Прокопий (Пащенко), иером. Остаться человеком: Офисы, мегаполисы и лагеря. Ч. 4.2: «Мы человеческого рода…»

В условиях экстремальных обстоятельств, возникающих в рамках таких парадигм бытия как офисы, мегаполисы, концлагеря, и хронического стресса, стремящегося по уровню накала к стрессу запредельному, люди, как показывали обстоятельства, со временем дифференцировались на две группы (условно и крайне упрощенно). Одни «просыпались», другие «гасли» и становились теми, кого называли в лагерях «живыми трупами».

Когда «Искра жизни» (в смысле собирательного понятия) покидала людей из второй группы, у них исчезала способность чувствовать действительность. Что-то неуловимое для стороннего восприятия, но крайне важное для поддержания существования «выклевывалась» из них. Они переставали ориентироваться в окружающей обстановке, принимать «трезвые» шаги для своего выживания не только как биологического объекта, но и как личности. Когда личность, не поддерживаемая в состоянии здравия, начинала разлагаться, человек погибал и в физическом измерении. Перейдя через некую незримую черту внутри себя (вектор жизни направлялся вопреки совести и пр.), человек погибал и в мире физическом.

Чтобы выжить необходимо было помнить о том, кто ты, откуда, зачем – ты. Необходимо было выработать собственное отношение к происходящему, которое помогло бы не пропитываться импульсами, доносящимися из внешней среды. Необходимо было помнить о том, что можно выразить словами одного ребенка: «Мы человеческого рода, а не кошки и собаки». Если человек утрачивал указанные «драйвы», которые вкупе с оставшимися за кадром (данной главы) можно объединить в понятие «Искра жизни», то – нарастала апатия, человек терял желание жить, начинал терять человеческий облик.

Чтобы не утратить платформу для сопротивления регрессии, необходимо было помнить, что человек – не продукт (среды, генов и пр.), не фикция, не плод «научного дискурса», он существует и остаться человеком возможно – с Божией помощью. И противостоять обаянию нано-био-инфо-когно-техно-пост описаниям «снятия человека» (мол, человека как такого нет, человек, мол, – не более, чем сумма рефлексов, концепт и пр.) помогает обращение к живой истории людей, выстоявших в запредельных по-человеческому суждению обстоятельствах (такие истории приводятся в лекциях, в тексте же дается скорее некий комментарий, не дублирующий содержание лекций, а дополняющий).

Посвящение

Эзюпери, начиная свой рассказ о Маленькой принце, просил прощения у детей за то, что историю о Маленьком Принце он посвятил взрослому. В свое оправдание он написал, что этот взрослый – его лучший друг, что он понимает детские книжки, а также, – что он нуждается в утешении. Если же эти и прочие соображения не оправдывают Экзюпери, то он решает посвятить свою книжку все-таки тому же своему другу, но только – «когда он был маленьким». «Ведь все взрослые сначала были детьми, только мало кто из них об этом помнит».

Часть 4.2 посвящается «наоборот» – одной маленькой девочке, когда она станет «большой». Понятно, что идущий далее текст – не совсем для маленьких детей, но в оправдание можно сказать следующее. Во-первых, время публикации текста почти что совпадает с днем рождения девочки (условно, чтобы не разглашать ее имени, назовем ее Колокольчиком), и потому в посвящении удобно ее поздравить с днем рождения, до которого она считала дни (взрослые не увидят здесь весомой причины, но, для взрослых, которые во всем стремятся найти «рациональное» и «эффективное» можно добавить: если поздравить девочку в посвящении, есть шанс, что, когда она вырастет, она захочет прочесть текст есть посвященный, и таким образом окажется, что посвящение окажет положительно влияние на «образовательные навыки» и «эффективность»). А, во-вторых, текст появился в каком-то смысле и благодаря ей, девочке.

Однажды, когда текст был задуман, но «чего-то не хватало» девочка Колокольчик стала настойчиво повторять слова, вынесенные в название: «Мы человеческого рода, а не кошки и собаки» (вторая часть этой фразы уходит в название части 4.3). Удивительно, что ребенку понятно то, что не понятно многим ученым, отказывающим человеку в статусе человека, деконструирующим само понятие человека, отказывающим человеку в сознании, не признающим в человеке личности. Вопрос о личности «не схватываемый» интеллектом взрослых, легко и целостно прочувствован детский сердцем. Воистину сбываются слова – «утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам» (ср. Мф 11. 25).

Ведь ребенок еще не утратил в себе человеческих свойств – любви, возможности прощать и потому он способен в других людях увидеть людей. Тот, кто с годами ожесточается и «монетизируется», утрачивает способность к сопереживанию, уже с трудом видит человеческое в людях. Когда же человеческое меркнет в нем самом и усыхает, он перестает видеть его и в других почти что напрочь и совсем. И даже более. Не только человеческое в людях скрывается от его глаз, сама действительность, многогранная и неистощимая в своем многообразии захлопывает перед ним двери. Двери, открывающие выход на её (действительности) просторы, открывающие возможность «подняться в гору рецепции [восприятия] тех законов, которыми живет и которым подчинено бытие».

Мир тебе, девочка-Колокольчик! Когда ты вырастешь, не забудь той максимы, которую ты с такой решительностью транслировала, когда тебе было 6 лет. С днем рождения тебя, с семилетием!

Мысль насчет того, что мир закрывается для человека с аутистической замкнутостью на самого, разворачивается в первой части статьи «Преодоление игрового механизма (о игре в широком смысле слова)». Эта мысль понадобится нам в дальнейшем, когда речь зайдет о ученых, не видящих человека (при гуманистическом пафосе «Человек – это наше все!», отказывающих человеку в глубине и статусе личности). Слова о «неистощимости» действительности и о способности воспринимать содержаний, на основании которых развивается и существует бытие, основаны на размышлениях академика Ухтомского. Он писал, что замкнутый и с самоупором на себя человек (ученый, поэт, мыслитель), «склонный уже с самого начала изолироваться от среды» «будет предопределен в своей деятельности и в творчестве». В биографиях талантливые аутистов усматривается множество примеров назойливого повторения одной и той же ведущей идеи, составляющей ядро сложной комедии. Эту комедию они разворачивают раз за разом, причем мучительно для самих себя, но такой образ действия избирают «лишь бы торжествовала основная аутистическая тенденция, тогда как встречная историческая среда неистощима в своем изобилии и новизне»[1].

Ученый такого склада не может вырваться «из однажды навязанных ему теорий». Он будет «совать» излюбленную точку зрения и ею искажать «живые факты в их конкретном значении». Новые факты и люди не скажут ему ничего нового, так как он оглушен собственной теорией. Бедность мысли и ее неподвижность, связанная со стремлением избежать того, чтобы не поколебались однажды избранные руководящие определения и координатные оси, на которых откладывается реальность, – «какой это типический пример в среде профессиональных ученых!».

Попытка «снятия человека»

Человек распыляется на разным направлениям: ученые отказывают человеку в отдельной видовой принадлежности (кто-то из ученых употребляет фразу: человек, как и все приматы…), его сознание низводится до уровня неких «квантовых скачков», его стремления, идеалы и все, что входит в категории «дорого и свято» трактуется с точки зрения подавленной сексуальности и пр.. И… очень модно по линии философии, лингвистики, психологии «передовых направлений» ставить вопрос о отсутствии человека.

Да, да, Вас, уважаемый читатель – нет, так как философией постмодерна (растворяющей человека и подготовившей идеологическую платформу для замены всего человеческого числом, цифрой) уже провозглашена Смерть Читателя. Может читателя (которого «нет») утешит при таком скорбном положении дел мысль, что провозглашена также и Смерть Автора.

При всем соблюдении «корректности» в отношении основных гуманистических лозунгов («Человек – это наше всё!») человеку отказывают в сознании, свободе воли (варианты различны: человек пошел таким-то путем по жизни, так как был в детстве травмирован родителям; предопределен генами и пр.). Человека представляют набором поведенческих программ и рефлексов, продуктом матрицы производственных отношений, воплощенным в плоть и кровь геномом, немым откликом (оттиском) веяний среды и пр. Человек – где ты? Впору ли звать Диогена с его легендарным фонарем, чтобы на просторах эпохи постмодерна отыскивать человека?

Легендарный фонарь на страницах данного тексту, помимо прочих авторов, берут в руки психиатры Виктор Франкл и Бруно Беттельхейм, прошедшие через экстремальные условия концентрационных лагерей и отыскавшие «там» человека. В каком смысле – отыскавшие? В том смысле, что для них стала очевидной мысль – человек не равен сумме психологических мнений о нем.

Слова Франкла, в которых – суть его «находки» уже приводились во второй части данной статьи. Там они приводились в сокращении, здесь приводятся целиком. «Человек, – писал Франкл, – разумеется, во многом детерминирован, то есть определяется предпосылками – биологическими, психологическими или социальными, и в этом смысле он отнюдь не свободен … существует лишь свобода “для”, а не “от”, свобода занять определенную позицию по отношению ко всем предпосылкам … И не надо напоминать мне о том, насколько обусловлено бытие человека, – в конце концов, я врач с двумя специальностями, невролога и психиатра, и очень неплохо разбираюсь в биопсихологическом устройстве человека, однако я не только медик-специалист, но и человек, переживший четыре концентрационных лагеря, а потому я знаю также, что человек обладает свободой выйти за пределы всех предпосылок и противопоставить даже самым тяжелым и страшным обстоятельствам ту силу, которую я решил назвать упрямством духа»[2].

Речь идет не о том упрямстве, в силу которого два барана могут сойтись на узеньком мосту и начаться бодаться, отказываясь уступить один другому дорогу. Речь идет о том, что скорее можно назвать по терминологии самого Франкла – волей к смыслу. Применительно же к данной статье – искрой жизни; доминантой, организующей психофизическую полноту человека таким образом, что, реализуя свои земные дела, человек не теряет связь с Небом (см. в статье часть 4.1., главы «Доминанта восприятия», «Искра жизни», «Связь с Христом и точка опоры»; в лекциях – третью часть, пункты 18a-25c).

Конкретный пример, с которым можно сопоставить выражение Франкла «упрямство духа» – доминанта жизни Ефросинии Керсновской. Траектория ее поведения шла нередко вопреки той линии, на которую ее старались свести внешние обстоятельства, стремящиеся растереть, нивелировать ее личность.

Жизненные принципы, противопоставленные Керсоновской давлению среды, отчасти описаны в третьей части статьи «Преодоление травматического опыта: христианские и психологические аспекты» в главе «Евфросиния Керсновская и ее книга “Сколько стоит человек”».

Учитывая парадигму всей четвертой части (которая состоит подчастей), важно показать, как мыслили о человеке (о человеке, вообще, и о человеке, находящемся в экстремальной ситуации, в частности) психологи/психиатры сами побывавшие в экстремальной ситуации. Общая парадигма четвертой части и всей работы в целом состоит в выяснении основ, исходя из которых у человека остаются / появляются шансы остаться человеком. Клич, воспевающий разрушение этих основ, вынесен на знамя 21 века.

Итак, при утрате (изначальном отсутствии) воли к смыслу, доминанты, упрямства духа, искры жизни (назовите как хотите) внутренний ритм личности перестраивается на ритм навязываемой средой. Чем отличается живой человек, например, пытающий выбраться из линии прибоя на берег от трупа, движимого волнами того же прибоя? Оба – вроде бы в движении. Но у первого – есть ритм, отличный от ритма волн прибоя, также его температура тела отличается от температуры среды. У второго отсутствуют собственные ритм и температура – по этим двум параметрам он сравнялся с водами мирового океана.

В этом смысле основы выживания личности человека будут далее выявляться, исходя из опыта узников, которые, как упомянутые психиатры, прошли через экстремальные условия концентрационных лагерей. Атмосфера уныния, транслируемая извне в сознание узника, если не встречала препятствия в виде воли к смыслу, искры, доминанты, – проедала, пропитывала, проквашивала человека, делая из него живой экспонат, по которому можно изучить основные симптомы синдрома, названного «боязнью колючей проволоки». Эта боязнь, как видно будет далее, проявляется не только в жизни узников, но и в жизни людей, условно живущих в мирной обстановке.

Апатия, омертвение, ощущение призрачности, роботизированности собственного бытия в лагере, офисе, мегаполисе

Апатия и регрессия, присутствующие в историях узников и названные (в комплексе с другими факторами) «боязнью колючей проволоки», наблюдается и на просторах, казалось бы, жизни мирного времени. К жителям условно мирного времени в каком-то смысле могут быть отнесены описания, оставленные психиатром Виктором Франклом в отношении узников концентрационных лагерей. Распространенными характеристиками узников являлись апатия и раздражительность, указанные состояния несколько смягчались никотином и кофеином.

Многие узники сосредотачивались исключительно на вопросах выживания и на процессе добывания дополнительной порции еды. Стремления, которые относятся к движениям души (как мы его называем) «культурного человека», замирали. Люди погружались в апатию, переставали чем-либо интересоваться. Но были и те, кто сохранял духовную активность и стремление к смыслу, те, которые боролись за свое выживание. Речь идет не столько о выживании человека как биологического объекта, сколько о выживании человека как личности, имеющей убеждения и стремящейся реализовать смысл.

Виктор Франкл писал, что неопределенность срока освобождения (у жителей условного мирного времени – неопределенность срока «когда-это-все-кончится») приводила к ощущению бесконечно растянутого во времени заключения. Он отмечал нарастание чувства отчуждения от мира, который находился по другую сторону колючей проволоки. Явления и людей по другую сторону колючей проволоки узник, находящийся в описанном положении, «воспринимает так, словно они уже не принадлежат его миру или, скорее, словно он сам уже не от мира, выпал из него. Мир не-заключенных представляется ему, словно мертвецу с того света, невероятным, недоступным, недостижимым – призрачным»^[3].

Дело было не только в субъективном ощущении собственной призрачности. Сама «лагерная действительность вела к обесцениванию отдельной человеческой жизни». К людям относились с пренебрежением. Если не сказать большего.

Узники, прошедшие через обесценивающую обстановку лагерной действительности, забывали, как радоваться жизни. [Ситуация могла не измениться кардинально в лучшую сторону даже при условии освобождения]. «То, что испытали освобожденные лагерники, в психологическом аспекте можно определить как выраженную деперсонализацию. Все воспринималось как иллюзорное, ненастоящее, казалось сном, в который еще невозможно поверить».

В лагере обесценивалось все, что не приносило практической пользы, что не способствовало выживанию [прямолинейно понимаемому; на самом деле, как показано в лекциях четвертой части (с 24-ой), выживанию способствовали непрямолинейно понимаемые факторы, такие как красота, единство, любовь и пр.]. «Отмирали все духовные запросы, все высокие интересы. В общем, все, что относится к области человеческой культуры, впало в некий род зимней спячки».

Обесценивалось все, что «не служило непосредственно сохранению жизни». Вихрь, ввергающий в пропасть прежние ценности, втягивал в пропасть и личность. Под воздействием действительности, которая ничего не хотела знать о ценности человеческой жизни, личность превращалась в безответный объект уничтожения. В конце концов обесценивалось собственное «я» человека. Если он не был способен в своей внутренней жизни что-либо противопоставить ужасающей действительности, он терял «в концлагере ощущение себя как субъекта» (как духовного существа, наделенного свободой). Он начинал воспринимать себя как частичку массы, его бытие опускалось на уровень стадного существования.

Но были и те, кто не сдавался. Сквозь тяготы жизни пробивались религиозные устремления. «Самыми впечатляющими в этом смысле были молитвы и богослужения, совершаемые нами в каком-нибудь уголке барака или в вагоне для скота, в котором голодные, измученные и замерзшие, в своем мокром тряпье, мы возвращались обратно в лагерь после работы».

Вот как Франкл описывал момент, когда узник, освобожденный физически, но потерянный психологически, вновь становился человеком: «”Из теснин воззвал я к Господу, и ответил мне Господь, и вывел меня на простор…” [псалом 117, 5]. Память не сохранила, как долго стоял ты на коленях, как долго повторял эти слова. Но в этот день, в этот час началась твоя новая жизнь – это тебе известно. И ты, шаг за шагом, вступаешь в эту жизнь, снова становишься человеком»^[4].

Еще одним из проявлений реакции на запредельный стресс являлась потеря ощущения перспективы времени. Будущее с его возможностями словно исчезало, человек погружался в «вечное» и кошмарное настоящее. Если ум человека не имел точки, опираясь на которую, он мог бы подняться и осмыслить ситуацию не со столько кошмарного ракурса, то возникал риск приклеивания ума к пережёвываниям текущих тягот. Либо человек погружался умом в прожевывание деталей прошлого. «Все это усиливало апатию. Душевный упадок при отсутствии духовной опоры, тотальная апатия были для обитателей лагеря и хорошо известным, и пугающим явлением, приводившим к катастрофе буквально за несколько дней»^[5].

Катастрофа выглядела примерно следующим образом. Человеку все становится безразлично, он перестает выходить из барака, перестает реагировать даже на угрозы и удары. Он лежал в собственной моче и экскрементах, но даже такое положение дел его не трогало. «Горе тому, – пишет Франкл, – кто больше не видит жизненной цели, чья душа опустошена, кто утратил смысл жизни, а вместе с ним – смысл сопротивляться». Человек в случае утраты внутренней стойкости, начинал быстро разрушаться. Он отклонял все попытки его подбодрить типичной фразой: «Мне нечего больше ждать от Жизни»^[6] [не типична ли ситуация такого рода и для условно мирного времени с тем лишь отличием, что обитатель квартиры лежит не нарах, а на диване и – перед ТВ, а под кроватью – батарея опустошенных бутылок?].

Потеря интереса к жизни, вызванная в лагере погружением в состояние запредельного стресса, в условиях мирной жизни может быть следствием иных причин, но вести почти к тем же последствиям. Франкл считает, что, когда человека материализуют и сводят до уровня вещи [безвольной пешки], возникает риск того, что он совершит самоубийство. До уровня вещи человек сводится тогда, когда его личность начинает истолковываться, «как поле битвы сталкивающих друг с другом притязаний таких аспектов личности, как Я, Оно и Сверх-Я». А также – когда идеалы и ценности человека называют «реактивными механизмами» и «механизмами защиты». При сведении человека на уровень вещи, он охватывается скукой и апатией. Человека охватывает мучительное переживание, которое Франкл называл экзистенциальным вакуумом^[7].

