела экскурсия на Анзер // Новые Соловки. 1926. 1. 08. № 31 (83). С. 4].

[50] Соловецкое пустынножительство // Новые Соловки. 1926. 1. 08. № 31 (83). С. 4.

[51] См. , напр. : Соловецкий патерик. С. 193.

[52] Соловецкое пустынножительство. С. 4.

[53] Экскурсия на Амбарное озеро // Новые Соловки. 1926. 1. 08. № 33 (85). С. 2.

[54] Соловецкое пустынножительство. С. 4.

[55] В. Н. Тайное убежище // Новые Соловки. 1925. 18. 10. № 42. С. 4.

[56] Эти данные содержатся в неопубликованном иллюстрированном описании архипелага, выполненном заключенными А. А. Евневичем и П. К. Казариновым в 1934 г. За предоставление этих данных благодарю сотрудника Церковно-археологического кабинета Соловецкого монастыря А. А. Сошину. См. также: Сошина А. А. Музей Соловецкого общества краеведения (1925–1937) // Соловецкое море: Историко-литературный альманах. Архангельск; М. , 2004. Вып. 3. С. 139–140.

[57] Мануил (Лемешевский), митр. Соловецкий цветник // Духовный собеседник. 2000. № 1 (21). С. 94.

[58] Ширяев Б. Н. Неугасимая лампада. Нью-Йорк, 1954. С. 21–22, 132–133.

[59] Жизнеописание священномученика Вениамина, архимандрита Соловецкого, последнего настоятеля обители // Православный церковный календарь с повествованиями из истории Соловецкого монастыря. 2003. Б/м, 2002. С. 182; Дамаскин (Орловский), игум. Вениамин // ПЭ. М. , 2004. Т. 7. С. 625; Столяров В. П. По следам новомучеников Соловецких: археологические работы на Волкозере в 2005 году // Соловецкое море: Историко-литературный альманах. Архангельск; М. , 2006. Вып. 5. С. 222–225.

[60] См. : Морозов С. В. Указ. соч. С. 15–27, 39–53, 59–83.