Суханов Н. В. Трагедия на Волкозеро

Последний раз на церковь помолясь, 

И без поклона, без поклона, 

Поскольку сзади 

мальчики в погонах 

Прикладом в спину, 

с маху, 

в грязь. 

Прости им, Господи, их мат и труд! 

И нам – все прегрешенья наши. 

Все смертные на Божий суд прийдут. 

И Суд Господен будет страшен. 

В советские времена про архимандрита Вениамина, последнего настоятеля Соловецкого монастыря, ходило немало слухов: «Какой он мученик? Бросил братию, не поладил с местным населением и погиб – чуть ли не в пьяной драке». Статья московского журналиста Столярова была как луч прожектора, высветившего правду в море лжи. Потом были другие публикации, но их авторы плохо знали наши места и не задавались вопросом – а почему, собственно, Волкозеро? Почему архимандрит выбрал местом поселения мало приметное озеро в лявленских лесах? Мы надеемся, что, прочитав работу матушки Евфимии и наши добавления, читатель сам сделает очень важный вывод. 

Начать следует с того, что в январе 1919-го года в избушку на Сумозере, пряча от белых, привезли комиссара финансов Архангельского губисполкома П.М. Медведкова. Комиссаром он был недолго – до приезда в Архангельск комиссии Кедрова, который, как известно, разогнал небольшевицкий Совет. 

Павел Михайлович, кстати, уроженец деревни Зачапино, был болен тифом и лежал без памяти. Ухаживал за ним высокий старик с большим крестом на груди, какие любили носить старообрядцы. Когда комиссар более или менее поправился и смог обряжать себя сам, старик ушел. Напомним, что на этом месте до 1902 года стоял Сумозерский старообрядческий скит. 

Скит сожгли, но через шестнадцать лет здесь уже стоит избушка, кто-то живёт. Павел Михайлович пытался узнать имя хозяина и своего спасителя, но не смог, а избушку сфотографировал уже потом – через несколько лет, будучи в этих местах на охоте. 

Прячась в избушке, Павел Михайлович придумал как сплавлять лес по малым речкам и, следовательно, рубить его не только вдоль Северной Двины, но и в тайболе. В 1920 году его назначают организатором Нижнедвинского сплавного района. Но вот беда – местные мужики не хотели работать в лесу. За готовую шпалу на устье Лявли (то есть надо свалить дерево в лесу, окорить его, отесать на четыре канта по стандарту, доставить к берегу Двины) он платил рубль. За то, чтобы отвести корову-походницу от пункта передержки скота в доме старика Багрецова в Трепузово до такого же пункта в доме Кривоноговых в Уйме, на Устьянской, ребятня тоже получала рубль. 

Рабочие появились у Павла Михайловича в 1923-ем году. 

Преподобномученики Вениамин и Никифор 

Преподобномученик Вениамин был последним настоятелем Спасо-Преображенского Соловецкого монастыря, до закрытия его Советской властью в 1920 году. Он родился в 1869 г. в Шенкурском уезде, в семье крестьянина. В 1893 году Василий Васильевич Кононов (так звали будущего преподобномученика в миру), покинув родительский дом, отправился в Соловецкий монастырь, где три года был трудником. В 1897 году он стал послушником этого монастыря. В течение шести лет проходил череду послушаний: старостой в хлебопекарне, заведующим расходческой лавкой. 

О его духовном возрастании в этот период могут свидетельствовать строки из послужного списка. Вот какая характеристика давалась в нем послушнику Николаю: «Очень благонравен, послушен и верен, с большими задатками к внутреннему самоуглублению и духовной деятельности». 

В 1903 г. послушник Николай был пострижен в монахи, получив при этом имя Вениамин. В 1905 г. рукоположен в сан иеродиакона, а в 1908 г. – в сан иеромонаха. Одновременно со служением в храме он проходил и другие послушания: состоял законоучителем братского училища, приставником при святых мощах преподобных Зосимы и Савватия. 

