Головкова Л.А. О пути скорби и слёз

19 февраля 2015 г. в Государственном музее истории ГУЛАГа прошла презентация книжной серии «Воспоминания соловецких узников (1923–1939)». Одна из участниц вечера Лидия Алексеевна Головкова рассказала собравшимся о своих научных интересах и участии в книжном проекте Соловецкого монастыря.

Мое участие в книжной серии связано со вступительным текстом к статье «Соловецкая трагедия» о расстреле политических заключенных в Савватьевском скиту 19декабря 1923 г. Возможно, мое мнение диссонирует с мнением автора этого рассказа. Мое отношение к событию опосредовано опытом работы с делами священнослужителей, которые абсолютно по-другому относились к своим узам, лагерям, тюрьмам, чем анархисты, эсеры и меньшевики, одним словом члены политических партий, пострадавшие тогда на Соловках. Например, иеромонах Павел (Троицкий) говорил, что в тюрьме его «пытали так, что страшно вспомнить, но когда ты с Богом», продолжал он, «тебе не больно». И очень многие духовные лица даже благодарили судьбу за то, что они познали эти узы. В воспоминаниях пострадавших за веру нередко встречаются слова: «Я был бы совсем другим человеком, если бы я не побывал в неволе». А здесь было совершенно противоположное отношение. Эти «политики» боролись за свои права: чтобы дольше электричество было, чтобы больше дали гулять на чистом воздухе. Это всё можно понять. Но когда я невольно сравниваю осужденных за религиозные убеждения и тех, кто боролись за более комфортные бытовые условия, я спрашиваю себя: ради этого стоило ли идти на смерть? На самом деле, это очень важный вопрос: ради чего человек готов жить, и ради чего он готов умереть. В своей статье я попытались заострить внимание именно на этом аспекте трагедии, т.к. он выходит далеко за пределы того, что произошло тогда на Соловках и имеет, как принято сейчас говорить, общечеловеческое значение.

Некоторые уверены, что такая жертва была необходима, т.к. борьба, в конце концов, велась за свободу, но верующий человек воспринимает свободу иначе. Вот один из примеров. В заточении на Соловках находился священник Николай Пискановский. Его матушка писала ему с этапа: «Батюшка, как мы счастливы, что ты на Соловках страдаешь за Христа. Порадуйся и ты за нас, и мы сподобились быть гонимыми за Господа». Понять такое людям иного духовного и душевного устроения, наверно, очень трудно, даже, пожалуй, невозможно. В общем, мое отношение к проблеме осталось неизменным.

Сегодня уже поднимался вопрос о том, что люди, особенно молодежь, мало что знают из истории страны. Я только что вернулась из дивного городка Касимова, где вместе со своими коллегами представляла выставку «Преодоление: Русская церковь и советская власть». Кто-то из присутствующих, возможно, был на ней, когда она экспонировалась в Москве, в бывшем музее Революции (ныне – музее Современной истории России)… Мы теперь представляем в разных городах лишь внешнюю инсталляцию, состоящую из постеров, которые содержат информацию, а, главное, портреты пострадавших за веру людей и их палачей. Эти последние – какая-то совершенно другая порода людей, как будто они состоят из другого какого-то человеческого материала.

Правда, на выставке в музее Современной истории России главным были не постеры, а экспонаты, в том числе документы, о которых мы изначально и представления не имели. Был там, например, черновик известной Декларации 1927 года митрополита Сергия (Страгородского). Столько она вызвала негативных чувств в свое время, какой раскол внесла, стала причиной страданий большого числа людей. Многие ушли тогда в катакомбы, перестали посещать храмы из-за своего несогласия с тогдашним предстоятелем Русской церкви. Они считали, что он совершенно отдался власти, предал церковный народ. Однако, выяснилось, что митрополит Сергий, по большому счету, не имел никакого отношения к документу. Предположительно первоначальный текст был написан Емельяном Ярославским, главным врагом Церкви и теоретиком «научного атеизма», в тексте имелась также значительная правка Сталина (многое было зачеркнуто, сделаны большие вставки синим карандашом); сравнительно небольшая правка была ещё сделана Молотовым. Возможно, митрополиту Сергию только предложили подписать текст Декларации, как это уже имело место, когда опубликовали так называемое «покаянное письмо» Святейшего Патриарха Тихона после того, как его выпустили из Лубянской тюрьмы.

