Сойни Е.Г., д.ф.н. История хороша только тогда, когда она воспета

Интервью со старшим научным сотрудником Института языка, литературы и истории Карельского научного центра РАН, доктором филологических наук, членом Союза писателей России Еленой Григорьевной Сойни, автором вступительной статьи к воспоминаниям Ю. Д. Бессонова «26 тюрем и побег с Соловков».

– Добрый день, Елена Григорьевна. Прежде чем перейти к соловецкой теме и поговорить о Вашем участие в нашем совместном проекте, хотелось бы узнать о тех научных и литературных интересах, которые привели Вас к знакомству с воспоминаниями соловецких заключенных.

 – Добрый день, отец Вячеслав. Начать надо чуть ли не с рождения. Моя мама из Холмогор, отец – харьковчанин. В Карелии они оказались в силу трагических обстоятельств, связанных с Великой Отечественной войной. Я родилась Петрозаводске, хотя этот город для меня не совсем свой. Но, живя здесь, я нашла для себя некоторые темы, или они меня нашли, которые впоследствии удалось развить и сделать частью своей научной и литературной жизни. Словом, я северянка, литератор. Автор пяти поэтических сборников, трех пьес, которые идут по стране. По одной из них поставлена рок-опера «Бьярмия» (2008), о первых контактах разных народов на территории Русского Севера.

Окончила петрозаводский университет и аспирантуру у видного ученного Э. Г. Карху, автора двухтомной истории литературы Финляндии, большого специалиста по литературе стран северной Европы. Я его ученица и мои темы, что вполне закономерно, пересекаются с его. Это все та же линия творческих контактов, изучение взаимодействий и взаимовлияний культурного наследия России и северных стран.

При этом, в начале, у меня всегда был материал, а далее следовало его осознание, тогда как некоторые ученые, наоборот, получают тему и уже под нее ищут материалы. К счастью для меня, в нашем Институте языка, литературы и истории Карельского научного центра РАН я всегда могла заниматься тем, что меня «зажигало». Я могла ездить в командировки, исследовать архивы и все свое время посвящать именно этой работе.

Вообще, у меня часто возникало ощущение того, что на меня все само «сваливается». Так удалось впервые написать о жизни Н. К. Рериха на Севере, именно с точки зрения его северной проблематики («Николай Рерих и Север» (1987), «Северный лик Николая Рериха» (2001)), о его первых поездках по территории Финляндии, Карелии, о тех полотнах, которые он здесь писал. Посчастливилось найти много картин и архивных документов в самой Финляндии, причем достаточно случайно, в совершенно неожиданных ситуациях.

Позже вышла моя чисто академическая книга «Русско-финские литературные связи начала ХХ века» (1998), о русской поэзии начала ХХ века и Финляндии, о том, что писали о России финские литераторы, и, наоборот, о том, какой источник вдохновения получали русские авторы, путешествующие по Финляндии.

Затем, вновь совершенно случайно, директор нашего Института предложил мне подумать об образе Финляндии в русском искусстве. «Подумав», я нашла удивительные материалы, которые представлены сразу в нескольких книгах. Одна из них вышла издательстве «Наука» – «Финляндия в литературном и художественном наследии русского авангарда» (2009), несколько ранее, на финском языке появилась «Kultainen kuherruskausi (Золотой медовый век. Образ Финляндии в русском искусстве)» (2005).

Именно, развивая тему русско-финских литературных связей, я начала заниматься творчеством Ю. Д. Бессонова и Солоневичей. Они были в ряду других авторов, богатое наследие которых мне пришлось анализировать в том числе, в своей докторской диссертации. Одна глава в ней посвящена образу Финляндии в творчестве русской эмиграции.