В 1909 г., после кончины монастырского духовника, иеромонаха Дамаскина, новым духовником Соловецкой обители был избран иеромонах Вениамин. 

В 1912 г., после девятнадцатилетнего пребывания в Соловецком монастыре, отец Вениамин назначается на должность настоятеля Антониево-Сийского монастыря с возведением в сан архимандрита. А в августе 1918 года становится настоятелем монастыря, где начиналась его иноческая жизнь, – Соловецкой обители. 

Жизнь в северных монастырях перед революцией и после нее была отнюдь не спокойной и безмятежной. Летом 1918 года в Соловецком монастыре объявилась группа «красных монахов», бывших матросов с броненосца «Потемкин». Однако архимадриту Вениамину удалось восстановить внутренний порядок. Монахи-бунтовщики покинули архипелаг. 

В 1920 году, спустя месяц после взятия Архангельска частями Красной Армии, на Соловки прибыла Особая комиссия Губревкома, начались обыски и ограбления монастыря, вывоз ценностей, которые удалось обнаружить, запасов продовольствия. В том же году архимандрит Вениамин и его ближайший помощник иеромонах Никифор (Кучин) были арестованы и отправлены на принудительные работы в Холмогоры, в только что организованный там концентрационный лагерь. Они пробыли там два года, пребывая, по выражению одного из страстотерпцев того времени, «во узах и горьких работах». 

Холмогорский концлагерь был, пожалуй, страшнее печально знаменитого Соловецкого концлагеря (СЛОНа). В нем производились массовые расстрелы. Так, на острове Ельничный за два дня было казнено около 700 человек. В основном это были священнослужители. Среди них мог оказаться и архимандрит Вениамин. Однако Господь по неведомым судьбам Своим не благоволил ему принять мученический венец в Холмогорском концлагере. Это произошло позднее. 

После двух лет лагерных мытарств архимандрит Вениамин и иеромонах Никифор были освобождены. К этому времени Соловецкий монастырь уже упразднили, а через год, в 1923 г., превратили в концлагерь. Поэтому бывшие насельники разоренной обители приехали в Архангельск. Одно время жили они на Соловецком подворье, а затем по 17 июня 1926 г. им давал приют архангельский фармацевт Александр Алексеевич Левичев. Православный хозяин денег с монахов не брал, жили они на пожертвования, присылаемые духовными детьми архимандрита. Однако архимандрит Вениамин, пытаясь «устроить монастырскую жизнь заново», покинул Архангельск. «По совету бывшего послушника Соловецкого монастыря Степана Маркеловича Антонова, летом 1926 г. монахи переехали в село Часовенское Архангельской области к сестре Степана Анне Антоновой и этим же летом соорудили в глухом лесу небольшую избу на расстоянии сорока верст от ближайшего населенного пункта – деревни Коровкинской» 

К тому времени у Медведкова появились работники: 2 явгуста 1923 года Губисполком принимает решение о срочной высылке с островов всех соловецких монахов. Под конвоем они были уведены по лявленскому зимнику на Лодьмозеро, Кельдозеро и Боброво озеро.  

С собой они несли эту икону «Всех скорбящих Радость» и Евангелие. К концу тридцатых годов они все погибли на лесоповале, а сделанное уже на Кельдозере распятие и Евангелие на самодельном аналое охотники видели даже в начале шестидесятых. Икону перед войной кто-то вынес в Косково. После долгих странствий образ оказался в лявленском храме. В 2001-ом и 2004-ом годах икона мироточила масляными каплями. Мироточения продолжаются и по сей день. 