См. также главу «Деперсонализация и дереализация. Скука» из первой части статьи «Преодоление игрового механизма (о игре в широком смысле слова)».

Чтобы вывести свое сознание из-под давления этого переживания человек начинает спешить по жизни. Он старается не оставить себе времени на то, чтобы обратить внимание на это переживание. Для людей, пораженных экзистенциальным вакуумом, «вождение машины с высокой скоростью становится целью само по себе». Люди, томящиеся под прессом экзистенциального вакуума, начинают искать напряжения. «Они провоцируют полицейских, как это бывает в Вене, или “петушатся”, как это происходит на Восточном побережье США. Эти люди рискуют своими жизнями так же, как и те, кто увлекается серфингом. Люди, пристрастившиеся к ЛСД, принимают их [ЛСД] с той же целью – испытать встряску или приятное возбуждение. В Англии “моды” и “рокеры” сражаются друг с другом. В Осло с вандализмом успешно борются бывшие вандалы».

Такими и подобными способами люди пытаются найти напряжение, которого их лишило общество. Если у человек есть понимание смысла своей жизни, и он пытается этот смысл осуществить, то его жизнь становится наполненной здоровым напряжением. Франкл считает, что здоровая доля напряжения «необходима для душевного благополучия».

Если, соответственно, здорового напряжения нет, то человек пытается найти хоть какое-то напряжение. И, соответственно, возникает риск того, что деятельность человека начнет приобретать аддиктивно-деструктивный характер (аддикция – приверженность страсти).

Общество же не пытается предложить людям смысл. Вследствие страха, что «смысл и цель могут быть навязаны», начался процесс отказа от ценностей и идеалов. В результате сложилась такая ситуация, что «образование избегает сталкивать молодежь с идеалами и ценностями»^[8].

Каковы результаты такого отношения общества к ценностям и смыслам? О последствиях утраты ценностей и смысла см. в цикле бесед «Преодолеть отчуждение».

Здесь для краткости можно привести лишь две мысли. Первая принадлежит немецкому журналисту Юргену Тодехоферу, вторая – профессору Н.И. Невскому.

Немецкий журналист Юрген Тоденхофер, побывавший в 2014 году в Исламском государстве (запрещенном на территории Российской Федерации), сообщал, что видел в рядах бойцов молодых людей из благополучных семей различных стран мира. Эти люди на родине могли бы сделать неплохую карьеру, но, несмотря на имеющие возможности, они выбрали место в рядах боевиков. Юрген Т. считал, что такая ситуация сложилась вследствие того, что «в сытом западном обществе нет ни духовных ценностей, ни высоких целей», кроме новых телефонов и автомобилей^[9].

По мнению профессора И.А. Невского: «Учебная, трудовая деятельность, лишенная личностного смысла и ценности, способна вызвать лишь отвращение и стремление избегать их любыми путями»^[10].

Если у человека возникает отвращение к учебной и трудовой деятельности, то процесс построения картины мира ставится под большое сомнение. Ведь для ее построения необходимо наличие эмпатии, интереса к миру и к людям. Если духовная активность человека угасает, то начинается распад понятий, а вслед за ним, начинается распад имеющейся картины мира. Человек не чувствует ни глубины мира, ни глубины, имеющейся в человеческих отношениях. Мир воспринимается как серый, а люди как карлы-уроды.

См. главу «Депрессия и распад картины мира» из первой части статьи «Преодолеть отчуждение (в том числе, – и о депрессии)».

См. главу «Эгоизм и порабощение инфернальным силам» из третьей части статьи «Преодоление игрового механизма».

Подробнее см. первые 9 бесед цикла «Зазеркалье», цикл бесед «Искра жизни».

Иллюстрируются приведенные мысли (о омертвении, апатии и исчезновении чувства реальности) некоторыми эпизодами из фильма «Господин Никто» (2009) Главный персонаж этого фильма вспоминает свои «параллельные жизни». С детства он помнит трех девочек. Когда он подрастает и становится взрослым, он вступает в брак с одной из подруг детства. А в параллельной жизни – вступает в брак с другой. В третьей параллели – с третьей. В итоге выясняется, что самого персонажа будто бы и не нет.

Во время такой жизни / нежизни он видит, как разбирается картинка, которую он воспринимал за образ мира. То, что он воспринимал за мир, в некоторых сценах фильма оказывается декорацией. В одной из сцен вертолеты уносят части пейзажа, подобно тому, как в реальной жизни вертолеты уносят какие-нибудь стройматериалы со стройплощадки.

Так жил персонаж или не жил?

В качестве комментария к истории персонажа могут быть приведены некоторые описания, сделанные в отношении синдрома деперсонализации. Так в одном источнике отмечается сопровождающее синдром исчезновение «различия между реальностью и воображением, между существующей личностью в действительности и личностью воображаемой». Личность при синдроме сомневается «в непрерывности самосознания от первых лет жизни до последнего времени», что те или иные события происходили с ней. Мир и обстановка воспринимаются «неотчетливо, неясно, как нечто бесцветное, призрачное, застывшее, безжизненное, декоративное и нереальное»^[11]. В другом источнике отмечается, что собственное «я» ощущается «как бы состоящим из отдельных частей»^[12].

С учетом, как этих описаний, так и всего сказанного выше, приведенные далее слова персонажа уже не удивляют: «В жизни наступает момент, – говорит он, – когда всё вокруг кажется тесным. Все решения приняты. Остается только плестись дальше. Я знаю себя, как свои пять пальцев. Могу предсказать любую свою реакцию. Моя жизнь застыла в цементе, вся в ремнях и подушках безопасности. Я сделал всё, чтобы дойти до этой точки – а теперь, когда дошёл, мне до одури скучно. Самое трудное – понять, жив ли я ещё».

Омертвение, роботизация и обсессивно-компульсивная психическая организация

Эти слова – вовсе не вымысел сценариста. Они вполне реальны. «Когда я пытаюсь думать о себе, – говорил один человек с обсессивно-компульсивным расстройством психики, – у меня возникает чувство омертвения, как будто во мне нет ничего живого»^[13].

Здесь стоит вкратце отметить некоторые штрихи, включаемые специалистами в зарисовку обсессивно-компульсивной психической организации. У кого-то словосочетание «обсессивно-компульсивный» может ассоциироваться с представлением о психическом отклонений, в силу которого человек значительно отличается от остальных членов общества. Но если вникнуть в смысл данной повреждающей психической организации, то вопрос скорее стоит ставить не в плоскости выяснения, скольких людей она поразила, а в плоскости выяснения, сколько людей избежало поражение.

Зарисовки, сделанные в отношении этого расстройства, чем-то напоминают постулаты и лозунги, вынесенные на флаг современной цивилизацией (с той разницей, что постулаты описаны радужным языков как то К-Чему-Стоит-Стремиться-Ибо-Оно-Приносит-Счастье-Счастье, а зарисовки описывают То-Что-Есть-На-Самом-Деле). Зарисовки приводятся (с комментариями в квадратных скобках) по книге профессора Ц.П. Короленко и академика Н.В. Дмитриевой «Номо Postmodernus. Психологические и психические нарушения в постмодернистском мире». Одной из главных причин возникновения (по мнению авторов) данной повреждающей психической организации, а также других описываемых ими повреждающих психических организаций заключается в агрессивном воздействии постмодернизма на культурное ядро человека (мысль выражается своими словами, несколько переформулируется применительно к контексту статьи). Вследствие этого воздействия человек утрачивает представления о любви и эмпатии (или они изначально не формируются), а утрата любви и эмпатии приводит к тому, что некоторые механизмы гармоничного формирования функций психики остаются недоразвитыми (со всеми вытекающими из того последствиями).

Кратко о книге «Номо Postmodernus…» и о влиянии постмодернизма на образование в человеке «нечеловеческого» («постчеловечского») см. в главе «Послесловие к поэме. Игрок и постмодернистский дух эпохи» в третьей части статьи «Преодоление игрового механизма».

О агрессии в культурное ядро, разрушении культурного ядра и о последствиях разрушения см. в пятой части статьи «Мировоззренческий сдвиг – детонатор наркотического “бума” и распада общества».

Итак, среди особенностей данной психической организации исследователи отмечают суженную фиксацию на каком-либо отдельной факте, концепции, идее. [Человек выделяет для себя одну какую-то точку приложения, одну область активности в то время, как жизнь во всей ее полноте остается «за кадром». Различные аспекты бытия пренебрегается человеком в виду того, что он, как считает, устремлен к Цели-Ради-Которой-Стоит-Положить-Жизнь. В реальности же цель может быть сугубо практической: стать, например, министром внутренних дел. Человек игнорирует проблемы воспитания, словно не замечает, что дети растут сами по себе и вот уже «впутались в наркотики». Главное для человека – идти, ползти вверх по карьерной лестнице. Человек оправдывает свое невнимание к проблемам семьи тем, что он очень и чрезвычайно занят и занятость его – чуть ли не священна, ибо он жизнь кладет на, чтобы «было что оставить детям». Дети же, выросшие при полном попустительстве («Вот вам деньги, только отстаньте от меня и не мешайте мне работать!») становятся наркоманами и «спускают» все, что «папа» нажил «непосильным трудом»]. «Выделяется какая-то деталь, технический элемент, фрагмент, который часто не имеет не только существенного, но даже и относительно интересного в общем контексте значения» (слова о техническом элементе нам понадобятся в дальнейшем).

Вследствие стремления к искусственному упрощению, из поля зрения выпадают многие составляющие, если они не укладываются в примитивную схему. Не учитываются нюансы, общая тональность, психологическая атмосфера, эмоциональные компоненты происходящего.

У человека отмечается неспособность адекватно реагировать на намеки и сигналы, которыми прочие люди обмениваются на невербальном уровне, что приводит к тому, что механизмы адаптации (к ситуации) оказываются не на уровне данного момента. То есть люди с описываемой психической организацией, оказываются неспособными «правильно оценивать и действовать в условиях быстро изменяющейся обстановки, предчувствовать или предвидеть ближайшее развитие событий». Они проявляют активное невнимание к любым внешним влияниям, новым подходам (не согласующимися с привычными и излюбленными схемами).

Наблюдается склонность к формированию жесткого работоголизма. Фиксируясь на работе, люди перестают принимать участие в жизни близких. Сама фиксация на работе принимает гротескный характер, с помощью работы люди оправдывают свою безучастность в семейной жизни, воспитании детей.

[Например, чтобы соответствовать статусу успешного юриста, нужно купить квартиру в престижной районе. Чтобы купить квартиру в престижном районе, нужно взять кредит и выплатить его в срок. Чтобы соответствовать еще иными признакам так называемого «успешного» человека, нужно еще – «кучу всего», и чтобы оплатить эту «кучу», нужно работать на износ. Вот и получается, что собственно «на жизнь» времени не остается.

В данном отношении можно привести историю о роскошной квартире одной супружеской четы. Супружеская чета имела роскошную квартиру с барельефами и прочими атрибутами гипер-успешности. И вот у них родился ребенок, и вот ему в этой квартире не позволялось многого и даже очень многого (вдруг что испортит или на стене что нарисует, а деньги-то в отделку вложены немалые!). Гости в гости почти не приглашались почти по той же причине.

Кризис устоявшейся парадигмы наступил, когда ребенок отломал у барельефа какую-то его часть. Событие было воспринято на уровне трагедии. Но кризис приблизил и осмысление положения, в которое супруги сами себя ввели, сделав из своей супер-квартиры идол, в жертву которому приносилась жизнь и досуг: ни гостей, ни детской активности.

Супругам стало ясно, что в их жизни что-то идет не так, раз их собственный ребенок в их же собственном доме не может играть и развиваться (понятно, что никто не хочет сказать, что развитие заключается в намеренном ломании интерьера, просто нужно учесть, что дети стремятся все исследовать и все попробовать, что называется, «на зуб»). Подумали-подумали они, да и продали свое роскошное жилище, приобрели новую квартиру (поскромнее) и в ней сделали ребенку детскую с обоями, на которых можно рисовать. Стали приглашать гостей, и жизнь у них пошла совсем в иной ключе и приобрела такие формы, которыми они остались довольны (в хорошем смысле этого слова, а не смысле – самодовольства). Открывшееся им новое видение вопроса, выражаясь перефразированными применительно к случаю словами из Евангелия о субботе для человека (ср. Мк 2. 23–28), можно выразить так: квартира для человека, а не человек для квартиры].

Итак, люди с обсессивно-компульсивной психической организацией ставят самим себе задачи с фиксированным сроком достижения. Они подчиняются мучительному процессу [который сами же вызывают к бытию и с навязчивой настойчивостью воспроизводят]. Подчиненность процессу заставляет их жить в условиях постоянного эмоционального напряжения, «под гнетом необходимости решения в установленный самим же собою срок той или иной задачи». В результате совокупного давления суммы факторов человек переставал быть самим собой, теряет свое «Я». Такие люди «нередко производят впечатление “живых машин“, действующих в рамках определенных заданных программ различного содержания».

Эти описания, относящиеся к мирному времени, можно сопоставить с описанием условий, при которых производился рабочий процесс в концентрационном лагере. Из описаний, оставленных психиатром Бруно Беттельхеймом, побывавшем в качестве узника в лагерных условиях, следует, что самыми страшными рабочими командами были команды двух типов. К первому типу относились «команды, где темп работы зависел от скорости машин», ко второму – команды, выполняющие «работы, для которых был установлен срок выполнения».

Сравнивая положение, в которое человек поставлен в концентрационном лагере с положением, в которое человек поставлен в массовом обществе, Бруно Б. ставил вопрос о сохранении идентичности. Как в лагерной жизни, так и в жизни массового общества существует множество путей, которые уводят человека от формирования личной идентичности. «Такое многообразие путей, уводящих от формирования личной идентичности требует равноценного усиления этого самого чувства идентичности».

Живя в массовом обществе, «мы должны осознавать необходимость теплых отношений». Человеческие отношения нужно развивать тем больше, чем больше нас окружают машины. «В век машин нужно четко осознавать, что существенно, а что второстепенно для человеческого существования»^[14].

Описанные тенденции нарастают. Так при современных формах, например, работы на складах «машины задают темп, который людям не выдержать». «Системы автоматизации улучшают эффективность работников, но забывают про их потребности во сне, отдыхе и туалете», автоматизация производства не учитывает человеческих потребностей. То, что искусственный интеллект, контролирующий автоматизацию, расценивает как неэффективность, для человека является возможностью отдохнуть, побыть наедине, восстановить силы. Алгоритмы детально определяют задачи рабочих, и людей становится легко заменить. «Ты лишь номер, – говорил один человек, работающий в условиях автоматизации под контролем искусственного интеллекта, – они могут заменить тебя кем угодно с улицы за пару секунд». «Чтобы удовлетворить машину [задающую темп], рабочие чувствовали, будто их самих вынуждали стать машинами»[15].

В концентрационных лагерях, обстановка, ведущая к ощущению потери собственного «я» и к последующему зарождению ощущения роботизации, создавалась (помимо прочих причин) технологиями целеноправленного террора и поставленными ему на службу машинами. В мирных же условиях люди с обсессивно-компульсивной психической организацией подобную обстановку склонны создавать себе (своим близким, коллегам) сами. Они привыкают функционировать в рамках определенных программ, которые, проявившись в психике, не рассматриваются критически. Следуя жестким рамкам программ, такие люди могут добиться [в определенных областях] впечатляющего успеха. «В то же время другие аспекты психической жизни, включая эмоции, воображение, творчество, интуицию, эмпатию, сопереживание, значительно обеднены».

Отсутствие способности к сопереживанию может сопровождаться участием в активностях антигуманного и преступного характера. Если активности такого рода протекали под руководством вышестоящего начальства люди с описываемой психической организацией могут так объяснять причину своего участия: «Я только выполнял приказ», «У меня не было никаких чувств личной неприязни к репрессированным», «Я просто подписывал/подписывала соответствующие бумаги».

[Здесь необходимо отметить, что существуют разные аспекты явления, которое в сгущенном виде описывается как ОКР – обсессивно-компульсивное расстройство личности. Учитывая, что главной темой данного текста является потеря в человеке человеческого и, соответственного, сохранение такового в таковом, различные аспекты явления не рассматриваются. Ввиду того, что не ОКР является главной темой, берется лишь сегмент, срез явления, комментирующего тему потери в человеке человеческого.

Стоит учесть, что в некоторых случаях ОКР может преследовать и тех, кто не страдает отсутствием эмпатии и сопереживания. Вот, что, например, пишет одна читательница данного текста: «Я страдала обсессивно-компульсивным расстройством и в противовес сказанному, отношусь к людям с очень сильной эмоциональностью (еще более сильными и тонкими переживаниями в юности), ярким воображением, творческими задатками, выраженной эмпатией и сопереживанием. Все выше сказанное [яркое воображение и пр.], наоборот, способствует развитию синдрома в какой-то момент стресса, так как сильно работает воображение, проигрываются возможные события и последствия. Тут как раз творчество, эмоциональность и воображение играют на руку для прогрессирования расстройства. Природа же его не совсем ясна, на своем примере я вижу и демоногенное действие. К серии подобных расстройств одержимости идеями, мыслями относится и, например, компульсивный шопинг, также и – трихотилломания. Развиваются эти расстройства на основе тревожности, невроза, который дает сильные стрессовые ситуации, а смертные грехи, лишение благодати, отсутствие духовной жизни довершает дело демоногенным подключением в эти процессы». Не погружаясь подробно в исследования, в которые можно было бы погрузиться, анализируя данную записку, оставляем на всякий случай ссылки на лекции и ответ, в которых погружение было произведено.