В 1994–1995 годах в первые в России удалось опубликовать воспоминания Ю. Бессонова «26 тюрем и побег с Соловков» на финском языке в журнале «Carelia» («Карелия»). Говоря объективно, я не совсем понимаю, почему этот автор, в то время, когда лавина эмигрантской литературы хлынула на наших читателей, оказался, по сути, не у дел, хотя и могу объяснить это для себя. У него были симпатии к России, которая в момент, когда он писал книгу, была большевистской, что ни в 1920-е, ни в 1990-е годы, видимо, не нравилось нашим либералам. Помимо этого, в книге Бессонова, ставшего в тюрьме верующим человеком, которую при желании можно рассматривать в качестве авантюрного романа, нет ненависти, нет «чернухи», и много другого из того, что обрушилось на наши головы четверть века тому назад. Зато есть прекрасная проза, а для меня очень важно, чтобы художественный текст был именно художественным. Вот таким образом Юрий Бессонов оказался в поле моего зрения.

Точно так же, как и при знакомстве с этим автором, я загорелась, когда прочитала Ивана Лукьяновича Солоневича, который сам не сидел на Соловках, но писал о России в концлагере, в том числе ссылаясь на свидетельства своего младшего брата Бориса, отбывавшего заключение в СЛОНе в 1926–1928 годах. Первой моей прочитанной книгой И. Л. Солоневича стала его «Народная монархия», в которой меня поразила мысль о несовпадении русской идеологии с жизнью и историей русского народа. По мнению Солоневича, русская литература, которая формировала представление о России как внутри самой страны, так и за ее пределами «мимо настоящей русской жизни прошла совсем стороной. Ни нашего государственного строительства, ни нашей военной мощи, ни наших организационных талантов, ни наших беспримерных в истории человечества воли, настойчивости и упорства – ничего этого наша литература не заметила». Это было очень интересно, и написано красивым русским языком, при чтении я получала эстетическое наслаждение.

Было и другое продолжение знакомства с упомянутыми писателями. Мне удалось найти в финском полицейском архиве документы, связанные с их пребыванием в Финляндии. Представьте себе такое совпадение. Ровно за неделю до того, как я появилась этом архиве, для ученых были открыты фонды, в которых находились документы, связанные с соловецкими беглецами. Даже финны об этом не знали.

И вот на меня «сваливаются» все эти папки, все эти материалы. Но за сделанные копии надо было дорого платить, жертвуя приобретением каких-то вещей, которые в те времена обычно становились объектом интереса попадавших за границу соотечественников. Мало того, что эти документы появились неожиданно, факт, что за них приходилось раскошеливаться, идти на определенные жертвы, сблизил меня с этим материалом, сделал его для меня чем-то родным. Я постоянно стояла перед выбором: то ли буду копировать один документ, то ли другой …

Потом получилось так, что я смогла найти родственников Бессонова, Мальсагова, Солоневичей, с некоторыми из них я общаюсь до сих пор. Была знакома с внучатым племянником Юрия Бессонова, который, к сожалению, трагически погиб, но при жизни очень интересовался моими исследованиями, радовался каждому моему возвращению из Финляндии, любой новой информации о своем двоюродном деде.

В итоге я опубликовала о Бессонове все, что могла. И сами воспоминания, изначально на финском языке в замечательном переводе Марии Ярвинен, за что очень благодарна главному редактору петрозаводского журнала «Карелия» Роберту Петровичу Коломайнену, и все документы из финского полицейского архива, которые увидели свет вскоре после моего возвращения в Россию. Это, кстати, интересно, что все связанное с бывшими заключенными Соловецкого лагеря, издавалось мною сначала на финском, и только затем – на русском языке. Именно финские издания Карелии оказались заинтересованы в обнародовании свидетельств о жизни наших подвижников, тогда как «русского» Бессонова издать оказалось значительно сложнее. Ходила по редакциям, где мне отвечали, что лагерная тема уже ушла, она никому не интересна. Это меня удивляло, я предпринимала попытки осуществить частное издание. В конце концов, «26 тюрем и побег с Соловков» опубликовал журнал «Север».

Познакомившись с Иваном Солоневичем по «Народной монархии», а впоследствии узнав о его пребывании с членами семьи в Финляндии, я попыталась узнать все, что связывало их с этой северной страной. Это стало моей академической темой. Книга «Солоневичи и Север» (2010) состоялась именно потому, что ее издание финансировала Академия наук, за что я крайне благодарна людям, которые занимаются распределением грантов. Без этой помощи я бы не смогла сама выпустить эту книгу, даже сравнительно недорогое издание, которое мы имеем на сегодняшний день.