Медведков хорошо знал расположение лявленских староверческих скитов. Именно в них он селит высланных монахов, и не только соловецких. Тесно? – стройтесь! И монахи строили бараки – надежно, качественно. Бараки послужили не только им, но и администрации «Кулойлага», а в лагере «Юрки» в их бараках располагался, и не плохо располагался даже в шестидесятые годы, лагерь для особо важных уголовников. Голодно? – рубите лес! Много нарубите, сплотите, сплавите по весне к Северной Двине – привезем много хлеба, остальное лес даст. Мало нарубите – так в газетах пишут, что вы, монахи, – враги трудового народа. Так объяснив суть текущего момента, конвой оставлял монахов (монахинь, священников) одних, но побегов не было, хотя некоторые командировки, например «Полевая», располагались в нескольких километрах от Двины. Удивительно другое – как рубили бараки монахини на Боровских озерах? С тридцатых годов их все чаще называют бабскими, а переднее озеро и сейчас зовут «озером женских слез». 

Архангельск превращался во всесоюзную лесопилку. По лявленскому зимнику два-три этапа в неделю уходили в лес, назад, естественно, никто не возвращался. Одним за другим возникают Конецгорский, Лявленский, Бобровский, Косковский, Вайновский лесопункты, принимающие лес у Нижнедвинского лесопромышленного предприятия, но правильнее говорить, у УСЕВЛОНа. Его управление располагалось в Лявле. 

Но были и вольные поселенцы в тайге: на Лодьмозере сели соловецкие монахи Алипий и Гедеон, пришедшие туда вслед за Вениамином, на Колозьме в четырех избушках жили еще несколько монахов. Мы не знаем их имен, это тем более стыдно, что когда при организации Кулойлага их оттуда выгнали, двое из них доживали свой век в Лявле, в бывшей бане на краю Новинок. 

В 1925 году в Сумозерском лагере случилась авария. Лес, предназначенный для сплава, плотился в конце длинного Сумозера, весной его надо было с помощью лебедки подтягивать к плотине, которой искусственно поднимался уровень воды в озере. 

Рабочие плохо закрепили лебедку, она опрокинулась и утонула. Большую воду опустили, а Павла Михайловича отдали под суд за халатность. Правда, через год его оправдали, но до конца своей жизни он болел, может быть, сказались и перенесенные тиф и цинга. Мало-помалу его все забыли, слава первоначальника ГУЛАГа досталась другому. Однако вернемся на Волкозеро. 

Не случайно место строительства скита для Вениамина и Никифора: до Лодьмозера четырнадцать километров, до Кельдозера – двадцать три, до Семиозерья – семь, до женского лагеря – десять. Выше по карте, на водоразделе речки Кулой и Северной Двины, ещё множество командировок и подкомандировок, ниже – то же. Надо думать, скит на Волкозеро посещал не только Степан Маркелович Антонов. НКВД искало «высокую сутулую монахиню», но то, что архимандрит сам пришел к своей братии, в этом ведомстве даже не поняли. 

Жизнь архимандрита Вениамина и иеромонаха Никифора проходила подобно жизни пустынников прошлого, «в молитвах и постоянных трудах». Они ловили рыбу, выращивали овощи, которыми и питались. Обстановка их лесной кельи была бедной и убогой. Единственные «ценности» — самовар, кофейник да еще настольные часы. В лесной глуши, вдали от людей, изгнанники-монахи прожили три года. В апреле 1928 года, накануне праздника Пасхи, два пришлых в эти края крестьянина, Степан Ярыгин и Владимир Иванов, решили ограбить монахов. Ради этого злодеи готовы были на убийство беззащитных людей. Вооружившись винтовкой и ножом-штыком, они направились в лес. 

Шел вторник Светлой седмицы. Архимандрит Вениамин и иеромонах Никифор совершали праздничное вечернее богослужение. Возможно, что до ожидавших наступления ночи убийц доносились звуки Пасхального тропаря: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав…»

Когда совсем стемнело и в доме погас свет, Иванов и его сообщник подошли к избушке и начали через окна стрелять в монахов. Стрелял Иванов. Однако ограбить избушку не смогли: обуял страх. Они так и не посмели войти в келью. Забрались только в сени и на чердак, где прихватили кое-какие немудрящие вещи убитых монахов, а также керосин. Они облили избушку снаружи, а затем подожгли. В это время мученики-иноки были еще живы: на следствии Иванов говорил, что слышал их крики. 