См. цикл лекций «Зазеркалье», пункты 40-50 – «О навязчивых помыслах и выходе из круга ложных состояний»; пункт 62b «Суть. Пластичность мозга и научные подходы к решению вопроса навязчивых мыслей. Если все равно приходят, то – не вникать».

См. ответ «Фобии и навязч. вспышки страстей (боязнь глистов, трихотилломания (вырывание волос) и пр.)».

См. цикл лекций «Преодолеть отчуждение. Часть 2» ОКР рассматривалось с точки зрения генеральной линии данного текста. См. пункт 4e. «История show-woman (обсессивно-компульсивный синдром; смысл жизнь подменяется работой; стремление к ложным целям, а жизнь проходит)»].

К указанной группе могут относится люди технократического склада ума, пытающиеся все многообразие жизни свести к схемам. Также – те, кто за свои жизненные цели избирает навязываемые маркетинговыми веяниями тренды – купить новый телефон, положить жизнь на то, чтобы заработать на квартиру в престижной районе, купить «топовую» машину, чтобы соответствовать стереотипу «успешного» человека и прочее. Только работа, и ничего кроме работы.

Жизненные принципы, ассоциируемые с таким стилем жизни, в пособиях по тайм-менеджменту могут описываться как «правильные», ведущие к успеху. «Правильность» соотносится с представлением, что не стоит тратить время на личное общение с коллегами. Выполнять только то, что ведет к успеху! Прагматизм, все более и более возводимых духом времени в эталон поведения («я, мол, человек серьёзный и у меня нет времени, чтобы тратить его на всю эту чепуху, типа философии смысла»), вполне соотносится с психологией узника. Узника, входившего в страшную категория, к которой относилось словосочетание «живой труп», как раз и отличала утрата интереса ко всему, что не было связано с работой и едой. Страшные примеры, относящиеся к этой группе заключенных, наводят на мысль, что так называемый прагматизм является предпоследней ступенькой, за которой начинается регрессия, деградация личности.

См., к примеру, в четвертой части цикла «Остаться человеком» самое начало лекций 19.1 и 27.1.

Все более и более «сужаясь» до пределов выполняемой им функции, человек все более и более начинает напоминать машину. И хотя он живет в условиях мирного времени, он все более и более начинает напоминать узника концлагеря. Примечательно, что управляющий лагерями персонал недалеко уходил по своему внутреннему состоянию от уничтожаемых ими.

Вот что, к примеру, писал Бруно Б. о коменданте концлагеря Освенцим – Гессе. «Отказавшись существовать как самостоятельная личность, он превратился в простого исполнителя приказов. … он представлял собой живой труп. … он, практически, уже мало отличался от машины, начинающей работать только после щелчка командного переключателя».

Самоотчуждение и потеря идентичности

К такому «вышелушеванию» из человека человеческого люди приходят разными путями. Вследствие «вышелушивания» у человека появляется ощущение отчуждения от самого себя, от своей деятельности, ощущение потери самого себя. Аспектов у данной проблемы много, в тексте акцент будет сделан лишь на некоторых.

Подробнее см., например, три главы о депрессии и две главы о отчуждении в первой части статьи «Преодолеть отчуждение (в том числе, – и о депрессии)», главу «Деперсонализация и дереализация. Скука», в первой части статьи «Преодоление игрового механизма (о игре в широком смысле слова)».

Современная жизнь навязывает человеку бесчеловечные стандарты. Человек воспринимается как вещь, выброшенная на рынок труда и ждущая покупателя. Низведения человека до статуса вещи – реальность концлагеря, в которой оказывались узники.

Узники были озабочены лишь вопросами выживания, и подобном положении оказываются многие современные люди. Разница между первыми и вторыми состоит в том, что в мегаполисах и офисах вопрос выживания понимается иначе, нежели в лагере. Узник понимал: чтобы выжить нужно сохранить свою, как это принять говорить, идентичность, не слиться с регламентом, навязываемым лагерем. В условиях рыночной экономики слияние с регламентом многими воспринимается как цель. Человек может столь активно стремиться к соответствию определенным стандартам, что и не замечает, как на этих путях утрачивает ту самая идентичность (по данному поводу можно привести некоторые зарисовки из книги Э. Фромма «Быть или иметь»; см. приложение 1).

Человек выбрасывает из своей жизни то, к чему ощущается внутренняя потребность, но что напрямую не связано с работой. Он начинает читать книги только «по работе», общаться только «по работе». Он начинает интересоваться каким-то явлением только тогда, когда узнает, что оно «модно» и «повышает эффективность». В результате он теряет связь с чем-то без чего жизнь перестает быть жизнью. Ему становится скучно жить до невыносимости.

Когда пропадает интерес к жизни, ставится скучна даже сама работа, ради которой он пожертвовал всем. Падает и сама эффективность, ведь угасает интерес к жизни. Получается, что активности вроде бы и не связанные напрямую с работой, на самом деле напрямую на нее влияли, и зря человек от них отказался.

Чтобы простимулировать интерес к жизни, начинается поиск экстрима. Кто-то садится на мотоцикл, кто-то начинает заниматься рукопашным боем в секции, практикующей жесткие полноконтактные бои.

Слова об угнетении сердцевины человека не являются умозрительными богословскими конструкциями. Интересующиеся данным вопросом могут прочитать хотя бы две главы (из упоминающихся четырех) из другой книги упоминавших выше Ц.П. Короленко и Н.В. Дмитриевой. В книге «Психосоциальная аддиктология», в главах «Работоголизм» и «Ургентная аддикция» речь идет о том, что вследствие чрезвычайного интереса к работе и к проблеме повышения эффективности, психическая жизнь человека деформируется (человек стремится совершить все большее количество дел во все меньшие промежутки времени, в результате, перестает читать, встречаться с близкими, перестает как быть вообще быть человеком, становится производственной функцией).

Человек «перестает быть самим собой. Развивается глубокое нарушение идентичности, потеря прежнего Я. Аддикт живет в мире ценностей, “оторванных” от его качественного мира». Из жизни пропадают отношения, основанные на любви и взаимопонимании, нарастает эмоциональная изоляция. Из поля зрения выпадают цели духовного характера, ослабляется способность к творчеству. Описание проблемы данное в указанных двух главах можно соотнести с описанием проблемы узников, которое было (совсем кратко) приведено выше по книге Виктора Франкла «[И все-таки, несмотря ни на что] Cказать жизни: ”Да”!»

К мыслям из указанных двух глав можно добавить мысли из третьей интересующей на данный моменты главы – «Спиритуальная сфера». В этой главе приводятся подробности, существенно дополняющие описание проблемы. «На каком-то этапе развития аддикции у человека нарастает спиритуальная или духовная пустота. В результате аддикт постепенно теряет свои связи с чем-то очень для него значительным. Речь идет о потере чувства принадлежности, чувства того, что ты являешься какой-то важной частью окружающего мира». Аддикция направлена против души человека, ее скрытой целью является духовная смерть человека [аддикция – приверженность страсти; гипер-сосредоточение на работе может также поглощать человека, как и прочие аддикции, такие как, например, приверженность алкоголю, наркотикам]. Аддикцией может стать и приверженность организации особого, о чем рассказывается в четвертой главе – «Социальная организация, как аддиктивная фиксация».

Речь идет о организациях, которые продвигают идею грандиозности. «Фиксируясь на грандиозности, человек обретает уверенность в собственной важности и в важности дела, ради которого он работает». Между организацией аддиктивного типа и человеком создается аддиктивная связь (по принципу тех связей, которые создаются между человеком и, например, химическими агентами: алкоголем и наркотиками). «Если дело организации становится заменителем собственной жизни, человек “теряет себя” как личность». Аддиктивная организация приветствует работоголизм, считая работоголизм наиболее правильной формой поведения, несмотря на то, что исследования показывают разрушительное действие работогоглизма для любой организации [человек «машинизируется», перестает творчески мыслить, его труд становится малопродуктивным].

Он смотрит в будущее, которое организация насыщает обещаниями. В разрисованное яркими обещаниями будущее человеку смотреть приятнее, чем анализировать «свои сегодняшние чувства, искать ответы на беспокоящие его вопросы и пытаться их решить». Человек думает, что он позволит себе заняться поиском ответов на вопросы и анализом своего внутреннего состояния, когда достигнет того-то и того-то, когда станет более свободным и т.д..

«Организация часто обещает положительную оценку, признание, развитие и совершенствование социальных навыков, словом то, к чему люди стремятся в своих фантазиях». Обещания связываются с предлагаемой организацией миссией, которая становится «домашним божком», кумиром, квази-религиозным суррогатом. «Члены организации находятся под влиянием мыслей о реализации этой миссии и начинают дофантазировать, допридумывать её отдельные компоненты. Это отвлекает их от анализа истинного положения вещей в организации». «Миссия становится мощной базой, которая облегчает идентификацию сотрудников, приобретая характер философской ориентации, соответствующей их системе ценностей».

«Аддиктивные организации хронофагичны, они “поглощают” время сотрудников. При этом хронофагия не связана с требованиями производственного процесса, т.к. происходит поглощение времени, затрачиваемого не только на участие в работе, но и на участие в общественной жизни коллектива, на совместное проведение времени. Ряд организаций реализовывает своё стремление соответствовать идеалу «большой семьи» … Членство в семье приводит к тому, что, подчиняясь правилам, человек перестает быть самим собой, перестаёт следовать своим способам поведения». [Многие организация стремятся работать по принципу семьи, но не все из таковых являются аддиктивными. В данном случае речь идет о тех организациях, которые навязывают людям свои взгляды на жизнь, перенося фокус жизни на место работы]. У части сотрудников, перенесших на место работы фокус жизни, «постепенно теряется связь с другими её аспектами, они отказываются от многих прежних интересов, мотиваций, увлечений, от всего, что не вписывается в “ментальную” структуру организации».

При нарастании духовной пустоты, вызванной развитием аддикции, прерывается связь человека с своим селфом. В рамках данной статьи понятие «селфа» можно рассмотреть в контексте христианской парадигмы о «внутреннем человеке», совести. «Внутренний человек» развивается, когда он имеет молитвенную связь со Творцом, когда следует своей совести. Если связь обрывается, если человек начинает жить против совести, то он теряет связь с чем-то существенно важным внутри себя.

«Прерывая связь с чем-то очень значительным внутри себя и теряя связь со своим селфом, человек не имеет возможности устанавливать необходимые для него экзистенциально важные контакты с селфом других, значимых для него близких людей. Это приводит к формализации отношений, к потере их эмоциональной значимости, поверхностности и стереотипности. Человек превращается в Механического робота, выполняющего определённую программу».

Примечательно, что профессор Короленко и академик Дмитриева, будучи светскими авторами считают, что «проявления религиозного чувства» «облегчает выход из аддикции». На фоне переживаний духовного характера человек по-иному начинает смотреть на интересы аддиктивного характера, ощущать и понимать ложность и неестественность своих установок.

См. третью часть цикла лекций «Остаться человеком», пункты 3a «Срочность и подсовывание решений. Сопротивление и тишина. Ургентная зависимость».

Также – вторую часть цикла лекций «Остаться человеком», пункт 45a «Хранение благодати. Барьер, препятствующий развитию ургентной зависимости (обнуляющее человека погружение в процесс гонки)».

Также – первую часть цикла лекций «Преодолеть отчуждение», пункты 8, 18, 35, 43, 46, 47.

Когда в человеке просыпается молитва, он начинает ощущать то, что можно назвать сердцевиной существа – образ Божий, который стремится к своему Первообразу. Ощутив в себе сердцевину, человек начинает понимать, кем является лично он. Если эта связь не найдена, есть риск того, что человек будет ощущать себя чем-то вроде ходячей энциклопедии, включающей в себя мысли, заимствованные из различных психологических систем и философских теорий. То есть при следовании интересам духовного плана в человеке развивается «внутренний человек».

В этом смысле слова святого апостола Петра о внутреннем человеке, отнесенные к женщинам, могут быть отнесены (с соответствующими поправками) и к мужчинам. «Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом» (1 Пет. 3, 3-4). Если у женщин на первое место в жизни могут выйти наряды, то у мужчин – желание приобрести статусные знаки отличия: престижные должности, дорогие автомобили. При стремлении к нарядам и статусным знаком отличия человек втягивается в водоворот деятельности, закручиваясь в который он рискует забыть о интересах духовного плана.

В человеке есть некое священное ядро личности. Когда человек вычеркивается духовные интересы из своей жизни, его деятельность перестает быть связанной с этим ядром. Деятельность как бы отчуждается от человека.

Такое положение дел было характерно не только для узников концентрационных лагерей, которыми администрация запрещала читать книги и молиться. Такое положение дел характерно и для людей современных, для людей живущих в условиях офисов и мегаполисов.

Энде Михаэль и его сказка для взрослых и детей «Момо»

Проиллюстрировать эти идеи можно с помощью сказки Энде Михаэля «Момо». В этой сказке рассказывается о городе, в котором жили люди, общались между собой, старались поступать по совести в отношении других и своей работы. В этом городе появилась маленькая девочка Момо. В ее присутствии люди обретали себя. Образ этой девочки, в молчании выслушивавшей людей, можно воспринять как символ встречи человека с самим собой. В присутствии Момо дети не ссорили и могли изобретать что-то интересное.

Но вот в город пришли Серые Господа и стали убеждать людей стремиться к эффективности. В сказке дается развернутое описание разговора одного из Господ с мистером Фудзи. Серый Господин убедил мистера Фудзи перестать с любовью ухаживать за мамой, уделять время невесте, чтению книг, заботе о попугае. Серый Господин призвал мистера Фудзи не тратить время на людей и обратить все внимание на повышение эффективности.

Тема времени (применительно к теме выживания) была одной из центральных тем третьей части цикла лекций «Остаться человеком». В пунктах со 2 по 4j разбиралась тема времени применительно к рабочему процессу (нехватка времени и пр.), также – применительно к теме «обнуления» человека, не имеющего времени остановиться и подумать, кто он и куда идет. Также разбирался опыт людей, противопоставляющих процессу «обнуления» в годы тотальных репрессий свою внутреннюю жизнь и прочие, сопоставимые с опытом Момо, стратегии.

Вместе с мистером Фудзи многие жители города стали экономить время. Один строитель, например, перестал с любовь относиться к труду. Совесть перестала быть для него мерилом. И труд перестал приносить ему удовлетворение. Он стал выпивать после работы. Серые Господа пытались обольстить и Момо. Но внутренняя тишина помогала ей сопротивляться оказываемому на нее давлению.

Сказка подробно разбирается в первой части цикла «Преодолеть отчуждение» (см. оглавление). На данный момент применительно к тексту статьи имеют значение те слова, которые Момо услышала от Мастера Хора (его можно воспринять как образ Бога).

По объяснению Мастера Хора, в сердце человека расцветают цветы Времени. Они прекрасны. И когда человек ответственно и по-совести подходит к своей жизни и к своим поступкам, он ощущает красоту этих цветов. Когда же он начинает вести себя иначе, цветы Времени похищаются из его сердца Серыми Господами. Они высушивают лепестки цветов, делают из них сигары и курят их, чтобы убить время, окончательно оторвать Цветы Времени от человека. Ведь Цветы Времени даже после похищения продолжают стремиться к сердцу человека. Дымом этих сигар Серый Господа хотели отравить источник, откуда истекало время.

Если в живое время, отпускаемое людям, Серые Господа подмешают мертвое время, то люди, получая это отравленное время, смертельно заболеют. Эта болезнь вначале «незаметна. Просто наступает день, когда тебе ничего больше не хочется делать. Все становится неинтересным, человека охватывает тоска. И это уже не проходит. Тоска усиливается – день ото дня, от недели к неделе. Человек чувствует себя опустошенным, он становится недовольным и самим собой и всем миром. Постепенно проходит и это чувство, и ты уже вообще ничего не ощущаешь. Тебе все безразлично. Весь мир становится чужим, тебе уже нет до него никакого дела. Уже нет ни гнева, ни восторга, ни радости, ни грусти, люди не умеют больше ни смеяться, ни плакать. Все окутывает ледяной холод, любви нет. Тогда болезнь становится неизлечимой [если не будет осознания, покаяния и изменения жизни с учетом выводов, совершенных при верном понимании проблемы]. Люди мечутся с пустыми, серыми лицами, становятся такими же, как Серые господа. Да, они становятся такими же чудовищами. Смертельная Скука – вот название этой болезни».

«Три “Д”» – Дереализация, Деперсонализация, Депрессия

К указанным выше главам о депрессии и отчуждении, в которых описываются сходные с данной болезнью состояния, можно прибавить ссылку на статью «Преодолеть отчуждение (в том числе, – и о депрессии). Ч. 2». В главе «Опыт женщины, страдавшей от “тысячи мыслей в голове”» приводится рассказ той самой женщины о своей состоянии, напоминающем описание болезни, которое приводится в сказке «Момо».

«Долгое время, – рассказывала женщина, – я страдала душевным расстройством, приобретённым мной в результате блудных фантазий. Ощущение пустоты, холода на фоне физического удовлетворения были страшными. Закончилось это полным опустошением.

Я перестала чувствовать себя женщиной. Чтобы каким-то образом реанимировать себя, я стала смотреть на женщин с вожделением. Все женщины стали для меня только сексуальными объектами для моих фантазий. Я не могла справиться с этими наваждениями.

Я перестала быть вообще. Перестала вообще ощущать себя человеком.

Мой путь к выздоровлению лежал через исповедь, причастие, посты, молитву. Но самой большой Божией милостью ко мне была встреча с сестрами милосердия в хосписе. Они приняли меня как сестру. Всё вернулось как бы в детство, в чистоту.

Я избегаю эротических зрелищ, книг, рассказов, зная, что всё-таки имею след этого греха, и не хочу его возвращения. Это очень страшно – холод вместо любви, удовлетворение вместо радости» (см. также главу «Депрессия и нецеломудренное поведение (также – эротомания)» в четвертой части статьи «Преодолеть отчуждение (в том числе, – и о депрессии)»).