– Вы упомянули об отсутствии интереса к лагерным воспоминаниям в среде профессиональных литераторов. А насколько вообще актуальна эта тема? Нужно ли обращаться к ней сегодня?

– Безусловно, нужно, но не как к жаренному политическому факту. В какой-то момент, когда прошла лавина мемуаров, люди от них действительно устали. Сегодня на эти тексты надо смотреть через призму нашего современного мировоззрения. Спокойнее относиться к описываемым событиям, фактам побега и, соответственно, самим текстам.

Последнее для меня крайне важно, я отношусь к их прозе, в первую очередь, как к художественному произведению. Политические издания меня меньше интересуют. То, что интересно эстетически, разумеется, актуально и будет актуально всегда. Тем более, если написано в момент вдохновения, написано талантливым человеком, тогда неважно какое ныне «тысячелетье на дворе», это будет интересно, зажжёт любую душу. Думаю, это будет актуально всегда, как всегда актуален Толстой, Достоевский, Блок, Пушкин, Державин, братья Денисовы, в конце концов.

Я работала с воспоминаниями, именно как литератор, меня интересовали образы, символы, которые можно было как-то соотносить с другими знакомыми произведениями. В частности Катри Вала, знаменитая финская поэтесса и Иван Солоневич оказались в одном и том же приходе Иломантси. И оба писали о винтовках, и это очень важно, с точки зрения литератора, посмотреть, как разные писатели относились к одному и тому же факту, явлению, обратиться к глубинным архетипам подсознания человечества.

Хотя от политических тем нельзя уйти совсем. Так, в книге «Солоневичи и Север» пришлось коснуться темы фашизма, указать на то, что и некоторые русские эмигранты, и видные деятели искусства разных стран поначалу выражали симпатии к фашизму как к стилю и форме, хотя очень быстро изменили свое отношение. Словом, все это конечно актуально, все это мы должны знать и каким-то образом анализировать, чтобы ориентировать наших читателей, самих себя, если можно так сказать, в правильном направлении. Мы многое уже потеряли и продолжаем терять, и какие-то ориентиры просто необходимы нам. Некоторые смыслы должна нам быть ясны, и без таких писателей, как Солоневичи, Ширяев, Бессонов нам не обойтись.

– Вы сказали об ориентирах. Это не ставилось в качестве задачи, но получается, что наше издание вводит современного читателя в духовный и интеллектуальный мир людей позапрошлого века. Можем ли мы, и надо ли нам воспринимать и культивировать исповедуемые ими ценности?

– Это очень сложный вопрос, на который, наверно, никто не может ответить, и я в том числе, или даже я, прежде всего, не знаю, как надо отвечать. Единственное, на что надо обратить внимание, что они истины тоже не знали. Не надо относиться к их книгам как учебникам «о правильной и здоровой жизни». Другое дело, что эти авторы предлагали свои варианты поведения, видения истории, того среза реальности в котором они находились. И уже наше дело, и наше право выбирать те или иные ценности, из которых далеко не все на поверку оказались жизнеспособными.

Об этом я тоже пишу в своей книге, в частности о том, что идея И. Л. Солоневича объединить штабс-капитанов для похода на Россию была абсолютно утопична: воевать с собственным народом невозможно. Извне никакого спасения быть не может. Только внутри самих себя мы можем возродиться или, наоборот…

Поэтому, эти книги необходимы для формирования нашего собственного стиля мышления, они должны помогать нам самим находить ответы на вопрос о том, что верно, а что нет. Как я уже сказала, мое сознание в своем время, перевернуло отношение Ивана Солоневича к литературе, его мысль о том, что русская литература прошла мимо русского народа. Это было сказано не впервые, но именно Солоневичу удалось сказать так ярко, так убедительно, так аргументировано, что эта идея живет вместе с его именем. Я, как человек нашего времени, стала думать о русской литературе с его точки зрения, и, надо сказать, я с Иваном Лукьяновичем согласна. Безусловно, о том, что идеология, литература, не пересекается с жизнью народа необходимо думать, об этом надо писать. Наш народ выше, чище, умнее, чем казалось и продолжает казаться многим нашим идеологам. И Солоневич это понял и прекрасно передал в своих произведениях. Правда, он имел в виду прозу, русскую поэзию он высоко ценил.