Иванов стрелял в архимадрита Вениамина, стоящего на коленях, с расстояния двух метров. Никифор в это время был с другой стороны печки. Он не был даже ранен. Он мог бы попытаться спастись, но не оставил архимандрита. Судмедэксперты, обследовавшие место трагедии, нашли рядом лежащие обгорелые скелеты. 

Так, мученическим венцом завершилась земная жизнь последнего архимандрита Соловецкого монастыря, преподобномученика Вениамина и его верного ученика Никифора, которые удостоились «ради Христа не только веровать в Него, но и страдать за Него» (Флп 1. 29). 

На Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви от 13–16 августа 2000 г. священномученики Вениамин и Никифор Никифор были причислены к сонму новомучеников и исповедников Российских. Память их совершается в день их мученической кончины 4 апреля (17 – апреля по новому. 

Вторая половина крестного хода прошла под знаком Холмогор – Холмогорского концентрационного лагеря. Холмогоры вообще должны стоять в ряду: Соловки – Колыма – Хатынь – Бутово, поскольку предшествовали им. 

Красный террор. С освобождением Севера и приходом в губернский центр красной армии началась расправа с врагами революции. Военный историк B.C.Малаховский на основе доступных ему архивных данных установил, что за полтора года жертвами красного террора стало 25 640 жителей Архангельской губернии. 

Сергей Петрович Мельгунов в своей книге «Красный террор» со ссылкой на корреспондентов «Революционной России» сообщает, что вскоре после ухода из Архангельска английских войск и после «торжественных похорон пустых красных гробов» начался такой террор, что город «стонал целое лето», стал «городом мертвых». Автор сообщает, что «в первую очередь» было убито в апреле 1920 г. 800 офицеров, которые не успели уехать в Лондон по Мурманской железной дороге (как предлагало им правительство Миллера, уходившее из Архангельска на ледоколе). Во «вторую очередь» уничтожали гражданских: крестьян, кооператоров, дворян, священников и всех тех, кто так или иначе представлял «угрозу» новому режиму. 

Архангельский историк Юрий Всеволодович Дойков в фондах бывшего областного партийного архива выявил списки расстрелянных, опубликованные в Известиях Архгубисполкома Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов и Губкома РКП(б). С указанием чинов, должностей и других данных значится 2028 фамилий, в их числе известные: Б.Н. Вуличевич (генерал-майор, командующий войсками Архангельского железнодорожного фронта), П.А. Баранов (генерал-лейтенант, начальник снабжения Северной области), В.И. Замшин (генерал-майор, начальник Онежского района), К.К. Витковский (полковник Генштаба, ВРИД начальника оперативного отдела штаба Беломорского Военного округа). 

В Архангельске офицеров арестовывали под видом обязательной их регистрации в советских органах. Прием с регистрацией один к одному, повторялся на Дону, на Кубани, в Крыму, в Туркестане. 

Об этом пишет С. Мельгунов: «Объявляется регистрация или перерегистрация для бывших офицеров, или для каких-либо категорий, служивших у белых. Не предвидя и не ожидая ничего плохого, люди, проявившие свою лояльность, идут регистрироваться, а их схватывают, в чем они явились, немедленно загоняют в вагоны и везут в Архангельские лагеря. В летних костюмчиках из Кубани или Крыма, без полотенца, без кусочка мыла, без смены белья, грязные, завшивленные, попадают они в архангельский климат с очень проблематическими надеждами на возможность не только получить белье и теплую одежду, но и просто известить близких о своем местонахождении… Из длинного списка офицеров, по официальным сведениям отправленных на север, никогда нельзя было найти местопребывания ни одного. И в частных беседах представители Ч. К. откровенно говорили, что их нету же в живых…» 