Эти слова можно прокомментировать выдержкой из описания синдрома деперсонализации. «В более тяжелых случаях больные сообщают об утрате чувств, утверждают, что не чувствуют ни радости, ни горя, ни печали»^[16]. Отчуждение высших эмоций первоначально выражается в тягостно переживаемом ослаблении эмоционального реагирования на события, на увиденного и услышанное, на природу и на людей, на самого себя. «Притупление» чувств переживается тяжело. С усилением деперсонализации «притупление» сменяется «ощущением полной утраты чувств с одновременно возникающим ощущением мучительности такого состояния». Описывая свое состояние при психической анестезии и при деперсонализации, люди используют сравнения типа: «Я окаменела, превратилась в дерево, в бесчувственное существо»»^[17].

Стратегия сопротивления развитию бесчувствия, описанная в сказке «Момо» конкретизируется в книге «Мир и радость в Духе Святом». В этой книге приводится жизнеописание и наставления сербского старца Фаддея Витовницкого. Он жил в трудные годы и застал Вторую Мировую Войну. Сербия была оккупирована нацистами, которые могли расстрелять старца Фаддея, также, как и коммунисты. Старец был вынужден заботиться о людях, ему было вверено попечение о монастырской братии, сильные переживания привели к нервному срыву. Ему прописывали антидепрессанты, но они не помогали. Он даже начал курить.

О старце Фаддее Витовницком, о его учении, а также – комментарии к его мыслям – см. в третьей части цикла лекций «Остаться человеком», пункт 4d. А также – в первой части цикла «Преодолеть отчуждение», пункт 17а-18, 46.

Он понял, что при таком развитии дел, он просто умрет от нервного срыва. И однажды он успокоился, приняв сердцем слова: «Не принимай на себя слишком много житейских забот, а храни свой мир и живи с Богом. Пусть все идет, как идет». Книга с его наставлениями может стать книгой настольной. В ней дается описание того духовного оружия, которое, описанное в виде притчи в сказке, было вверено Момо и которого так боялись Серые Господа (с мыслями старца можно также ознакомиться по документальному фильму о нем (запись беседы с ним) «Каковы мысли твои, такова и жизнь твоя»).

Посмотрев этот документальный фильм один современный трейдер написал автору: «Начал смотреть, сразу обратили внимание на себя слова: Мне все равно, где быть, куда меня поставят, там я и буду. То есть он везде продолжает свое делание, направленное на духовное восхождение вне зависимости от внешних обстоятельств. И я вспомнил книги и «Антихрупкость» Нассима Талеба, там такой же смысл, только с материальной стороны. Так устраивать свои дела, чтобы внешние стрессы способствовали росту бизнеса. Это же аналогично православному пути – православный человек же как раз возрастает под воздействием внешних обстоятельств, которые являются искушениями. То есть старец Фаддей антихрупкий в духовном плане».

Прежде, чем перейти к следующей главе, можно привести три описания, которые были оставлены реальными людьми. Их слова комментируют ту мысль, что, если человек начинает жить ложными идеями и стремится к их реализации, его деятельность отчуждается от священного ядра личности. И, как следствие, появляются ощущения, которые можно сопоставить с научными описаниями трех «Д».

Первое описание принадлежит юноше юристу. Его история разбиралась в второй части цикла лекций «Остаться человеком» (пункт 36b «Формирование мечты для заманивания. Юноша-юрист (см. также 38b). Жить по-христиански. Индукция. Внутрення жизнь и давление среды»). Помимо прочего, вот что он рассказывал о себе в интервью: «Я закончил французское отделение Высшей школы перевода МГУ. К Франции у меня любовь с детства: сначала ездил туда в языковые лагеря, а потом и самостоятельно довольно много путешествовал. Не могу сказать, что вёл необычный образ жизни. Как и многие, работал в довольно крупных компаниях, банках, но в то время не знал, чем хочу заниматься, поэтому нередко чувствовал себя не на своём месте»^[18].

Второе описание принадлежит девушке, работавшей в крупной консалтинговой компании. Её история разбиралась в той же части того же цикла (начиная с пункта 32). Во время работы ее обличала совесть. На определенном этапе она решила, что можно переступить через все, что угодно. Со временем у нее пропала способность чувствовать. Желание хорошо выступить на собрании – это чувствовала. Остальное – нет. О себе она пишет: «Потеряла собственное “я” или внутреннюю “самоидентификацию”. Перестала понимать, где “я”, а где – нет. Перестала ощущать себя как нечто цельное. Очень много работы. Сильно устаю».

Третье описание принадлежит студентке, приехавшей на учебу в Москву. Это описание не раз приводилось в беседах. «Жизнь в большом городе как вкрадчиво и незаметно превращает меня в совершенно другого человека. Приехав в мегаполис из далёкого и уединённого места, я сознавал себя вполне сформировавшейся личностью, с достаточно чёткой шкалой ценностей, определенным взглядом на мир, со своими привычками и приоритетами.

И вот, спустя почти три года жизни в Москве, я всё чаще замечаю, что это чувство самопонимания и уравновешенности постепенно исчезает. Я как будто сравниваю себя настоящую и ту девушку, которой была ещё совсем недавно, и понимаю, что мы – совершенно разные люди.

Тонны лишней информации каждый день наполняют моё подсознание: магазины, реклама, телевидение, постеры, интернет, предупреждения, расписания… Всё кричит, торопит, делает ужасно занятым. Я как-будто становлюсь заведённым на определённую последовательность действий автоматом. Все эти действия крутятся вокруг разрешения проблем приходящих, случайных, – не больше, и не меньше. Порой кажется, что в моём сознании растворяется то последнее, что делало меня человеком мыслящим. В день нужно успеть сделать одно, другое, третье.

Стоп. А зачем я всё это делаю? Как я это делаю? Осознаю ли я свои поступки? Стоит ли вообще продолжать? У города один ответ: «Нет времени. Ты должна всё успеть. Беги! Беги! Делай! Делай!». А в душе остается лишь раздражительность и бесконечная усталость. А где моя былая личность? Мои убеждения? Нет времени анализировать свои поступки. Я просто делаю, не думая.

Спускаюсь в метро, а там – бесконечное число таких же уставших, таких же опустошенных взглядов. Все куда-то стремятся. У них тоже свои дела, свои проблемы. И их нужно поскорее решить. А потом немного поспать. А потом снова решать проблемы…

Я шагаю по метро. Час пик. Вокруг меня сотни людей. Нет, тысячи, миллионы! Бесчисленность человеческих единиц. И все что-то там думают. И я тоже единица, лишь часть посредственной массы. А зачем нас вообще так много? Если меня сейчас не станет, массе не будет до этого никакого дела. Даже если десяток из нас исчезнет, кажется, ничего не изменится. А ведь каждый из этого десятка – личность, у каждого своя жизнь, свой маленький мир. Почему в толпе личность так обесценивается? Это ощущение постоянно преследует меня. Можно лишь осознавать бессмысленность существования своего персонального ”я”.

Но иногда на каникулах я возвращаюсь в свой тихий край. В спокойствии успеваю обдумывать свои поступки, вспоминаю, что я христианка и нужно вести себя соответственно. Жизнь уже не кажется чередой заученных действий. Я снова чувствую себя человеком, а не бездумным роботом “в системе единиц”. Людей там гораздо меньше. Появляется персональное внимание. И вроде как каждый член этого маленького общества уже чем-то ценен.

В большом городе много своих плюсов. Жизнь там подобна жесткой закалке в вечной борьбе. Но внутри страх: не потеряет ли моя душа слишком много “человеческого” в этой битве?»

Это описание, которое девушка дала своему внутреннему состоянию, напоминает то описание, которое было дано Виктором Франклом в отношении узников концентрационных лагерей. Новомученики и исповедники прошли через лагеря и остались людьми. Они не сломались, хотя уровень давления, оказываемого на них, был высок. Их опыт актуален и его стоит изучать, чтобы ответить на вопрос, как человеку остаться человеком.

Их опыт ценен и для жителей мегаполисов и работников офисов. Мегаполисы и офисы по своей логической структуре чем-то напоминают лагеря. В чем именно – рассказывается в циклах бесед «Остаться человеком» и в данной статье с одноименным названием.

Лекция, в которой более-менее компактно даются некоторые из основных понятий – часть 4-ая цикла «Остаться человеком», пункт «16. Офисы в сравнении с концлагерями и выживание личности. ТРЕЙЛЕР к четвертой части лекций».

«Три “Д”», «снятие человека» и отказ совести

От этих описаний можно перейти к персонажу книги, написанной в годы тотальных репрессий, что называет «с натуры». Предваряя историю, описывающую последствия «снятия» человека, обратимся к комментариям Бруно Беттельхейма.

Бруно Беттельхейм, психиатр побывавший в концентрационном лагере в своей книге «Просвещенное сердце писал», что «конечная цель тоталитарной системы – деперсонализация». Ведя речь о нацистской Германии, он ставил вопрос о том, что делать, если «если тоталитарное государство навязывает свою власть в такой степени, что не остается места для удовлетворения хотя бы первоочередных потребностей личности»?

С его точки зрения достижение полного господства тоталитарного государства над личностью приводит к уничтожению личности (здесь не разбираем богословское понимание личности; Бруно Б. пишет, как психиатр о человеке, о его способности, например, принимать самостоятельные решения). В качестве примера он приводит уже упомянутого выше Гесса – коменданта концентрационного лагеря Освенцим (в немецкий лагерях в больших количествах уничтожались ни в чем не повинные люди).

Гесс, с точки зрения Бруно Б., перестал существовать как самостоятельная личность и превратился в исполнителя приказов. Приняв командование над Освенцимом, он превратился в «живой труп». Он до такой степени пошел по пути отказа от чувств и характера, что «уже мало отличался от машины, начинающей работать только после щелчка командного переключателя». Многие высшие руководителя нацистского государства до такой степени начинали жить жизнью лидера государства, что «не знали, как жить, а только – как умереть». Полное подчинение граждан лидеру тоталитарного государства приводило к тому, что страна начинала состоять «из накормленных, обутых, одетых, хорошо функционирующих трупов, знающих только как умирать, а не как жить».

Стратегия тоталитарного государства по отношению к своим гражданам преследовала задачу «стирания» индивидуальности. «Стирание» индивидуальности затрагивало и солдат войск СС, обеспечивавших охрану лагерей. В результате определенных воздействий, направленных на солдат, им внушалась идея не относиться к заключенным как к людям. Если он принимали такое отношение к личности, то «уже не могли видеть в заключенных людей и начинали обращаться с ними как с номерами».

Слова психиатра об отсутствии рефлексии в отношении заключенных можно сравнить с мыслями из письма одной женщины, взорвавшей четырех человек и не заявлявшей о какой-то рефлексии по поводу происшедшего. Письмо приводилось в произведении Михаила Зощенко «Возвращенная молодость». В этом произведении, разбираемом в беседах «Искра жизни», Зощенко пытается проанализировать причины угасания радости и желания жить. Зощенко, как представитель атеистического государства, конечно, отрицает духовные причины и проблему сводит к неправильной деятельности мозга, неврастении. Произведение было написано в 1933 года. Что это были за годы, человеку хотя отчасти знающему историю, объяснять не нужно. Впереди – 1937 год – «Большой террор».

Женщина, письмо которой приводит Зощенко, была свидетельницей боевых действий гражданской войны, начавшейся после революции 1917 года. Женщина собственноручно метнула гранату в четырех белогвардейцев, и их разорвало в клочки. Белогвардейцы расстреляли невинного человека, и она возмущенная их поступком, решилась на такое дело.

Здесь не обсуждается поведение воина, оказавшегося в условиях боевых действий и вынужденного защищать мирных граждан. Акцент делается на той мысли, что если мотивом деятельности становится ненависть, то человек вследствие своей деятельности начинает разрушаться^[19] (см. о комплексе осужденного в главе «Нарушение законов мироздание и страдание»).

В своем письме женщина так описывала свое внутреннее состояние: «Работаю и по сегодняшний день. Работа очень интересная, живая, увлекательная. Дело приходится иметь со станками, моторами, валами, пасами. Но я работаю машинально. … мной овладевает какая-то одеревенелость, тупость. Кажется, что все надоело, и все люди, окружающие меня, кажутся какими-то механическими истуканами, заводными куклами».

Вне работы на заводе жизнь для женщины делалась еще хуже. Жизнь все больше начинала ей надоедать. Оглядываясь на жизнь страны, она отмечала кипучую деятельность, но пульс «страны» она чувствовать не могла. «Мне кажется, что все заглохло, – писала она, – а только далекими отголосками раздаются удары пульса».

Такой состояние ей «до зеленых чертиков» надоело. Она писала «откровенные мысли» о себе. И когда она читала их, то ее начинало «тошнить», так как изо дня в день она писала одно и то же.

Ей «надоело все до смерти», но приставить к виску пистолет, подаренный ей за убийство четырех белогвардейцев, она не могла. Письмо Зощенко она написала, чтобы спросить его, как ей выбраться из «воображаемого болота», которое «хуже топкого».

Зощенко посоветовал ей отправиться в санаторий, где врачи сказали ей, что ее состояние связано с переутомлением нервной системы, был поставлен диагноз – неврастения. Подробнее об этом диагноз – в заключительной главе статьи «Обращение к полноте», которая так и называется – «Обращение к полноте». В ней, помимо прочего, рассказывалось о том, что в годы репрессий исполнители смертной казни совершали большое количество расстрелов ни в чем не повинных людей. После расстрела они напивались до беспамятства. Понятно, что исполнители смертной казни выполняли те инструкции, которые им были даны руководством. У 90% партийного актива Залкинд, которого в годы репрессий называли «врачом партии» выявил нервное расстройство. Такое расстройство он объяснял «нарушением гигиенических норм, профессиональным несоответствием, нервным возбуждением и культурным отставанием кадровых коммунистических функционеров»^[20].

Зощенко отметил, что причиной переутомление может стать «психическое противоречие», «душевный конфликт». В результате душевного конфликта человек непрестанно думает об одном и том же, в результате чего мозг переутомляется. Зощенко подводит к мысли, «что любую вещь, любое обстоятельство мы можем оценить по своему усмотрению и что нет какой-то абсолютной цены для каждой вещи». И он мягко подводит к идее «облегчающей оценки». То есть, если человека тревожит мысль, он оценивает ее ниже или с ней не считается. При таком подходе «избавление от тревожных мыслей приходит с необычайной простотой» (и далее мы увидим, что здесь желаемое выдается за действительное, в реальной жизни все происходит совсем иначе).

Расчеловечивание и попытка защититься от «Трех “Д”» с помощью метафор и психологических конструкций

То есть Зощенко мягко намекает на то, что нет абсолютного критерия в оценке явления, что вследствие изменения оценки происходящего можно легко избавить от тревожных мыслей. О том, справедлива ли такая постановка вопроса, каждый может сделать вывод сам на основании содержания произведения «Щепка».

Последствия утраты «шкалы координат» – одна из главных тем работы «Мировоззренческий сдвиг – детонатор наркотического “бума” и распада общества». Как следует из названия, последствиями крушения мировоззрения (в том числе, – шкалы координат), являются (помимо прочего) наркотизация общества и последующий распад того самого общества. См. некие итоги в главе «Заключение к частям 1-6» в шестой части работы (отдельное название шестой части – «Распад мировоззрения и распад общества»).

Это произведение было написано в годы репрессий В. Зазубриным. О другой его книге «Два мира» Ленин сказал: «Страшная книга, нужная книга». Комментарий Ленина к другой книге отчасти помогает выбрать ракурс для точки зрения и на произведение «Щепка». Эта книга написана, так сказать, изнутри революции. Современным читателем она может быть воспринята, как рассказ о помешательстве, но иначе смотрели на книгу современники.

Как становится понятно из предисловия, написанного в годы революционного террора неким Валерианов Правдухиным, главный персонаж «Щепки» – «герой, какого еще не видала человеческая история. Здесь [то есть – в «Щепке» показана] внутренняя трагедия этого героя, не выдержавшего своего героического подвига». В произведении описывается жизнь исполнителя смертной казни Срубова и то, как он постепенно теряет рассудок.

Здесь актуальными видится мысли нейрофизиолога академика А.А. Ухтомского, высказываемые их в отношении механизма рождения/построения бредовых систем. Эти системы могут быть содержательными, цельными, красивыми, они что-то ищут чем-то вдохновляются. Но они «бесконечно мучительные для автора». «Затравкою при этом всегда служит неудовлетворенный невыполненный долг перед встретившимся важным вопросом, который поставила жизнь». В какой-то момент своей жизненной траектории «Человек сдрейфил в мелочи, оказался неполносильным и неполноценным в один определенный момент своей жизненной траектории; и вот от этого «судящего» пункта начинает расти, как снежный ком, сбивающая далее и далее, но уводящая все более и более в сторону бредовая система. Это и есть так называемая паранойя» (см. далее более подробно).

Комментируя мысли Ухтомского применительно к роману «Щепка», можно сказать, что смысл бредовой системы – примирить два непримиримых процесса. Человек где-то понимает, что участие в массовых репрессиях, это не то, что делает человека психически здоровым и счастливым, но тем не менее, в силу различных причин, – идет на участие в тех самых репрессиях. Естественно, что вслед за нарушением законов мироздания в человеке разгорается страдание. Но связать факт страдания с фактом своего отступления от базисных норм существования, человек не хочет. И вот здесь «на помощь ему» приходит бредовая система, призванная объяснить ему, что – он «прав», что он «имеет право», что никаких норм существования нет, что разгоревшееся страдание никакого отношения к нарушению норма не имеет, а является следствием «героического подвига».

Мысли Ухтомского о рождении бредовой системы применительно к теме убийства и нарушения законов мироздания (в виде заповедей они изложены в Священном Писании) см. в статье «О вере (часть 2). Чем отличаются православие и католицизм [и протестантизм]: О чем спросили француженки, посетившие Соловки?», в главе «Еще раз о учении академика Ухтомского о доминанте применительно к религиозному мировоззрению».