В любом случае, наша история – это ценность и те авторы, которыми приходилось заниматься мне, были детьми своего времени со всеми его высшими и низшими проявлениями. Это время, о котором мы можем судить, прежде всего, по свидетельствам современников. Вызывают отвращение многие телевизионные интерпретации ушедшей эпохи, то, что пишут о ней нынешние авторы, меня совершенно не вдохновляет. Я охотнее доверяю непосредственным очевидцам, тем людям, которые прожили ту жизнь и оставили искренние свидетельства о ней.

Подлинные документы эпохи, подлинные объяснения событий и поступков написаны талантливо и ярко, интересны и факты, которые мы встречаем в их произведениях.

– Вы уже несколько раз упомянули Ивана Солоневича, но ничего не сказали о его младшем брате Борисе, который был заключенным СЛОНа и чьи воспоминания, скорее всего, войдут во второй том нашей серии. Скажите несколько слов об этом человеке и его воспоминаниях.

– О нем я писала меньше всего. В первую очередь, потому, что он не оставил яркого описания побега в Финляндию, что было темой моего академического исследования. Борис был несколько иным, чем Иван. Я не скажу лучше или хуже, но его впечатления были совсем другими. Он не испытывал чувства национального оскорбления, был более рационален, например, считал сколько чашек кофе он выпил, в целом более восторженно отнесся к Западу, Финляндии. Сам стиль его прозы более лапидарный, и осмелюсь сказать, что он уступает по своему художественному письму как Ивану, так и его сыну Юрию Ивановичу Солоневичу, которые также описал свою жизнь в СССР и обстоятельства заграничного побега в «Повести о 22 несчастьях».

В книге «Солоневичи и Север» есть фотография и пропуск на Соловки жены Бориса Солоневича – Ирины Пеллингер, которая впоследствии была расстреляна в одном из дальневосточных лагерей. Мне этот документ показался очень интересным. Молодая и красивая Ирина, которая приехала к мужу на свидание, возможно, она писала об этой поездке, но сведений об этом у меня нет. Мне очень жаль эту женщину. Муж сумел бежать за рубеж, а она осталась и трагически погибла на Родине.

– В завершении, хотел спросить вот о чем. Наш сборник – это попытка объединить не только тексты, но и авторов с самыми разными судьбами, а также современных историков, политологов, филологов. Это намерение объять необъятное, попытка проанализировать эпоху с самых различных точек зрения, насколько все это актуально с Вашей точки зрения?

– Думаю, что только такой путь и нужен, и возможен. Все остальное малоинтересно. Чисто политический проект будет неинтересен уже следующему поколению читателей, как известно политические идеи устаревают как вчерашняя газета.

Есть парадоксальная фраза, которая ходит в среде гуманитариев, что революция 1917 года была необходима лишь для того, чтобы появился «Тихий Дон», а Великая Отечественная война – для того, чтобы наша русская поэзия взлетела на недосягаемую высоту, которая даже не снилась поэтам, например, Серебряного века. Это то, что остается навсегда.

Вообще, я считаю, что история хороша только тогда, когда она воспета. Это мой афоризм, но это правда. Если бы не было «Бородина» Лермонтова, мало бы кто знал об этой битве, потому что было множество других сражений, не менее важных. Поэты, писатели, все творческие люди должны откликаться на то, что происходит в мире, пропускать события через сердце. И вот, как раз, Солоневичи, Бессонов, другие авторы соловецких воспоминаний пропустили историю через свое сердце, и даже если они в чем-то были не правы, я им, по крайне мере, верю и ценю их.