Должность председателя Архгубчека исполнял посланец Ленина Михаил Кедров. О его кровавой деятельности в Архангельске сохранилось немало свидетельств. Словами русского химика В.Н. Ипатьева, он «лично перестрелял там немало народа» (воспоминания опубликованы в Нью-Йорке). Словами русского социолога Питирима Сорокина, «врагов народа» он отправлял на тот свет в «массовом масштабе» (рассказ «На лоне природы» опубликован в Париже). Зверствами и крутой расправой была известна и секретарь Губревкома жена Кедрова Ревекка Пластинина-Майзель. Словами русского общественного деятеля Екатерины Кусковой, Кедровы – «дикие палачи» (статья «Женщины-палачи» опубликована в Париже). 

Старинный северный уездный городок Холмогоры С. Мельгунов называет в своей книге «усыпальницей» русской молодежи, а расстрелы – формой «сокрытой смертной казни». Автор пишет: «Кто туда попадает, оттуда не возвращается, ибо в огромном большинстве случаев, они бывают расстреляны». Расстрелы под Холмогорами он называет «самыми главными», то есть самыми массовыми в России. По словам авто­ра, расстреливали партиями по 10–100 человек в десяти верстах от Холмогор, «лицу, специально ездившему для нелегального обследования положения заключенных на Севере, жители окружных деревень назвали жуткую цифру 8000 таким образом погибших». Упоминается и день «красной расправы в Холмогорах» в сентябре 1920 г., когда было расстреляно более 200 человек из крестьян и казаков с юга, «интеллигентов почти уже не расстреливают, их мало». 

Ю. Дойков в своих публикациях сообщает, часть офицеров была расстреляна в Архангельске на Мхах, а остальных в августе 1920 г. увезли на двух баржах вверх по Северной Двине под Холмогоры. Людей с первой баржи высадили на остров Ельники, что напротив Верхней Койдокурьи, заставили выкопать себе могилы и расстреляли из пулеметов. На второй барже народ взбунтовался и стал прыгать в воду в надежде спастись вплавь, но избежать расстрела было невозможно. 

С. Мельгунов указывает на организаторов расстрелов под Холмогорами весной и летом 1920 г. – чету Кедровых. Со ссылкой на корреспондента «Воля России» (№ 14 за 1920 г.) он пишет, что Кедров, собрав в Архангельске 1200 офицеров, «сажает их на баржу вблизи Холмогор и затем по ним открывает огонь из пулеметов до 600 было перебито!». Со ссылкой на корреспондента «Голос Рев. России» (от 25 марта 1922 г.) автор пишет, что именно жена Кедрова настояла на возвращении из Москвы всех арестованных комиссией Эйдука, и «их по частям увозят на пароходе в Холмогоры, где раздевши, убивают их на баржах и топят в море». 

Нет сомнения, что в тех расстрелах сгинул в неизвестность офицер Владимир Минейко, 22 лет. О нем оставила воспоминания сестра Ксения Петровна Гемп, почетный гражданин Архангельска. По ее словам, брата арестовали в июне 1920 г. на Пинеге, когда белых офицеров «собирали» в районе боев. Их увезли в московские Бутырки, но там вспыхнула эпидемия сыпняка. Часть офицеров расстреляли, а другую отправили в Архангельск, причем без провизии и воды. По прибытии в Исакогорку арестанты бросились к реке, но был дан приказ «стрелять по ногам». Раненых оставили на станции, а основную массу переправили через Северную Двину в город. Два дня, обессиленные, они лежали вповалку на пристани у холодильника. Когда их уводили из города, Ксения, как и другие провожавшие, пыталась передать брату еду. Но конвоиры не позволили, более того, начальник конвоя Валюшис сорвал с руки Ксении обручальное кольцо, а у бабушки снял серьги. Офицеров на двух речных пароходах и баржах увезли в Холмогоры и там расстреляли. Трупы скидывали в реку или зарывали. По словам К. Гемп, в район Холмогор спустя лет пятнадцать приезжали на практику студенты с преподавателями из Архангельского мединститута, собирали скелеты, нужные для медпрактики. 