Срубов принимавший участие в уничтожении невинных людей воспринимал революцию в виде женщины. Вот эта женщина «трясет свою рубашку, соскребает с нее и с тела вшей, червей и других паразитов». Их по мнению Срубова присосалось много, и свою миссию он видел в том, что «должен, должен, должен их давить, давить, давить». То есть, применительно к идее Зощенко, он пытался изменить свое отношение к происходящему. Конец произведения показывает, что избавиться от нарастающего расстройства ему не удалось. Расстройство психики все сильнее и сильнее мучилось Срубова, последние страницы рисуют картину помешательства. Он чувствовал себя выжатым лимоном, и ему грозил арест вследствие явного для всех помешательства.

Сам он считал, что его расстреляют. Но он решил не сдаваться. Когда его поставят к стенке, он ее разрубит, а если не будет топора – прогрызет и убежит. Его начал преследовать двойник, от которого Срубову не удается отделаться. Он бил двойника топором, а тот только хохотал. Когда квартирант, живший вместе со Срубовым в квартире, обратился к нему по имени, Срубов сказал, что не признает христианских имен и просит называть его Лимон. После отречения от христианского имени голова его стала кружиться. Он бросился на улицу, и на улице его настигла развернутая галлюцинация.

Ему чудилось, что он плыл по кровавой реке. Только он плыл не на плоту, а оторвался и одинокой щепкой качался на волнах (расщепление?). Ему стали мерещиться русалка, ведьма, леший. Из воды показались руки, ноги, почерневшие головы, словно пни и коряги полуразложившиеся (подобные ужасающие видения видели арестанты, с которыми имел общение архимандрит Спиридон (Кисляков), о чем см. в приложении 2). Срубов побледнел, его глаза не закрывались от ужаса. Он хотел кричать, но язык примерз к зубам.

Когда мимо Срубова проходил оркестр, звуки оркестра наложились на новую галлюцинацию. Бой барабанов наложился на ощущение, что сама земля затряслась. Вот загрохотал вулкан и изверг огненную кровавую лаву, которая просыпалась горячим пеплом на мозг Срубова. Согнувшись под тяжестью черной массы, он пытался закрыть свой мозг от черных ожогов.

Далее Срубову почудилось, что из жерла вулкана вытекающая кровавая река становится к середине «все шире, светлей, чище». А в устье – вообще «разливается сверкающим простором, разливается в безбрежный солнечный океан» (об изменении образа реки см. далее). Срубов упал на мостовую, ему хотелось плыть, но он только махал руками и хрипел: «Я… я… я…». «А на спине, на плечах, на голове, на мозгу черный пепел жгучей черной горой давит, жжет, жжет, давит».

Параллель видна в событиях, описываемых в житии святых мучеников Трофима и Фала^[21], где упоминается некий игемон Асклипиодот, которого «постигло наказание Божие за неповинно пролитую кровь святых мучеников: он вдруг упал на землю и метался как бесноватый, трепеща всеми членами своими». «Вот, – сказал игемон, предаюсь я теперь огню вечному, посылаемому от живущего на небесах Бога и рабов Его, Трофима и Фала. Говоря это, он кричал громким голосом, так что везде был слышен вопль его. От тяжести своих мучений он стал рвать зубами свое тело и кусать язык и, мучаясь так, испустил свою окаянную душу».

Небольшим штрихом к этой истории могут стать слова преподобного Антония Великого. Он отмечал, что «Бог благ и только благое творит, вредить же никому не вредит». Когда мы бываем добры, то соединяемся с ним, когда бываем злы, то отделяемся от Него. Не дают Богу воссиять в нас наши грехи. Они же и соединяют нас с демонами. Если же молимся и снискиваем прощения в грехах, это не значит, что мы Бога ублажили и изменили. А то, что посредством таких действий мы изменились сами, уврачевали бывшее в нас зло и стали способными опять вкушать Божию благость. «Так что сказать: Бог отвращается от злых, есть тоже, что сказать: солнце скрывается от лишенных зрения»^[22].

О проблематичности желания переступить через голос совести в указанной главе «Обращение к полноте» приводились слова Антона Кемпински – психиатра, позиционировавшего себя как человека неверующего. Он писал, что в истории не раз предпринимались попытки воспитать человека вопреки «наследуемой естественной морали» (так он называл голос совести). Однако все такие попытки «в конечном счете оказывались неудачными»^[23].

Заглушить голос совести некоторые люди стремятся с помощью манипулятивных философских систем и различного рода метафор. К метафоре обращался и Срубов. Срубов построил образ революции в виде женщины, паразитов, которых он должен был, по его мнению, давить. С помощью такого образа, как можно предположить, Срубов пытался достичь того, о чем писал Зощенко, – изменить взгляд на происходящее. То есть он пытался посмотреть на свою деятельность как на социально полезную деятельность.

Примечательно, что придумывание смысла [речь идет не о попытке понять подлинный смысл ситуаций, не в осознании, что был сделан шаг за черту, за которой начинается разложение личности, речь идет о придумывании оправдания, версии, гипотезы, с точки зрения которой «есть право» переступить черту и есть возможность избежать последствий, разворачивающихся вслед за шагом] в попытке преодолеть невроз по мнению известнейшего психиатра Виктора Франкла может привести к деперсонализации.

Эту мысль Виктор Франкл вслед за одним автором приводит применительно к некоторым идеям психонализа. По мнению Франкла, психоанализ приводит не к обнаружению смысла, а придумыванию смысла. В своих поисках психоанализ заходит так далеко, что формулирует гипотезу, согласно которой действующим лицом в человеческой деятельности является не сам человек, а «инстанции «Я» или «Оно», инстанции бессознательного или “сверх-Я”». В таком подходе психоанализ прибегает к практике детских сказок. Ведь в сказках, например, нежелательные для ребенка формы поведения матери могут персонифицированы в образе ведьмы. К этим мыслям приведенного автора Франкл добавляет, что «в той мере, в какой психоанализ “персонифицирует инстанции”, он деперсонализирует пациента. И наконец, в рамках подобного представления о человеке человек опредмечивается»^[24].

То есть ответственность за совершенное перекладывается на некие инстанции, которые и вступают в битву за обладание человеком. Человек же при таком взгляде на процесс воспринимается как безвольная пешка.

В этом смысле примечательно отношение Виктора Франкла к заключенным. Франкл, прошедший через нацистские лагеря и выживший в них, уже в мирные годы в качестве практикующего психиатра проводил лекционный тур. Ему предложили обратиться к заключенным тюрьмы Сан Квентин. Впоследствии ему передали, что в результате общения с ним заключенные впервые почувствовали себя понятыми. А ведь никаких экстраординарных подходов он к ним не предпринимал. Он просто «отнесся к ним как к человеческим существам, а не как к механизмам, требующим починки». Он не предложил им «дешевый способ избавиться от чувства вины — почувствовать себя жертвами биологических, психологических или социологических аспектов прогресса». Он не стал считать их «беспомощными пешками на поле битвы между «Оно», «Я» и «Сверх-Я». «Я, – писал он, – не искал им оправдания – с них невозможно снять вину. Я отнесся к ним как к равным. Они узнали, что стать виновным – прерогатива человека, а его ответственность – преодолеть вину»^[25].

Чувство вины, если можно так сказать, – творческое чувство в том смысле, что оно подсказывает человеку, где он оступился. Страдание по мысли Ивана Ильин зовет человека к преображению жизни^[26].

Мысли, комментирующие такое понимание страдания, приводились как в беседах цикла «Тирания мысли и алкоголь», так и статье с одноименным названием. Человек, испытывающий страдание и чувство вины действительно может прийти к изменению точки зрения на совершённое, но совсем не в том ключе, о котором писал Зощенко. Человек, творчески, осмысливший страдание может прийти, например, к мысли, что если бы ему еще раз возможно было оказаться в пройденной им ситуации, он бы не поступил так, как поступил. Тогда чувство вины может быть преодолено.

На этот счет в книге «”Победить свое прошлое: Исповедь – начало новой жизни» приводились мысли митрополита Антония Сурожского насчет одной пожилой женщины. Ей по мнению митрополита было дано заново пережить свою жизнь. Когда человек приходит в зрелый возраст, то он ставится Господом «перед лицом всех тех греховных ошибок, дурных поступков, ложных пожеланий», которые были в их жизни. Когда прошлое воскресает в сознании человека, он возвращается к вопросу, как бы он поступил, если бы оказался в прошлом?

Например, женщина постоянно думает о совершенном аборте и не может успокоиться. Вновь и вновь она возвращается в прошлое. Она вспоминает, что была молода, неопытна, напугана. На нее давили, она не хотела обременяться заботами о ребенке во время учебы в ВУЗе. После совершенного прошли годы. Она так и не сумела родить ребенка. Тот шанс стать матерью оказался шансом единственным. Если женщина отбросит все самооправдания и скажет себе, что не стала бы убивать ребенка, то ей станет легче. Если еще она принесет свое раскаяние на исповедь и в течении 40 дней будет делать, например, по 40 земных поклонов и читать покаянный канон Иисусу Христу, то бетонная плита может быть снята с ее души. Если же процесс самооправдания будет продолжен, то плита с души так и не будет снята.

См. ответ «Аборт. И что все-таки делать, если он был совершен».

Если, по мнению владыки, греховные поступки прошлого стали «абсолютной невозможностью», то воспоминания о них не будут возвращаться ни во сне, ни наяву. «Если же ты не можешь так сказать, – говорил митрополит Антоний пожилой, – знай, что это не твое прошлое – это еще твое греховное настоящее, неизжитая греховная неправда»^[27].

Мысль владыки важна в контексте развернувшегося разговора о «Трех “Д”». Если человек, испытывающий чувство вины, будет пытаться преодолеть внутреннее страдание самооправданием, то начнет процесс его разложения как личности.

К такому выводу пришел психиатр Бруно Б., наблюдая за заключенными. Этот вывод можно соединить с приведенными выше мыслями психиатра Виктора Франкла насчет психоанализа. С одной стороны, психонализ может пытаться освободить человека от чувства вины, представив человека пешкой, на которую действуют внутренние силы. Но с другой стороны, если человек начинается восприниматься как пешка [которая по современному выражению – «не при делах»], то человек деперсонализуется.

Сторонником методов психоанализа как раз и был Бруно Б.. Но, когда он попал в концентрационный лагерь в качестве заключенного, он пришел к мысли, что снятие человеком с себя ответственности за свои шаги (чем бы он такое снятие не пытался объяснить) ведет к регрессии личности. Также он понял, что поведение человека в лагере не удавалось встроить в уже имеющиеся схемы [иными словами, схемы удавалось стоить на бумаге во время относительно спокойной жизненной обстановки].

«Психоанализ, – писал он, – на котором я пытался строить жизнь, обманул меня в моих ожиданиях в условиях элементарного выживания. Я нуждался в новых основаниях. И я пришел к ясному решению – реагировать на среду без компромисса с самим собой. Некоторые заключенные пытались раствориться в среде. Многие из них либо быстро деградировали, либо становились “стариками” [то есть теряли рефлексию в отношении происходящего, переключались на слепое и автоматическое выполнение приказов]. Другие пытались сохранить себя прежними – у них было больше шансов выжить как личности, но их позиции не хватало гибкости. Многие из них не могли жить в экстремальной ситуации, и, если их в скором времени не выпускали, то они погибали. … Я понял, что в ситуации выживания те, качества, которые я приобрел, занимаясь психоанализом, больше мешали, чем помогали».

Инструменты психоанализа не давали ему оснований для того, чтобы сделать прогноз в отношении последующего поведения человека – «что человек совершит в следующий момент – пожертвует собой ради других, или в панике предаст многих ради смутной надежды на спасение».

Бруно Б. осознал, что пока нет угрозы его жизни и жизни других людей, он может позволить себе считать, что поведение соответствует «подсознанию». Пока собственная жизнь течет размеренно, можно позволить себе считать, что работа подсознания выражает если не «истинное я», то хотя бы «сокровенное я». «Но, когда в один момент моя жизнь и жизнь окружающих меня людей, начинает зависеть от моих действий, тогда я понимаю, что мои действия гораздо больше выражают мое «истинное я», нежели мои бессознательные либо подсознательные мотивы».

В концлагере для Бруно «стало очевидным, что эго ни в коем случае не служит только лишь рабом id или суперэго. Были случаи, когда сила эго не проистекала ни из того, ни из другого».

В разделе «Попытка “снятия” человека» вкратце ставился вопрос о авторах, которые пытаются найти человеческое сознание, все более удаляясь от целостного представления о человеке в инфо-когно-нано модели. А также – о авторах, которые ставят вопрос о «снятии» человека (с их точки зрения, человека нет как такого). Столкновение с реальной жизнью подсказывает автору, придерживающихся подобных точек зрения (или взглядов, которых придерживался Бруно Б.), совершенные иные взгляды на вопрос познания человека и на вопрос о его бытии.

Когда есть оплачиваемый отпуск, кофе-машина и профессорский статус, можно писать какие угодно статьи насчет того, что нет ни мира, ни человека. Когда происходит обвал жизни по всем позициям, исчезновение всех признаков благополучия, когда социальный статус оказывается «идолом сокрушенным», когда человек ставится перед необходимостью мобилизовать все свои ресурсы для того, чтобы выжить, взгляд на мир и других людей кардинально может измениться; когда – больно и голодно, начинаешь мыслить совсем по-другому.

При более-менее исправно функционирующих системах социального обеспечения и поддержания правопорядка у авторов различного толка есть еще некая возможность путем усиленных обсуждений / ретритов / медитаций / индоктринаций / публикаций (с последующими обсуждениями и выплатами премий) поддерживать в себе мнение, что мир и сознание – иллюзорны. Для пущего самоубеждения в иллюзорности «всего» они могут даже начать играть в игры по разрушению так называемой обусловленности восприятия. Но поддерживать в себе указанное мнение и идти путем указанного самоубеждения становится крайне проблематично, когда во время какого-либо катаклизма реальность (в иллюзорность которой вот-вот почти поверил) вторгается в твой живот в виде подкованного сапога какого-нибудь распоясавшегося подростка или охранника концлагеря.

Актуальными здесь видятся слова одного психиатра, описывающего жизненный путь эзотериков, пытавшихся достичь «просветления» путем «вычитания» из человека человеческого, путем растворения личности, развоплощения. «Жить в обществе, – писал психиатр, – пытаясь разрушить обусловленность восприятия, – задача практически невыполнимая, а исполнить ее, находясь внутри общества тоталитарного – общества, не признающего право личности на индивидуальный жизненный стиль, было невозможно вдвойне»[28]. В части 4.2 нет возможности более подробно охватить тему попытки «снятия» человека и спорности этой попытки. Здесь делается «задел» для части 4.3.

А теперь – о желании уйти от чувства вины в модели, растворяющей человека. Некоторые заключенные пытались смягчить чувство вины, возникающее вслед за их агрессивным поведением. Агрессивное поведение оправдывали невыносимыми условиями жизни. Так один заключенный, избив другого, обычно говорил: «Я не могу быть нормальным, когда приходится жить в таких условиях» (люди в условиях мирного времени говорят: «Не мы такие, жизнь такая»).

Рассуждая подобным образом заключенные приходили к мысли, что они искупили не только ошибки прошлого, но и прегрешения будущего. Часто они отрицали свою ответственность и вину, чувствую себя вправе ненавидеть кого-то, даже если трудности возникали по их вине. «Такой способ сохранить самоуважение в действительности ослаблял заключенного. Обвиняя внешние силы, он отрицал персональную ответственность не только за свою жизнь, но и за последствия своих действий. Обвинять других людей или обстоятельства за собственное неправильное поведение свойственно детям. Отказ взрослого человека от ответственности за собственные поступки – шаг к разложению личности».

То есть получалось, что внутри себя человек создавал ту модель, которую в него пыталась внедрить СС, чтобы подавить его. Группам заключенных, которых СС хотело уничтожить, давалось ясно понять, «что не имеет ни малейшего значения, насколько добросовестно они работают или стараются угодить начальству». Разрушалась вера и надежда на то, что они могут повлиять на свою судьбу. И тот, кто начинал верить, что в своем поведении управляется некими силами, становился неспособным повлиять на свое положение.

По мнению Бруно, человек мог иметь возможность выжить в лагере, если мог действовать в соответствии со своими убеждениями. Если узник осознавал свои поступки, то это осознание давало ему некоторую свободу и помогала ему «оставаться человеком». Если же заключенный отбрасывал все чувства, все оговорки (оговорки, а не отговорки!) по отношению к собственным поступкам, то он приходил в состояние, «когда он мог принять все, что угодно». В этом состоянии он полностью подчинялся обстановке и прекращал «любые попытки изменить свою жизнь и свое окружение». Он прекращал, что-либо делать, исходя из собственных побуждений, и начинал слепо и автоматически подчиняться приказам. Заключенный переставал поднимать ноги при ходьбе и смотреть вокруг, «и вскоре наступала смерть». Тот, кто выжил, понял, что обладает свободой «в любых обстоятельствах выбирать свое собственное отношение к происходящему».

Как раз все оговорки и чувства и пытается отбросить Срубов вместе с своим христианским именем. Как сказано во вступительном слове к «Щепке», «настоящему революционеру повесть Зазубрина поможет выжечь окончательно из своего существа оставшиеся “занозы” исторического прошлого, чтобы стать смелым инженером неизбежного и радостного переустройства его». Ведь Зазубрин выжигает «из нас оставшийся хлам мистических и идеалистических понятий в наших душах». Проблема Зазубрин в том, что он все еще носит в себе «атавистические понятия» и «таит эту историческую занозу; “Есть душа или нет”?» То есть Срубов еще не до конца, что называется, «преодолел мир», раскладывая его аналитически. Аналитическое разложение мира – прием, который используется в буддизме и некоторых подходах, называемых научными. Суть метода: живой человек вначале переводится в плоскость обсуждаемого образа, потом этот образ подвергается критике, сомнению, осмеянию. И получается, что живой человек с его болью распыляется, его как бы нет.