Для меня, хотя я и занимаюсь темой гонений более четверти века, в процессе работы над этой выставкой, очень многие вещи стали откровением. Но еще больше я была поражена тем, насколько люди не знают самых элементарных вещей. Представьте себе, дети, учащиеся 6–11 классов, не знают слов «патриарх», «архиерей», «мощи». Из всех советских деятелей слышали только про Сталина. Аббревиатуры ЧК, ОГПУ, НКВД – им не знакомы. Иногда совершенно не понятно: как и о чем говорить? Ребята вообще-то хорошие, но не знают элементарных вещей и нуждается в просвещении.

Пока слушала предыдущие выступления коллег, подумала, что такие бесценные книги как «Воспоминания Соловецких узников», тоже, видимо, требуют какой-то дополнительной просветительской работы, поездок по регионам, встреч с читателями. В наше время подобные книги читают мало, особенно, молодёжь, а вот послушать рассказы могут, тем более, если интересно рассказать.

Вообще обращение к теме репрессий чревато самыми неожиданными открытиями. Моя деятельность на этом печальном поприще началась с Сухановской тюрьмы. Это страшная пыточная, политическая Бериевская тюрьма, расположившаяся в стенах подмосковной старинной Екатерининской пустыни. Тюрьма действовала с 1939 по 1952 год. Я попала туда совершенно случайно и была поражена каким-то ужасом, просто мистическим, которым дышали сами развалины. Меня настолько поглотили эти гнетущие чувства, что я решила во чтобы то не стало выяснить, что же здесь происходило. Но об этом тогда никто и понятия не имел: знали только, что была какая-то тюрьма и всё. Ни названия монастыря, ни названия тюрьмы никто из местных не знал. Я расспрашивала об этой тюрьме всех знакомых. В конце концов, меня отправили к одному человеку, который родился в лагере и провел там детство и юность. Это был математик, видный ученый. Когда я к нему обратилась, он спросил: а где это, что поблизости? Я сказала, что рядом там находится бывшее имение князей Волконских Суханово. «Ну, так это Сухановская тюрьма, – сказал математик. – Кто же не знает Сухановки?» Потом я прочитала об этой тюрьме у Солженицына, впоследствии нашлись люди, которые что-то смогли о ней рассказать. Я специально поступила на работу в Православный Свято-Тихоновский институт для того, что иметь возможность работать в архивах, но 10 лет, проведённые там, ничего не дали. Каждый раз, на любой запрос мне отвечали, но никаких сведений о Сухановской тюрьме нет, и продолжалось так до тех пор, пока я не сказала, что знаю человека, который держал в своих руках журнал вызовов на допросы, и там имелся список сидельцев Сухановки. Пришлось даже назвать имя этого человека, после чего ситуация изменилась, и я получила доступ к документам.

Сегодня известно о судьбе примерно 1000 заключенных тюрьмы, среди них – выдающиеся военачальники, участники Великой Отечественной войны, начиная с Героя Советского Союза маршала авиации С.А. Худякова, который за полгода до ареста стоял за плечом Сталина на Ялтинской конференции, и многих других людей такого же высокого ранга. С 1947 по январь 1950 года расстрелы в СССР были отменены, вместо высшей меры наказания давали 25 лет заключения. Более полусотни человек, в том числе фронтовиков, прошедших гестапо, немецкие концлагеря, затем и наши фильтрационные, провели в тюрьме по 10–11 лет в одиночках. Некоторые, годами ожидая своей участи, сошли там с ума. Есть сведения, что Берия спросил Сталина, как поступить с заключенными Сухановки, на что Сталин будто бы ответил: «Мелочь судить, а тех, кто повыше – расстрелять». И вот, после стольких лет страданий – смерть. На Донском кладбище, где в крематории были сожжены останки убиенных, в память о расстрелянных военачальниках теперь установлена памятная доска. О них, о месте их заключения сейчас готовится книга.

Кроме Сухановки, я занималась также расстрельным полигоном НКВД «Коммунарка», но больше всего, конечно, Бутовым. Мне довелось быть главным редактором книг памяти Бутовский полигон, где за 14,5 месяцев было расстреляно 20 760 человек.