В Холмогорах и окрестностях расстреливали не только тех, кто оказался или был захвачен на Севере. Созерко Артаганович Мальсагов в своей книге «Адские острова» расширяет список: «После поражения генерала Деникина и Врангеля (соответственно в конце 1919-го и в 1920-х гг.) взятые в плен белые офицеры и солдаты, а также гражданские лица с отвоеванных у белых территорий – мужчины, женщины и дети – ссылались в Холмогоры этап за этапом. А после подавления Кронштадтского восстания в апреле 1921 г. все матросы, взятые под Стражу большевиками в количестве около 2000 человек, тоже были присланы туда. Остатки колчаковской армии, различные сибирские и украинские атаманы, крестьяне из Тамбовской губернии, примкнувшие к антоновскому движению, десятки тысяч представителей интеллигенции всех национальностей и вероисповеданий, кубанские и донские казаки – все стекались широким потоком в Холмогоры и Пертоминск». Именно в этих населенных пунктах Архангельской губернии и были организованы для врагов революции лагеря принудительных работ, куда ЧК «с особой охотой и жестокостью» приговаривала к отправке. 

С. Мальсагов в своей книге пишет, что в Холмогоры людей доставляли «из всех уголков России». Это подтверждает и Ю. Дойков: в конце 1920 г. там оказались тысячи солдат из армий Деникина и Врангеля, доставленных с Кавказа, Крыма и др. И арестанты все продолжали прибывать: зимой 1920–1921 гг. – антибольшевистски настроенные студенты из Петрограда; в августе 1921 г. – командный состав Балтийского флота и многие другие. 

Ю. Дойков считает, что массовые расстрелы начались с 14 марта 1921 г. в Архангельском губисправдоме, а после этого – в Холмогорском и Пертоминском лагерях. В статье «Предшественники Соловков», он сообщает, что в январе-феврале 1921 г. в Холомогорах было убито 11 тыс. человек. Основанием для расстрела были Постановления Президиума Губисполкома и Губкома. Вот одно из них: «Принимая во внимание неисправимость означенных кровавых белогвардейцев, ярую ненависть к рабоче-крестъянской власти, усиленную их агитацию за выступление среди заключенных с связи с кронштадтскими событиями – всех расстрелять». По решению только шести заседаний в марте-апреле 1921 г. в Холмогорском и Пертоминском лагерях расстреляно 540 русских офицеров. Среди них: генерал-лейтенанты Марков П.А., Муравьев A.M., Протопопов П.Н., Таранов В.И.; генерал-майор Малышиханов А.В.; генералы Абрамов К.С., Гельфрейх П.О., Костырев П.Н., Масловский И.А., Михайлов КН., Толстихин И.Н.; 84 полковника; князь Андронников Р.В.; войсковой старшина Голубев В.Я.

Лагерь дислоцировался в южной части Холмогор на территории Успенского женского монастыря и соборного комплекса, отделение – в бывшем монастырском скиту в деревне Товра. Комендантом лагеря «для пользы службы» назначен 20 июня 1921 г. сотрудник 1-го разряда секретно-оперативного отдела Архгубчека Бачулис. 

Об этом коменданте С. Мельгунов пишет со слов человека, который (когда слухи о «лагере смерти» дошли до Москвы) специально ездил на далекий Север, чтобы выяснить, как помочь несчастным людям: «В бытность комендантом Бачулиса, человека крайне жестокого, немало людей было расстреляно за ничтожнейшие провинности. Про него рассказывают жуткие вещи. Говорят, будто он разделял заключенных на десятки и за провинность одного наказывал весь десяток. Рассказывают, будто как-то один из заключенных бежал, его не могли поймать, и девять остальных были расстреляны. Затем бежавшего поймали, присудили к расстрелу, привели к вырытой могиле; комендант с бранью собственноручно ударяет его по голове так сильно, что тот, оглушенный, падает в могилу, и его, полуживого еще, засыпают землей. Этот случай был рассказан одним из надзирателей». 