Или: трендом философии эпохи постмодерна было воспевание восторженных од языку. Валом литературы доказывалось, что человек формируется языковой средой, а вне таковой особо как-то и не существует. Когда к такому положению дел вроде как все привыкли, процесс вступил в следующую фазу – началась деконструкция языка. И получается, что человек, вроде бы, как и – «нигде» и «никак». То есть вначале человека объявляют продуктом языка, потом язык подергают критике[29].

Или: Например, человек изменил супруге. При поставленной задачи распыления понятия греха факт измены супруге отрывается от нравственной плоскости. Если ситуацию рассмотреть в нравственной плоскости, то можно сказать, что избирающий хаотизированную интимную жизнь за норму поведения искажает свою личность, и с этим искажением вступает в жизнь вечную. Когда такой человек приносит покаяние, он по благословению духовника может выполнить епитимью (скажем, – 40 дней читает покаянный канон и делает по 40 земных поклонов). Трудом, реализуемым во время исполнения епитимьи, он исправляет ту «вмятину», которая на его личности появилась вследствие греха. В некоторых странах грех был оторван от контекста нравственности в включен в контекст юридический, вроде бы с целью «очистить нравы». Включение вопроса в контекст юридический сопровождалось уголовным наказанием за измену. Но потом такая строгость стала подвергаться юридической критике, мера наказания стала облегчаться, и в итоге сошла на нет. А понятие греха при этом распылилось. То есть нравственную категорию включили в юридический контекст и затем подвергли юридической критике.

С нравственной точкой зрения на хаотизацию интимной сферы и на последствия такой хаотизации можно ознакомиться в четвертой части статьи «Преодолеть отчуждение (в том числе, – и о депрессии)» в главе «Депрессия и нецеломудренное поведение (также – эротомания)».

Кому-то мысль о аналитическом разложении мира проще будет понять, представив работу чиновника. Пока он видел вверенную ему деревню, что называется, «живьем», он был в курсе проблем населения. Люди пьют, досуга как такого нет, работы нет. Вопрос с «неприятной» деревней решается, когда деревня оцифровывается и живые люди переводятся в систему аккуратных столбиков из цифр. При тасовании цифр результаты получаются сногсшибательными, аж дух захватывает! Цифры идут вкупе с проектами по модернизации жизни поселка. В проекте нарисована новая больница в стиле «космос», с приписанными сроками реализации проекта в самом-что-ни-есть-ближайшем-будущем. Согласно проекту, созидательные силы молодежи будут использоваться для «мониторинга» (чего-то там). Из столицы выписан психолог для проведения модных курсов по «предотвращению» алкоголизма. Курс – «пятиступенный». 39% выпивающих граждан дошли до второй ступени, 41% – до третьей. В конце текущего квартала ожидается, что к четвертой ступени доберутся аж 68% (!) от общего числа «пораженных». Успех налицо! А в реальности: грязь, пьянство, нищета, безработица. Но неприглядная реальность изящно была аналитически разложена, а будучи разложенной уже не так «давит на мозг».

То есть о чем – если сосем кратко – идет речь? Речь идет о попытке переложить действительность на образы, чтобы снизить интенсивность переживаний при контакте с действительностью, с последующем распылением образов.

Вот и Срубов, живых людей, уничтожаемых им, переводит в плоскость метафоры. И потом он апеллирует не к реальным людям с их болью, он апеллирует к метафоре, ею оперируя и разлагая действительность. Как было уже отмечено, революцию он представлял в виде беременной бабу, которая должна родить ребенка. «Она трясет свою рубашку, соскребает с нее и с тела вшей, червей и других паразитов-много их присосалось-в подпалы, в подвалы. И вот мы, – считает Срубов, – должны, и вот я должен, должен, должен их давить, давить, давить. И вот гной из них, гной, гной».

Определенные моменты такого плана описываются и в книге Бруно Беттельхейма «Просвещенное сердце». В концлагере, в котором он оказался, будучи репрессированным, его удивляла одна деталь в поведении охраны. «Почти ежедневно какой-нибудь охранник, играя своим пистолетом, говорил заключенному, что пристрелил бы его, если бы пуля не стоила три пфеннига, и это не было бы для Германии столь разорительно. Подобные заявления повторялись слишком часто и слишком многими охранниками, чтобы не иметь особого значения или цели».

Бруно пытался понять, для чего эти слова произносились столь часто. Со временем он стал приходить к мысли, что такого рода заявления, как и другие элементы поведения охраны, имели целью обучение самой охраны. «Для рядового солдата, – писал Бруно, – было трудно считать человеческую жизнь не стоящей ни гроша. … Поэтому для самоубеждения они снова и снова повторяли эту мысль» насчет оценки личности «ниже пустячной стоимости пули». Прилагались усилия по убеждению охраны в том, что пуля стоит дороже человека. Когда эсэсовцы принимали такое отношение к личности (после некоторого колебания) «они уже могли не видеть в заключенных людей и начинали обращаться с ними как с номерами».

Во время пребывания Бруно Б. в концлагерях Дахау и Бухенвальде нацистская система «еще не была нацелена на тотальное истребление, хотя с жизнями тогда тоже не считались. Она была ориентирована на “воспитание” рабской силы: идеальной и послушной, не помышляющей ни о чем, кроме милости от хозяина, которую не жалко пустить в расход. … Биомассой легко управлять, она не вызывает сочувствия, ее легче презирать и она послушно пойдет на убой»[30].

Эти слова наводят на некоторые аналогии с современностью. Выше приводились слова человека, работавшего в условиях автоматизации под контролем искусственного интеллекта. «Ты лишь номер, – говорил он, – они могут заменить тебя кем угодно с улицы за пару секунд». В статье, из которой взяты эти слова, отмечалось, что «компании, которые агрессивно автоматизируют управление … нанимают большой пул плохо оплачиваемых, легко заменяемых, чаще всего работающих неполный день или по контракту людей и небольшую группу дорогих специалистов-разработчиков, которые управляют ими»[31].

Агрессивная автоматизация заполняет новыми задачами все микропаузы, которые люди могли бы использовать для восстановления сил. Люди быстро истощаются, выходят из строя, их «отжимают» до капли, увольняют и на их место нанимают новых.

Подобная система труда существовала еще в советских концентрационных лагерях. Система, разработанная Френкелем, предполагала, что из заключенного в первые несколько месяцев «отжимают» силы, а потом он становится системе не нужным. В поддержание его сил и здоровья, системы уже не вкладывалась, ведь шла новая партия заключенных и можно было повторять цикл заново.

Когда Срубов принимает посетителей, живых людей для него словно не существует. Они аналитически разложены. «Сегодня для Срубова нет людей. Он даже забыл об их существовании. Просьбы не волнуют, не трогают. Отказывать легко». Вместо лиц людей он видит лишь булавочные головки. Одной головке он, например, говорит: «Нам нет дела, единственный он у вас или нет. Виноват – расстреляем». Когда вылезла другая головка и стала говорить, что ее муж – единственный кормилец, что детей – пятеро, Срубов не принимает семейное положение в расчет. «Булавка краснеет, бледнеет. Лицо Срубова, неподвижно каменное, мертвенно-бледное, приводит ее в ужас».

Далее – Срубов – на заседании Коллегии [выносящей, в том числе, смертные приговоры]: «На заседании Коллегии Срубов чувствует себя очень хорошо. Он на огромной высоте. А люди – где-то далеко, далеко внизу». «Срубов полон гордого сознания своей силы», он беспощадно выступает за расстрел даже тогда, когда возникают доказательства, что обвиняемый не виноват. «Срубов на огромной высоте. Страха, жестокости, непозволенного – нет. А разговоры о нравственном и безнравственном, моральном и аморальном – чепуха, предрассудки. Хотя для людишек-булавочек весь этот хлам необходим. Но ему, Срубову, к чему? Ему важно не допустить восстания этих булавочек. Как, каким способом – безразлично».

И вот здесь самое интересное. Срубову все же приходит на ум, что «это не так», как он думает, что не все позволено, что есть границы всему. Но как не перейти ее? Как удержаться на ней?

Он задумался над вопросом, «как остановиться на предельной точке дозволенного. И где она?» Он словно стоял на чем-то остром, и ему с трудом удавалось сохранить равновесие. К концу заседания он обрадовался тому, что, как ему показалось, нашел способ удержаться на предельной черте.

Он «нашел способ удержаться на предельной черте. Все зависит, оказывается, от остроконечной, трехгранной пирамидки. Ее, конечно, присутствие и обнаружил у себя в мозгу. Она железной твердости и чистоты. Ее состав – исключительно критикующие и контролирующие электроны [узнаете инфо-нано-когно модели и технику перевода реальности в пространство аналитически разлагаемых идей?!]. Улыбаясь, погладил себя по голове. Волосы прижал поплотнее к черепу, чтобы не выскочила драгоценная пирамидка. Успокоился».

Примечательно, что состояние Срубова (к которому, надо сказать, кто-то стремится с помощью психотехники восточной направленности), растворение в его сознание нравственных категорий, кем-то могущее быть воспринято с победным пафосом (мол, наконец-то преодолено человеческое в человеке), очень уже напоминает психиатрические описания деперсонализации (только здесь важно не перепутать причину со следствием; человек переступает через человеческое в себе и, естественно, что перестает ощущаться себя человеком). «Больным кажется, что они живут только умом, как “холодные наблюдатели” — “люди, обстановка, события становятся отвлеченными понятиями, представляют собой лишь мысль”, “воспринимаются разумом”. Уменьшается или теряется способность сопереживания, т.е. меняется восприятие эмоциональных реакций других людей; возникает “отсутствие интимности” … . Нравственные категории добра, зла, справедливости и т.д. ощущаются лишь как абстрактные понятия. Воспоминания, мысли воспринимаются изолированными феноменами, утратившими в той или иной степени связь с другими явлениями»[32].

В отношении Срубова, желающего избавиться от голоса совести, можно привести рассказ одного человека, в годы репрессий ставшего исполнителем смертных приговоров. После расстрелов его тошнило, выворачивало. Начальник команды посоветовал ему выпить стакан крови, – мол, легче станет. Человек так и поступил. После очередного расстрела из простреленной головы нацедил стакан крови и выпил. С тех пор, как он говорил, сердце его окаменело, и рука больше не дрожала.

К этой истории стоит поставить вопрос. Успокоился ли он?

Поступок с стаканом крови можно, как объяснял один духовник, расценивать как оккультную инициацию. Смысл инициации состоит в том, что человек отрекается от связи с Богом, отрекается от всего человеческого в себе. В этом случае он связывается с инфернальными силами. Что-то очень важное в нем словно выжигается, часть души каменеет. Но ведь с помощью «этой части» ему дальше надо будет ориентироваться по жизни, а раз она онемела, то участью такого человека будет проваливание в неизбывные тупики.

Пример человека, прошедшего инициацию, (во время первой части он проколол палец и кровью подписал прошение Люциферу, во время второй части он задушил ребенка), приводится в главе «Две фазы (возбуждение и апатия) и “тысяча мыслей в голове”» во второй части статьи «Преодолеть отчуждение (в том числе, – и о депрессии)».

После инициации ему показалось, что что-то оборвалось в его груди, что «сердце окаменело». Не было ни радости, ни раскаяния. Когда он пришел домой, жена показалась ему чужим человеком. У него пропала любовь к детям, когда они подбежали к нему, он должен был себя убеждать в том, что эти дети – это его дети. «Я, – рассказывал он, – как артист, играл любящего супруга и отца, а в сер­дце желал, чтобы моя супруга и дети умерли или оставили меня».

После инициации ему стали понятны многие аспекты богоборчества: бессмысленная жестокость, ненависть к Богу, разрушение церквей и монастырей. Ему стало понятно, почему люди жгли и убивали. Так действовали они не только в виду приказов, полученных от атеистической власти, но вследствие воздействия силы невидимой. «Это была демоническая оргия на огромном пространстве страны».

После инициации у него «бывали приступы какого-то веселья, как у пьяного: когда хочется хохотать, не понимая, над чем, но они быстро сменялись глубокой тоской». Если бы его в то время спросили, чего он хотел, то он бы, по собственному признанию ответил бы, что хотел покончить жить самоубийством. Но прежде он хотел бы взорвать мир огромной бомбой.

Кто-то хвалится свои нечувствием к смерти. Один снайпер даже иронизировал насчет Достоевского, мол, из какого отряда Достоевский, мол, такого не знаю. Снайпер рассказывал, что для него люди были лишь объектами, которых он «обрабатывал» (пулями).

При таком отношении к жизни, как можно предположить, возникает риск того, что внезапно на человека накатит нечто страшное и затопит его. И в результате этого «наката» человек сорвется в катастрофу (например, убьет себя или других, но уже не на войне). Пример такого срыва представлен в истории, приводимой в приложении 2. Один человек делал массово аборты и вроде бы как уже почти «придавил» свою совесть. Но внезапно на него нахлынуло что-то настолько страшное, что он убил супругу, ребенка и отправился на каторгу.

Еще одним комментарием к теме «пирамидки» и «электронов» могут стать слова военнослужащего, работавшего в секретном подразделении, уничтожавшем людей с помощью беспилотных летающих средств – дронов. Рассказчик отмечал, что по мнению некоторых людей в человеке есть будто бы некий выключатель. Вот ты, мол, на войне, а вот ты, мол, выключатель щелкнул и пошел домой.

«Но когда я уходил с работы, – говорил он, – война продолжалась. Посттравматическое расстройство стало проявляться в маниакальном стремлении делать всё на отлично. Я проводил больше миссий [убийств с помощью управляемых дронов], чем остальные. Чувство вины заставляло брать на себя больше ответственности» [по смыслу всей истории можно так понять: пытался завалить себя все большим объемом работы, чтобы не думать о происходящем].

Он говорил, что участие дронов в боевых операциях усиливают ощущение неуязвимости. Можно убивать, находясь на дистанции от жертвы. «Чем дальше мы находимся от жертвы, тем меньше мы склонны сомневаться. … Расстояние создает равнодушие. … Ты не знаешь, кого убиваешь, потому что не видишь лиц, только силуэты. Легко отключиться, эмоционально отстраниться и не воспринимать их как людей. Они не люди, они просто террористы».

«Осуществляя эти удары, ты полагаешься на слова других людей, но это не им приходится делать выстрел. Не им приходится нести эту ношу. Этот груз ложиться на меня, на пилота. Им легко говорить: это он, убей его. Но им не приходится самим это делать и жить с последствиями, если выяснится, что это не тот человек. Мы оставили этих детей сиротами, но не им приходится с этим жить, а мне!

Я сначала не понимал, что значит убивать? Это было ужасно. Мы смотрим на них, на этих людей и вдруг кто-то говорит: оружие готово, цель подтверждена, разрешение на запуск. И мы выпускаем ракеты. Наблюдатель начинает отсчет, а потом говорит: попал!… Я не знал, что чувствовать, но я знал, что только что оборвал жизнь, не имея на это никакого права. Но я ведь давал присягу. Я сделал то, что должен был, я выполнил приказ. Было ощущение, что мое восприятие самого себя разваливается на части» (см. далее о фильме «Бумажный солдат» и о «сшибке»).

В качестве комментария к мысли о электронах можно сказать, что в романе верно «схвачен» нерв, по которому распространялся импульс / заказ на снятие человека. Этот импульс добежал-таки до эпохи посмодерна, в которой объявлена борьба всему, что, как писал один современный философ, «познающий человек видел, слышал, воспринимал своими органами чувств». Информация такого рода объявляется «вторичной», то есть – иллюзией. «После открытия микромира, иллюзорными оказались и первичные качества: конфигурация, размер, вес, другие объективные характеристики вещей» [неужели и сапог бьющий ученого в живот, представляется ему не имеющим ни веса, ни скорости, с которой он вколачивается в живот?]. «Физика твёрдого тела» переименована в «физику конденсированных состояния», потому что ни тел, ни вещей «на самом деле» [мол] больше нет [и сапога тоже?]. «Есть только потоки энергии и их напряжение: “струны”, “волновые функции”, “сознание нейтрона” [узнаете – Срубовские «критикующие и контролирующие электроны»?!]. «Или: “есть только кривизна и кручение пространства”. С точки зрения такого рода подходов, иллюзорным представляется макромир, да и сами люди (которые выражают свои иллюзии насчет собственной иллюзорности). Впрочем, аналитичекая мысль идет еще дальше. «Микромир, струны, волны и пространство ещё слишком бытийны. “На самом деле” нет ничего кроме времени. А время – это распределённое по пространству небытие. Принцип исчезновения, у-ничто-жения. Существует только ничто. … Таков самоубийственный парадокс последовательно редукционистского отношения к миру. Смертельная истина науки как проявление апокалипсиса в познании»[33].

Эти слова перекликаются с предупреждениями, оставленными иеромонахом Серафимом (Роузом) в его книге «Человек против Бога». Будучи аскетом и ученым, он чутко «держал руку на пульсе» описываемых им в книге процессов, которые были запущены в 20 веке. Он писал о масштабных проявлениях в различных сферах жизни безпокойства, родившегося в человеке в результате отказа от Бога и Истины.

«Все громче звучит голос “бездны”, – писал отец Серафим, – развертывающейся в сердце человека. Это “беспокойство” и эта “бездна” есть то самое ничто, из которого Бог воззвал человека к жизни и в которое человек впадает, если отрицает Бога, а как следствие – свое собственное сотворение и само свое существование». «Утихомирить это беспокойство не смогли ни война, ни либеральный идеализм, ни возросшее благосостояние … Наиболее сильно это беспокойство проявилось в росте преступности, особенно среди молодежи». Нас засасывает в бездну, у края которой мы оказались. «Мы будем затянуты в нее без всякой надежды на спасение по сродству с вечно присутствующим “ничто” внутри нас самих, если не прилепимся к полноценной вере во Христа, без Которого мы действительно ничто».

В полноте, красоте и широте эти мысли разворачивается преподобный Иустин (Попович), о котором еще будет сказано в своей книге «Философские пропасти». Он ставит самые страшные вопросы о человеке и о природе мысли, доводя их до логического конца, за которым виднеется оскал бездны. И, доведя до последней точки и даже дальше показывает выход – во Христе. Один из смыслов наследия этого автора – и святого, и профессора заключается в том, что он свои идеи выковывал во время тоталитарного давления, на веру, в том числе, и на него лично, в частности.