Я с завистью смотрю на книжную серию «Воспоминания соловецких узников», потому что точно такую же серию можно сделать и по Бутовскому полигону. Надеюсь, со временем такая серия появится: ведь на Бутовском полигоне лежат достойнейшие люди – учёные, люди искусства, бывшие царские генералы, крестьяне, рабочие, служащие, представители самых разных профессий. Есть и такие, что до сих пор не реабилитированы. Их дела не выдают в архивах даже родственникам, но нам для книг памяти по Бутовскому полигону эти дела предоставили. Оказалось, что более половины из тех, кто считались уголовниками, были расстреляны всего лишь за нарушение паспортного режима. Было и такое: 15-летний мальчик расстрелян за кражу велосипеда, другой убит за пару украденных булок, за переход улицы в неположенном месте и препирательства по этому поводу с милиционерами, ну и т.д., всё в том же роде. По закону, в 1937–1938 годах было запрещено расстреливать тех, кто моложе 18 лет, а в Бутове было трое 15-летних, точнее одному из них – Мише Шамонину, было всего 13. Что такого мог сделать ребенок? Кто посмел стрелять в него?..

Почти четверть погибших в Бутово попали туда из Дмитлага и ББК. Это ИТЛ, т.е. исправительно-трудовые лагеря по строительству Беломорско-Балтийского канала и канала Москва-Волга (позднее – канала им. Москвы). У меня всегда была мечта, которая казалась неосуществимой, проехать по этим каналам, сооружённым заключёнными, от Соловков до места их расстрела и захоронения в Москве. Мечта осуществилась. Первый раз в жизни, наверное, я сама попросилась в поездку, иначе, наверное, меня бы не взяли. Но я делала передвижную выставку, и отец Кирилл Каледа, настоятель Храма Новомучеников в Бутове, не отказал мне в моей просьбе.

Маленький пароходик на 14 человек сопровождал баржу с Поклонным крестом, который был изготовлен в кресторезной мастерской Соловецкого монастыря. Из бурного Белого моря мы вошли в Беломорско-Балтийский канал, где нас поразила первая встреча. Дул холодный ветер, лил дождь. Мы входим в шлюз, а наверху – люди. Ветер рвет из рук зонты, люди замерзли. Их было, наверное, человек 25. Мы опоздали; корабли ведь опаздывают не на минуты, а на несколько часов, а то и суток. Люди ждали нас четыре часа, пока мы подойдем. Сверху нам крикнули: «Нас было много, больше ста, но люди не выдержали, ушли». Оттуда бросали полевые цветы, не нам, а Поклонному кресту.

Проходя по каналам, мы останавливались в разных местах, разворачивали за 15–20 минут нашу выставку, рассказывали про гонения на Русскую Православную Церковь. Некоторые встречи были настолько душераздирающие, что их трудно было выдержать. Нужно было петь, всё время служили литии, а петь невозможно, потому что дыхание прерывается, голоса нет.

Люди приходили, смотрели выставку, молились за умерших и убиенных строителей каналов, целовали Соловецкий крест. А старики иногда приникали к Кресту надолго, со слезами. С чем это было связано? Наверное, со всей их жизнью, с их страданием, с погибшими родными, родителями, которые лежали где-то здесь же – по берегам.

Чем ближе к Москве, тем печальнее становилось на сердце, что поездка заканчивается. У Южного порта в Москве состоялся молебен. Потом корабли поплыли уже по Москве – мимо жилых домов, мимо Храма Христа Спасителя, мимо Кремля. Звонили со всех сторон колокола, народ на мостах, по берегам встречал Соловецкий крест с иконами и хоругвями. Пришвартовались у Новоспасского монастыря. Крест выгрузили, состоялась ночная служба, а потом Крест перегрузили на огромную платформу: он же был 12,5 метров высотой, а размах его крыльев был 7-метровый. Ночью объехали по кольцу всю Москву. На рассвете прибыли в Бутово. Установили Крест в основание сооружённой заранее Голгофы, была отслужена Божественная литургия, а затем состоялся молебен у Креста. Архиереи и не архиереи, все мы, паломники и богомольцы, коленопреклоненно молились у подножия Креста, который совершил предназначенный ему путь от Соловков до Бутова, где было расстреляно не менее 20–30 бывших Соловецких узников. Хотелось бы, чтобы воспоминания об этом пути скорби и слёз появились в каком-то из томов серии «Воспоминания Соловецких узников»…