Условия содержания заключенных описаны С. Мальсаговым: «Люди направлялись туда из всех уголков России и должны были жить в наскоро выстроенных бараках. Это были никогда не отапливаемые, даже в самую сильную зимнюю стужу, помещения (когда температура в этих северных широтах снижалась до - 50, - 60 градусов по Цельсию). Заключенным выдавался следующий паек: одна картофелина на завтрак, картофельные очистки, сваренные в воде, на обед и одна картофелина на ужин. Ни кусочка хлеба, ни унции сахара, не говоря уже о мясе или масле. И эти люди, доведенные муками голода до отчаяния, поедали кору на деревьях. Они вынуждены были из-за пыток и расстрелов соглашаться выполнять самую тяжелую работу: корчевать пни, работать в каменоломнях, сплавлять лес. Им было категорически запрещено переписываться со своими родными или получать от них посылки с едой или одеждой. Все письма уничтожались. А пища и прочее пожирались и использовались лагерной охраной». Автор пишет, если новоприбывший был прилично одет, его расстреливали тут же, чтобы поскорее забрать одежду. Тех, кто избежал расстрела, чекисты уничтожали непосильным трудом. Когда заключенных вели на работу мимо жилых домов, то местные бросали им хлеб. Чекисты изменили маршрут, стали водить колонны через густой лес и болота. За мизерный паек женщины и старики работали по двенадцать часов, найти в поле гнилой картофель было большой удачей, его с жадностью сырым поедали на месте. 

По словам С. Мальсагова, «высшее начальство в этих лагерях назначалось Москвой и исполняло предписания, полученные оттуда. Средний и низший персонал состоял из арестованных чекистов, которые были сосланы по причине слишком очевидного грабежа, взяточничества, пьянства и других нарушений. Эти ребята, поте­ряв выгодные должности в Чрезвычайных комиссиях центральной России, свою неимоверную злость с неописуемой жестокостью вымещали на лагерных заключенных». Особенно свирепствовал помощник коменданта лагеря поляк Квициньский, на совести которого «ужасы» «Белого дома» (бывшего имения в окрестностях Холмогор, покинутого владельцами). По распоряжению этого палача-садиста в доме с 1920 г. и до конца 1922 г. ежедневно расстреливали людей, тела казненных не убирали. За два года трупами были наполнены все помещения до самого потолка. 

Этот дом упоминает в своей книге и С. Мельгунов. Он пишет: «В Холмогорском лагере наряду с темным карцером и специальной холодной башней есть еще особый «Белый Дом». Это специальная изоляция для некоторых провинившихся. В маленькой комнате (даже без уборной) заключено бывает до 40 человек». Автор сообщает о больных сыпным тифом, которые валялись там без всякой помощи дней по десять до кризиса, а «некоторые просидели больше месяца, заболели тифом и кончили психическим расстройством. По словам автора, тысячи людей палачи утопили в Холмогорах и его окрестностях. «В 1921 г. 4000 бывших офицеров и солдат армии Врангеля были погружены на баржу, и это судно чекисты потопили в устье Двины. Те, которые были еще в состоянии удержаться на поверхности воды, были расстреляны. В 1922 г. несколько барж загрузили заключенными, которых потопили в Двине прямо на глазах у всех. Несчастные пассажиры с других, непотопленных барж, среди которых было много женщин, были высажены на одном из островов и расстреляны из пулеметов». 