Возвращаясь к пирамидке Срубова, можно сказать, что она несколько напоминает одну из современных идей насчет сознания. Один автор утверждает, что сознания нет. Сознание с его точки зрения – лишь красный курсор, который на карте показывает, где вы находитесь. Странно, что этот автор, пытаясь постулировать отсутствие человека, нехотя утверждает его присутствие. Сознание, мол, несамостоятельно, оно – лишь курсор выполняющий рабочую функцию на карте. Здесь автор с победным видом замолкает, но ведь его можно спросить далее: а для кого эту функцию выполняет курсор, кто посылает этот курсов туда-сюда по карте?

Тот же автор утверждает, что в мире нет цветов, они есть лишь в сознании (то есть мозг моделирует мир, раскрашенный якобы в разные цвета, а на самом деле их нет). Интересно! А можно показать мир, не раскрашенный цветами? Кто-нибудь скажет, что показать нельзя, но можно создать компьютерную модель того, как мог бы выглядеть такой мир (отрицает бытие, называя его моделью, но взамен предлагает модель!).

Критический анализ мнений, утверждающих иллюзорность бытия (в том числе, и в отношении цвета), см. в фундаментальной (но «посильной» по объему) книге Л.А. Тихомирова в главе «Религиозно-философские основы истории» в главе «Цель жизни и религиозное знание». «…нельзя доказать, что вещь, вне нас находящаяся, не такова приблизительно, как мы ее представляем по восприятию. Мы, например, воспринимаем красный цвет. Физика нам говорит, что в действительности это не более как известная сумма колебаний вещества или известная форма напряжения энергии. Но на каком основании можно утверждать, что и эти колебания или напряжение были реальным явлением, а красный цвет – только кажущимся? Колебание частиц есть лишь физическое объяснение явления, но это еще не значит, что краснота не существовала так же реально, как эти колебания».

В отношении пирамидки можно предложить такую версию. Когда человек, скажем, студент, во время лекции хочет спать, важно поддерживать связь с реальностью, чтобы не заснуть. То есть вдумываться в речь лектора. Или, например, человек фокусирует зрение на пламени свечи. Фокус зрения от желания заснуть размывается, пространство словно расплывается. Но взор, сфокусированный на пламени, не «проваливается» в сон. Иногда «сон обманывает». Человек на минуту глаза закрывает. В сознании – порожденная надвигающаяся сном пульсация и мысль: если, мол, человек будет контролировать ритм пульсации, то не заснет. Человек пробует. Закрывает глаза и переключает на внутреннюю пульсацию. Ему кажется, что ему удается при прослушивании к ритму пульсации с закрытыми глазами даже лучше понимать, что происходит в реальности. И как только он переключается на «внутрь», связь с реальность прерывается, и он «проваливается в сон».

Можно предположить, что нечто подобное происходит и с Срубовым. Законы мироздания, изложенные в Священном Писании, отвергаются Срубовым. Он отвергает объективные свидетельства, которые могли бы дать ему ориентиры, зацепившись за которые он мог бы выбраться из затягивающего его омута безумия. С разрывом связи с объективными законами, он оказывается во власти омута («свяжем же себя, – пишет преподобный Феодор Едесский, – всеусильно исполнением заповедей Господа, чтоб не быть связанными неразрешимыми узами злых похотей и душетлительных сластей»; «ибо всяк, говорит, нетворящий плода добра, посекается и в огнь вметается (Лк 3. 9)»^[34]).

Омут безумия можно уподобить горной речке: несет, бьет о камне. Чтобы выбраться, нужно ухватиться за какой-то кустик, растущий на берегу. Завихрения потока вроде бы и кажутся твердыми (бьет человека), но в них точки опоры не найти.

От Срубова дошли такие зарисовки представляющегося ему будущего. «Террор необходимо организовать так, чтобы работа палача-исполнителя почти ничем не отличалась от работы вождя-теоретика. Один сказал-террор необходим, другой нажал кнопку автомата-расстреливателя. Главное, чтобы не видеть крови.

В будущем “просвещенное” человеческое общество будет освобождаться от лишних или преступных членов с помощью газов, кислот, электричества, смертоносных бактерии. Тогда не будет подвалов и “кровожадных” чекистов. Господа ученые, с ученым видом, совершенно бесстрашно будут погружать живых людей в огромные колбы, реторты и с помощью всевозможных соединений, реакций, перегонок начнут обращать их в ваксу, и вазелин, в смазочное масло.

О, когда эти мудрые химики откроют для блага человечества свои лаборатории, тогда не нужны будут палачи, не будет убийства, войн. Исчезнет и слово “жестокость”. Останутся одни только химические реакции и эксперименты…”

Реальность аналитически разложена, человек «снят», но Срубов вопреки модели, транслируемой Защенко, покоя не обрел. Срубов пометил, что нужно «поговорить с профессором Беспалых об электронах». Возможно мысль о «пирамидке» свербила его ужа тогда, и он хотел более теоретически «подковаться» по данному вопросу.

Потом переключения сознания на «пирамидку» были «последние вспышки гаснущего рассудка», «койка в клиниках для нервнобольных. Был двухмесячный отпуск. Было смещение с должности предгубчека. Была тоска по ребенку. Был длительный запой. Многое было за несколько месяцев».

На каком-то этапе внутренние муки столь усиливаются, а деятельность интеллекта столь ослабевает (регрессия), что поддерживать нужный образ уже не получается. На выручку приходит алкоголь.

После срыва и помещения в клинику для нервнобольных, у Срубова был «длительный запой». Во время допроса он с «глазами огненными, ненавидищими» обратился к Кацу – некогда боевому товарищу, теперь чекисту, проводящему допрос и подписывающему постановление о аресте Срубова. Срубов, обратившись к Кацу назвал себя выжатым лимоном. «И мне нужен сок. Понял, сок алкоголя, если крови не стало».

Надо сказать, что сок алкоголя нужен был не одному Срубову. Например, на Бутовском полигоне «пить перед расстрелом и во время расстрела не полагалось». Но «знающие люди рассказывали, что в сторонке стояло ведро с водкой, из которого можно было черпать, сколько угодно». По окончании расстрела участники ополаскивались одеколоном, так как от них сильно пахло порохом и кровью. После заполнения бумаг и проставления под ними своих подписей исполнители обедали. После чего их «обычно мертвецки пьяных, увозили в Москву»[35].

Один из участников массовых расстрелов говорил, что водку пили до потери сознательности. Исполнители умирали рано, до срока или сходили с ума. Многие уволились на пенсию, получив инвалидность по причине шизофрении или нервно-психической болезни[36]. Например, Окунев, принимавший участие в приведении смертных приговоров в исполнение, спился и был уволен из органов вследствие алкоголизма[37].

Известный исполнитель смертных приговоров Магго умер спившись[38]. Из участников массовых расстрелов в Катыни по данным Военной прокуратуры четверо покончили с собой. Несколько человек, в том числе один из водителей, спустя некото­рое время сошли с ума[39].

Лично знакомый с представителями карательных органов вследствие пребывания в качестве узника в концентрационном лагере И.Л. Солоневич писал: «Из палачей ГПУ немногие выживают. Остатки человеческой совести они глушат алкоголем, морфием, кокаином, и машина ГПУ потом выбрасывает их на свалку, а то и на тот свет…» В своей книге «Россия в концлагере» Солоневич, помимо прочего рассказывает о одном представителе силовых ведомств по фамилии Левин. По вечерам он «нализывался … до полного бесчувствия», а по утрам жаловался, что «его стрелковые достижения все тают и тают». «Так бросьте пить», – сказал Левину Солоневич. «Легко сказать, – ответил тот. Попробуйте вы от такой жизни не пить. Все равно тонуть – так лучше уж в водке, чем в озере…».

Мучения, которые впоследствии испытывает исполнитель смертной казни не дано знать никому. О том рассказал писателю Виктору Николаеву (Виктор Николаев относится не к писателям романистам, «придумывающим» романы, а к реалистам, берущимся за «перо», после длинной вереницы проведенных интервью с участниками событий; в основном писатель описывает жизненные пути реальных людей) один старик по имени Матфей, бывший в годы массовых репрессий рядовым исполнителем смертной казни. Внутреннее состояние исполнителя он охарактеризовал такими словами: «Это огненный мрак и испепеление души…» Массовые казни 1938 года он охарактеризовал как «сотря­сающее разум безумие». Исполнители, – по его рассказу, зверели от сладкого запаха человеческой крови. У этих людей нередко перед расстрелом происходило заметное помутнение рассудка, менялись речь, мимика, голос, сужались зрачки, учащался пульс, слышались лающие команды. Расстрелы, как правило, заканчивались диким пьян­ством. У людей часто наступали внезапные перепады в настроении: от плаксивости до бешенства»[40].

Матфей с годами осознал весь ужас совершенного им, удивительная история его жизни (и покаяния) приводится Виктором Николаевым в его книге «Безотцовщина», из которой некоторые выдержки приводятся в приложении 3.

История выхода Матфея из тупиковой ситуации структурно и по смыслу созвучна главе «Несколько слов о военнослужащих и их душевных травмах» из упоминавшейся книге «Победить свое прошлое». Исповедь – начало новой жизни».

См. также главу «Последствия насилия физического. Боевая психическая травма (военный синдром)» из третьей части статьи «Преодоление травматического опыта: Христианские и психологические аспекты» (ожидаемое время публикации – май 2020 года).

Матфей, осознав «судящую» точку, сохранил свое сознание (приложении 3) от разложения его бредовой системой. Выше была упомянута мысль академика Ухтомского в отношении возникновении бредовой системы, здесь взгляды Ученого по данному вопросу приводятся полнее.

Иногда причиной возникновения ложной теории становится какое-то значимое событие в жизни человека. Жизнь поставила перед человеком какой-то важный вопрос, перед которым он «сдрейфил», в результате чего в нем зародились чувства неудовлетворенности и невыполненного долга. С этого «судящего» пункта начинает расти бредовая система. Она нарастает как снежный ком.

По поводу поставленного жизнью вопроса «выявились две активные направленности действия, которые стали тянуть в разные стороны, противореча друг другу и в то же время как бы взаимно усиливая друг друга». Словно две лошади растягивают человека.

Ухтомский считает, что бредовая система принципиально не отличается от «научной» системы. Человек выстраивает ее, чтобы объяснить себе происшедшее. Пытаясь доказать себе, что он не виноват, в своей теории он предстает как жертва преследования. И тот, кто захотел таким образом извинить себя, «придет в конце к тому, что все виноваты, кроме него, а он, столь исключительный, есть величайший». «Много, много “научных” теорий построено по этому бредовому трафарету!»

В строении бредовых теорий логика человека выглядит безупречной. Авторы строят цельные, красивые и содержательные, но бесконечно мучительные для них системы.

«He лежит ли в основе всякого параноического бреда тревожащее чувство вины, что в роковой момент оказался неполносильным и неполноценным, чтобы разрешить его со всею доступною тебе силою?» Пока корень вины не выявлен, «подлинного выхода из бреда нет».

Начало бредовой конструкции зарождается, когда «между собой начинают биться два доминантных процесса. Человек захотел решить вопрос, исходя из своей основной доминанты. И в результате этого решения зародилась новая доминанта. Каждое из намерений законченно и правдоподобно, и каждое вытесняет другое. Две ветви исходят из одного морального переживания».

В подобном состоянии находился главный герой фильма «Бумажный солдат» (2008) – врач, который проводил испытания на людях. Ему необходимо было создать модель жизнеобеспечения будущих космонавтов. Но пока заоблачные выси не были достигнуты, испытуемые гибли. Врач очень переживал.

Можно предположить, что от переживаний, связанных с гибелью людей по его вине, он пытался защититься бредовой конструкцией. Супруге он в экстазе говорил, что придет время, и они будут смеяться над переживаемыми трудностями. Пытался прикрыться лозунгами. Когда он возбужденное излагал свою позицию супруге, так сказала: «Ты болен. Предлагала уехать». Однажды врач потерял сознание. Пока тело его находилось в выключенном состоянии, он увидел своих родителей, с которыми у него состоялся разговор. Он признался своей матери, что у него опустились руки, что он живет чужой жизнью: «…просто руки пали. Такое ощущение, что живу чужой жизнью. Как будто все получается, все нормально, хорошо, а жизнь моя – чужая». Его отец проблему обозначил словом «Сшибка». Что означает конфликт двух импульсов. «Внутреннее побуждение приказывает тебе поступит так, но ты заставляешь делать себя нечто противоположное». Иногда, редко, такое столкновение приобретает необычайную силу. «И возникает болезнь, как, например, в кибернетической машине. Получая, два противоположных приказа машина ломается». И обращаясь к сыну, отец произносит слова, которые, наверное, являются ключом к пониманию фильма: «Может, ты делаешь что-то противное природе своей человеческой, обрекаешь кого-нибудь на смерть, а ты же – врач!»

Эти слова объясняют тот сюрреализм, в котором разворачивается действие фильма: бессмысленные разговоры, нелепые ситуации, абсурдная действительность. Степь, грязь, в каких-то неухоженных бараках готовят к запуску в космос первых космонавтов, овчарки, которых расстреливают, портрет вождя, подсвеченный лампочками, – все это напоминает фантасмагорию сна, от которого никак не проснуться. Мучается человек от абсурдности сна, а проснуться не может, потому что сон оказывается жизнью. И этот сон зритель видит глазами главного героя, вошедшего в состояние синдрома дереализации.

Иные аспекты темы вхождения в измененное состояние сознания см. в части пятой статьи «Остаться человеком», в разделе «Параноидальное я»; во второй части цикла лекций «Остаться человеком», в пунктах 20a-20f.

В данном тексте были отмечены только некоторые аспекты вхождения в «Три “Д”». Иные аспекты – противоречие деятельности законам мироздания и глубинным устоям личности см. в статьях «Преодолеть отчуждение (в том числе – и о депрессии)», а также в лекциях цикла «Познать свое призвание и следовать ему», в пунктах 6б-7б.

«Он», помогающий не растаять в пламени зла

Многое из сказанного (и история Срубова, и слова Виктора Франкла, и слова персонажа фильма «Господин Никто») ложится на текст одной композиции, представленной исполнителем, назвавшим себя «Нигатив». Текст его композиции «Одиночество» приводится не полностью. В квадратных скобках даются отсылки к некоторым мыслям, приводимым в статье.

«Как скомканы простыни, дни скомканы прошлого,
Я сломан и брошен в мир громкий и пошлый,

Где розги прожитого жгли мозг мой безбожно, [черный пепел жег мозг Срубов]
Я помню, что что-то должен, я болен и уже поздно..
Я словно солнце – опасен для масс праздных,
Я болью создан – заразен как власть страсти,
Я распластан на вражеском поле боя
Зову вас, связки рву: «Пожалуйста, хоть кто-нибудь»..
Никто не наполнит глаз пустых и бездонных
Тех посторонних, что в палатках живут железобетонных,
Ничто не тронет их, в сонных притонах,
Слушают, но не слышат, тут, но не дышат.. [Вроде бы все хорошо, есть: ТВ, еда, работа, сон]

Огромный холодный желтый диск в чужом небе, [дереализация?]
Мысли сломаны как стебли, воля толпы съедена.. [Виктор Фр. о стадном чувстве]
Где вы, скажите?? Где я???
То ли был, то ли не был, то ли жил, то ли бредил.. [Деперсонализация, «Господин Никто»]

<…>

Что может меня спасти в этом оплоте плоти?? [заботы только о выживании]
В этом болоте похоти, лжи и прочей рвоте,
Вы говорите, что они мертвы, вы врете-врете,
Вы чужаки и вот причина фальши в ноте..
Грязь льете, а я не просто верю – знаю,
Он там, Он помогает мне иначе б я растаял [см. P.S.к тексту песни]
В этом пламени зла, что вместо тепла в вас,
Не понимаю даже, как Он прощает так часто..
Среди несчастья, среди судеб разбитых на части,
В осколках стекла того, в лучах безучастия,
Я видел ее и она все так же прекрасна,
Так же ласкова, так же чудесна как в сказке..
И пусть я как и прежде безмятежный невежда,
У каждого, кто не повержен, еще есть надежда!
И я надеюсь на первых двоих, и на то, что кончится,
Однажды, и мое одиночество!»

P.S.к тексту песни:

«Он» появляется также в композиции «На ковре из цветов».

…[Будут позваны те], «кто верил и не перестал.
То будет рассвет, но рассвет не для всех.
Рассвет и горестный плач, неистовый сменит смех
И города накроет смерть, одеялом тумана,
Руины кварталов в небо чёрное лыбят оскалы.
И нас останется так мало, по-одному
Станем скитаться, искать в песках хоть кого-нибудь.
И если даже будет двое, будет Он с нами [ср. Мф 18. 20]
И там построим столицу за камнем камень.
Высокий белый замок с воротами и гротом,
Скрепит раствор, все пропитано кровью и потом.
Наших башен шпили острее острия мечей.
Нам ли с тобой не найти, брат, досок, да кирпичей!

Припев:
Под руинами к самому небу новый росток,
В зелёном озере сгинут следы войны и обмана,
Битое стекло не поранит босых ног,
И на ковре из цветов мы отстроимся заново»[41].

О том, что под местоимением «Он» имеется в виду Тот, о Ком писал и преподобный Иустин (Попович), становится понятно по еще одной композиции – «На пороге храма» (по всей видимости, текст этой композиции носит автобиографический характер).

Преподобный Иустин (Попович) или «Человек в высоком замке»?

В творениях преподобного Истина (Поповича) мы можем найти (и находим) многие ответы на те вопросы, которые были впрямую или «молча» поставлены выше. Важно учесть, что преподобный Иустин (Попович) был не только профессором и богословом. Он был поэтом (не в смысле написания стихов, а смысле того, что он воспринимал тончайшие грани бытия).