С. Мельгунов пишет в своей книге, что расстрелы под Холмогорами, «были гуманны, ибо открытый впоследствии Холмогорский лагерь, получивший наименование «Лагеря смерти» означал для заключенных медленное умирание в атмосфере полной приниженности и насилия». Избежавшие расстрела гибли в лагере от голода и болезней. У К. Гемп под Холмогорами расстрелян брат, а мама Надежда Михайловна Минейко (выпускница Петербургской консерватории и ученица Римского-Корсакова) «за то, что играла на «фортепьянах», вместо того, чтобы идти служить народу, была посажена в Холмогорский лагерь принудработ, сгинула от тифа в 1921 г.». 

Знало ли правительство о том, что происходит в северных лагерях? На этот вопрос отвечает в своей книге С. Мальсагов. Автор уверен «без всякого сомнения», что знало, «не могло не знать! Но будучи заинтересованным в безжалостном уничтожении своих врагов, подлинных и мнимых, руководители Коммунистической партии ограничились лишь умыванием рук». С. Мальсагов пишет, что в начале лета 1922 г. (когда чекисты уничтожили уже 90 процентов всех заключенных) из Холмогор сбежал один кронштадтский матрос. Ему удалось добраться до Москвы и по старым связям добиться приема во ВЦИКе. Матрос сказал Калинину: «Делайте со мной, что хотите, но обратите внимание на те ужасы, которые творятся в советских лагерях». Мольбы матроса выслушали снисходительно, но комиссию в Холмогоры все-таки направили. 

В конце июля 1922 г. в Холмогоры для инспекции лагеря прибыла московская комиссия во главе с Фельдманом. От увиденного и услышанного Фельдман пришел в ужас. Он расстрелял коменданта лагеря, а помощников и прочий персонал отправил для расследования в столицу (но все чекисты были помилованы и получили ответственные должности в учреждениях ГПУ в южной России). Фельдман, понимая, что «белый дом» и десятки тысяч трупов – это «груз на совести Москвы», распорядился все сжечь. 

В бывшем Центральном партийном архиве хранится немало документов о положении на Севере в начале 1920-х гг. Одно из писем написано на имя председателя СНК в сентябре 1921 г. «сочувствующим идейному социализму» Степановым: «Многоуважаемый тов. Ленин В.И. Известно ли Вам о творимых безобразиях на Севере, которые как раз дают обратные результаты в укреплении социалистического строя. Совершенные же преступления на Севере Вашим уполномоченным Михаилом Кедровым, его сподвижником бывшим председателем АрхЧК Смирновым останутся вековым памятником и укором в истории советского строительства. Таковой памятник неизбежно будет на острове (?Ельники) в верстах 70 от Архангельска, где зверски расстреляны привезенные на баржах из Холмогорского лагеря, Москвы и Кубани беззащитные люди, свыше 7000 граждан, из пулеметов, голодных, истерзанных, большинство из которых люди образованные, могущие принести своему отечеству в строительстве лишь пользу. Известно ли Вам, что вместо бывшего древнего Холмогорского женского монастыря учрежден концентрационный лагерь, где люди мрут от голода и холода… Пора одуматься. Довольно крови, горя и сирот… Товарищи, остановитесь. Дайте Северу вздохнуть. Поставьте там людей порядочных, а не такую свору, какая там собралась, очистите не на словах, а на деле партию от преступного элемента, каким является и председатель губисполкома тов. Кулаков, и его член Иван Боговой». 

Видимо тов. Степанов плохо знал революционную диалектику. В 1922 г. распоряжением СНК от 25 июля все места заключения в РСФСР были переданы в ведение НКВД. Постановлением ВЦИК от 23 августа 1922 г. все лагеря принудительных работ были ликвидированы или преобразованы в общие места заключения. Вместо Архангельского, Холмогорского и Пертоминского лагерей решили организовать один – Соловецкий. Работу по ликвидации Северных ЛПР вела комиссия Фельдмана, уполномоченная ВЦИКом амнистировать заключенных, но из Холмогорского и Пертоминского лагерей на свободу вышли только уголовники, а остальных, по словам С. Мальсагова, еще в августе 1922 г. «под надежной охраной» перевели на Соловки. 

Красное колесо террора только набирало свои обороты.