Более того, нужно учесть время и обстоятельства, при которым он описывал в своих богословско-поэтических образах путь сохранения человеческой личности путем соединения ее с Богочеловеком Христом. Это было время тотального давления. Преподобный Иустин на определенном этапе своей жизни был изолирован, заперт в горном монастыре, откуда он и светил своей жизнью, любовь, своими творениями.

Секулярный мир не знает подобного подвига сохранения человеческой личности в условиях, когда среда стремиться эту личность аннигилировать. И в данном смысле в качестве сравнения с историей жизни преподобного Иустина можно упомянуть о романе- антиутопии «Человек в высоком замке», в котором представлен образ человека, вроде бы и не перемолотого обстоятельствами.

Действие романа разворачивается в плоскости альтернативной истории: немцы победили во Второй Мировой Войне, и территория США была поделена ими и их союзниками-японцами. Человек же в высоком замке написал книгу, в которой предложил иной вариант (альтернативный альтернативному) развития истории (мол, немцы не победили). И этого человека немецкие спецслужбы задумали устранить – в этом, собственно, состоит одна из основных идей романа.

Но что этот человек сделал такого особенного? И поможет ли кому в аналогичной ситуации сохранить свою личность разрушения книга аналогичной той, которую написал человек в высоком замке?

При том, этот персонаж на страницах книги позиционируется как некая величина, влияющая на ход истории. Как можно объяснить такое несоответствие между «реальной» деятельностью персонажа и теми чертами значимости, которыми его образ нагружается?

Возможно, автор испытывает потребность найти путь сохранения личности в условиях тотального давления, но перед его глазами нет примера человека, который бы на практике осуществил задуманное автором. Возможно, ставя перед собой высокие задачи, автор пытается их воплотить, используя только тот «мировоззренческий строительный материал», который ему предоставляет окружающая его секулярная культура.

В лице же преподобного Иустина у нас есть реальный образ, его творения дают нам реальные «строительные материалы». Перед нашими глазами есть образ реального человека, реализующего свою личность в истории через деятельно организуемую связь с Христом.

См. главу «Связь со Христом и точка опоры» в части 4.1. При наличии этой связи и этой точки опоры у человека появляются ресурсы не быть аннигилируемым теми условиями, о которых рассказывается в главе «Подавление деятельности ума и формирование поведения» (условного рефлекса).

О преподобном Иустине (Поповиче) применительно к теме воскресения духа и противостояния разлагающему давлению извне см. в короткой заметке «ПАСХА – пережить Пасху как бессмертие своей души» (в этой заметке также рассказывается несколько о упоминавшейся не раз Евфросинии Керсновской).

Приложение

[1] Некоторые зарисовки к теме утраты идентичности в условиях прогрызания корпоративной культурой путей в высшие этажи иерархии человеческого сознания – из книги Эрика Фромма «Быть или иметь».

В главе «”Рыночный характер” и “Кибернетическая религия”» Фромм пишет, что при авторитарном, накопительном, рыночном характере жизни «человек ощущает себя как товар … Живое существо становится товаром на “рынке личностей”». «Успех зависит главным образом от того, насколько люди умеют выгодно преподнести себя как “личность”, насколько красива их “упаковка”, насколько они “жизнерадостны”, “здоровы”, “агрессивны”, “надежны”; “честолюбивы” … Тип личности в некоторой степени зависит от этой специальной области, в которой человек может выбрать себе работу. Биржевой маклер, продавец, секретарь, железнодорожный служащий, профессор колледжа или управляющий отелем – каждый из них должен предложить особый тип личности … Человека мало волнуют его жизнь, его счастье, главное для него то, насколько он пригоден для продажи.

Цель рыночного характера – полнейшая адаптация к тем условиям, при которых ты нужен, при которых на тебя есть спрос при всех обстоятельствах, складывающихся на рынке личностей. Люди с рыночным характером по сравнению, например, с личностями XIX в. не имеют даже собственного “я”, на которое они могли бы опереться, поскольку их “я” постоянно меняется в соответствии с принципом “я такой, какой я вам нужен”. Люди с рыночным характером не имеют иных целей, кроме постоянного движения, выполнения всех дел с максимальной эффективностью, и если спросить их, почему они должны двигаться с такой скоростью, почему они должны стремиться к наибольшей эффективности, то настоящего ответа на этот вопрос они дать не могут, а предлагают одни лишь “рационалистические” ответы типа “чтобы было больше рабочих мест” или “в целях постоянного расширения компании”. Они не задаются (по крайней мере сознательно) такими философскими или религиозными вопросами, как “для чего живет человек?”, “почему он придерживается того или иного направления?” У них свое гипертрофированное, постоянно меняющееся “я”, но ни у кого нет “самости”, стержня, чувства идентичности. Кризис современного общества – “признак идентичности” – объясняется тем, что члены этого общества стали безликими инструментами, их чувство идентичности обусловлено лишь их участием в деятельности корпораций или других огромных бюрократических организаций. Чувства идентичности нет там, где нет аутентичной личности.

Люди с рыночным характером не умеют ни любить, ни ненавидеть. Эти «старомодные эмоции” не вписываются в структуру характера, функционирующего почти полностью на рассудочном уровне и избегающего любых чувств, как положительных, так и отрицательных, которые могут помешать достижению основной цели рыночного характера – продажи и обмена, – а точнее, функционированию в соответствии с логикой “мегамашины”, частью которой они являются. Их не волнуют никакие вопросы, кроме одного: насколько хорошо они функционирую? Судить же об этом можно по степени их продвижения по бюрократической лестнице».

[2] Два примера переживания ужасающих видений арестантами, с которыми имел общение архимандрит Спиридон (Кисляков), которые он приводил в своей книге «Из виденного и пережитого».

«Этот арестант был глубоко проникнут сознанием своей греховной вины. Каждый раз во время моего появления на каторге он ни о чем так не говорил со мною, как только в своих грехах. Он боялся, как бы его грехи не противостали Божию милосердию к нему. Убеленный сединою, он был, как младенец, по своему характеру. По всей вероятности, каторжная жизнь довела его до такого детского состояния.

Вот что он мне рассказал: Вы знаете, батюшка, наказал меня Бог за мою гадкую, развратную жизнь; я ведь какой душегубец, о, душегубец! Я с одним доктором двадцать семь лет занимался одними абортами. Прежде я боялся Бога и собственной своей совести заниматься этим делом и не раз по этому вопросу говорил с женою: не оставить ли мне эту специальность. А жена-то моя была женщина не русская, а крещеная еврейка, она даже об этом и слушать не хотела. Когда я ей скажу что-нибудь, то она сейчас начинает мне говорить о детях, об их образовании, о квартире, что вот ей тут плохо живется, квартира стала тесная, нужно купить свой дом, открыть где-нибудь в городе лавочку, и начнет всякую всячину причитывать, а ты слушаешь, слушаешь, плюнешь да и опять за то же самое дело. Собрал я за все эти годы своей специальности тысяч тридцать, а доктор тысяч двести. Вот как мы драли за свое дело. Были такие пациентки, что по пятьсот, а то и больше платили нам. Однажды я, как слег в постель и чуть не умер от брюшного тифа, тут-то пробудилась моя совесть, и я стал со слезами просить Бога, чтобы Он поднял меня, и, если я выздоровлю, то больше не буду заниматься этой специальностью. Через месяца три я поднялся, выздоровел. Жена и доктор опять принудили меня взяться за это дело. Однажды у одной богатой женщины вынули аборт шестимесячный. Когда доктор положил его в таз, то по мне побежали густые мурашки, мне было жаль этого живого ребенка, у меня навернулись слезы на глазах. После того, как доктор совершенно освободился вместе со мной от этой постыдной операции, я не утерпел спросить доктора: “К.В., скажите, пожалуйста, отчего моя совесть неспокойна от этих вот абортов? Вы знаете, сколько мы с Вами молодых человеческих отпрысков отправили на тот свет?” Доктор так и покатился от смеха, слыша от меня, по его понятиям, такое суеверие. “Да Вы спросите свою жену об этом, так она Вам скажет то же, что и я скажу Вам, Вы, как будто и образованный, – говорил доктор, – а не понимаете самой азбучной истины. Если бы Вы взяли микроскоп и посмотрели бы на ту массу сперматозоидов, которые без нас самой природой тысячами выбрасываются на свободу, т.е. на окончательную смерть. Кроме того, сколько ты сам выбросил этих маленьких душонок и человечков; так при чем же тут совесть? Ведь человек – это ком мировых сил, сошлись, образовали ту или иную форму по своим составным элементам, вот и все”. Как доктор ни пытался меня убедить, что делать аборты и получать большие за это деньги – хорошее дело, я в душе своей не верил ему. Не верил ему потому, что вся интеллигенция, в частности, медики, совершенно отвергли веру в Бога как Творца природы. Пробыв у доктора часа два, я отправился к одной пациентке. Оттуда я, вернулся к себе домой. Не успел я и вступить в свою квартиру, как жена до того была на меня зла, что взяла в руки урыльник да сует им мне в лица, а сама-то по-русски ругала меня. Я не вытерпел, взял из-под стола бутылку да и ударил ее. Попал прямо в висок. Через минут десять она была уже трупом. Я подумал, подумал, да и убил своего пятилетнего мальчика. Перед этим я думал так: меня сошлют, матери нет, он останется один… и решил убить. Меня осудили почему-то на восемнадцать лет каторги. Вы знаете, батюшка, когда я ложусь спать, то мне представляется большая котловина, наподобие озера, и вот из этой-то котловины подымается все ее дно, и это дно – сплошные дети. Одни из них только что зарождаются, другие уже имеют маленькую форму, иные уже сформировавшиеся, а среди них находится моя жена и мой пятилетний сын, и все они-то язычки свои вытягивают и ко мне их направляют, то своими ручонками грозят мне. Ах! Какой кошмар я всю ночь вижу. Погибла, погибла моя душа!” Арестант заплакал. Я его убедил исповедаться, причаститься Святых Тайн и как можно чаще молиться Богу. Он согласился. Прошло после этого шесть месяцев, он умер. Я убежден, что его покаяние будет принято Богом».

«Арестантка:

– Я, батюшка, хочу с вами побеседовать. Но я хотела бы глаз на глаз с вами побеседовать.

– Хорошо, – ответил я, – если желаете, то сейчас можно в церкви.

– Нет, батюшка, я сейчас по некоторым данным не могу, а вот если бы вы приехали для меня завтра, так после обеда, я бы была вам очень и очень благодарна.

Я согласился на ее просьбу и на второй день после первого чаю я приехал в тюрьму. Она уже меня поджидала. Попросил отворить церковь. Мы вошли в нее. Надзирательница осталась на паперти.

– Батюшка! Я до безумия мучаюсь, страдаю душой, вся моя жизнь перевертывается вверх дном. Я уже вас и проклинала и ругала за ваши проповеди, что вы со мной сделали? Зачем вы всю мою душу всколыхнули? О, я великая грешница! Господи, помоги мне, облегчи мне мои страдания. Смерть моя, где ты? О, Господи, спаси меня грешницу.

Я попросил ее успокоиться и она, когда пришла в себя, начала мне рассказывать свою жизнь:

– Родители мои, – так начала она свой рассказ, – были люди зажиточные. Нам жилось хорошо. У родителей нас было пятеро: три сына и две дочери; я была самая младшая. Бог наградил меня умом и красотой. Еще в шестом классе гимназии я была уже помолвлена за одного студента-врача. Два года мы жили хорошо, затем разошлись. Он очень был ревнив, хотя отчасти был и прав. Лесть мужчин скоро меня свела с пути честной жизни. Когда мы развелись, то я открыто не пустилась в проституцию, а решила под другим флагом предаваться страстям. Я выстроила в Москве гостиницу, где вербовала молодых подростков-девочек и занималась живым товаром. Прежде я их жалела, мучилась за них совестью, но потом, с годами, я всем этим пренебрегла и преспокойным образом вся с головой ушла в это ужасное ремесло. О, милый батюшка, сколько на меня сейчас несчастных глаз смотрят, и все эти глаза подростков, которые умоляющим взором смотрят на меня и смотрят ужасно, они насквозь мучительно пронизывают меня. Вот глаза умершей Кати, а вот милой Жени, а вот и Веры, Любы, Саши… ох, все они смотрят на меня, и их взоры с укоризною спрашивают меня: “За что ты нас мучила?” (Плачет арестантка).

После того как успокоилась, она стала продолжать далее:

– Да, батюшка, как еще Бог терпит грехам моим. Я более чем двести невинных подростков растлила, выбросила их за борт жизни, да тридцать браков разбила, двух девушек отравила и одну замучила до смерти. Чего, только я не делала, ах, тяжело даже подумать. Наконец, я решилась на еще одно ужасное преступление: убить своего любовника, чтобы он больше никому не достался. Любовник мой был 17-летний гимназист. За него-то вот и попала в каторгу. Я спокойна была до сей Читинской тюрьмы. Но когда послушала ваши проповеди, то теперь я себе места не могу найти, совесть ожила во мне, поднялись, как тени, все мною замученные девушки, глядят на меня, и взоры их настолько страдальчески грустны, что они невыносимо больно насквозь прожигают меня, как самой острой тонкой докрасна раскаленной проволокой. Милый батюшка, что же я теперь должна делать, чтобы хоть немножечко облегчить мое душевное страдание?

– Вот что, голубушка. Чистосердечно покайся и покайся так, чтобы с самого раннего возраста вы могли бы припомнить и все, что только есть у вас на душе, должны перед Богом высказаться, и высказаться до самого последнего греха. Как бы вам ни было стыдно и трудно, вы все-таки должны будете это сделать. Затем, чем для вас исключительные по своему преступлению грехи кажутся более других тяжелыми, постыдными и мерзкими, тем внимательнее вы должны на них останавливаться, дабы они духовнику были совершенно известны. Это пока первое будет для вас духовное лекарство. Второе: прочтите все Святое Евангелие раза два, и третье — утром и вечером молитесь так: «Господи, спаси и меня грешную». Молись не много, но горячо, а после посмотрим.

Через две недели я зашел к ней. Она немножечко стала себя лучше чувствовать. Решилась на мои советы. Исповедывалась, но от причастия я ее еще удержал. Удержал не ради того, что я ее считал недостойной, а ради того, чтобы опостоянить в ней духовно настроение. Душа женщины далеко не так глубока, как душа мужчины, и поэтому я решился закрепить в ней сознание греховности. После этого купил ей Евангелие и попросил ее, чтобы она прочла два раза и также молилась Богу. После этого через неделю я зашел к ней, результаты оказались налицо. Она была веселой, спокойной, но на душе ее чувствовалось еще что-то. Настал день воскресный, я нарочно для нее подыскал дневное Евангелие о блуднице, умывшей ноги Христа. Послал за ней, чтобы она сегодня была в церкви. Она пришла. Евангелие мною было прочитано. При конце литургии Бог мне помог на Евангельскую тему о всепрощающей любви Христовой произнести сильную проповедь. Арестанты плакали, плакала и она. В заключение своего слова я велел арестантам стать на колени, стал и я, и обратясь к местной иконе Спасителя, я воскликнул: «Господи! Вот и эти узники, из них есть и такие, как и та блудница, которая до Твоего появления перед ней грешила, продавала душу и тело миру сему, предавалась разврату, но до тех пор, пока не знала Тебя и не увидела Тебя все любящего Спасителя падших грешников. Как только Ты показал ей, так она уже лежит у ног Твоих и горячими слезами вымаливает у Тебя прощение себе. Господи! Оглянись и на этих узников, ведь и они льют свои слезы на Твои для нас незримые ноги, будь милостив, открой свои всепрощающие уста, скажи всем им: чада Мои, прощаются грехи ваши за вашу любовь ко Мне».

Церковь рыдала, а бедная арестантка лежала без чувств, как мертвая. Кончилась литургия. Арестантка все никак не может успокоиться. Через три дня после воскресенья я опять зашел к ней. Она со слезами встретила меня и передала мне, что, читая Святое Евангелие, она чувствует какое-то тяготение к Богу, перед которым ей хочется излиться в слезах покаяния.

После этого дня я был командирован на каторгу. Через месяц, когда вернулся обратно в Читу, то нахожу се в весьма угнетенном состоянии духа, она думала, что я больше не вернусь в Читу. На следующий воскресный день я еще раз исповедал ее, а потом и причастил ее Святым Тайнам. Этот день для нее был первым счастливым днем в ее жизни. Она так радовалась, что даже после этого часто говорила мне: «Я еще в жизни такого дня никогда не переживала».

[3] Выдержки из книги Виктора Николаева «БезОтцовщина» о покаянии исполнителя смертной казни Матфея.

«Судьба у старика Матвея была грозная, потрясаю­щая своей правдой. Он появился здесь в сорок пятом, сразу после войны, которая люто прошлась по здешним местам. Потери понес каждый дом и не по одному чело­веку. Сельское кладбище стало больше самого села. А село, постепенно приходящее в себя после войны, всех принимало легко и с радостью. Народ был прост, общая беда Всех уравняла, смирила и примирила. Люди жили бедно, но весело. Одно то, что пришла долгожданная победа, вселило в людей небывалую силу и духовный подъем. Народ истосковался по работе, земле и покою.

Но до войны эти места познали и другую кровь. До прихода советской власти в округе был мужской монастырь и несколько храмов. В 38-м сюда прибыла рота ОГПУ для выполнения государственной задачи: расстрела монахов и священников. В ней рядовым исполнителем был и молодой солдат Матвей. Тогда земля с лихвой познала жестокие пытки и казни. Пик зверств пришелся на май 38-го года. Это было сотря­сающее разум безумие. Исполнители зверели от сладкого запаха человеческой крови. У этих людей нередко перед расстрелом происходило заметное помутнение рассудка, менялись речь, мимика, голос, сужались зрачки, учащался пульс, слышались лающие команды. Расстрелы, как правило, заканчивались диким пьян­ством. У людей часто наступали внезапные перепады в настроении: от плаксивости до бешенства. Улыбки напоминали злобную ухмылку, глаза от нескольких расстрелов нехорошо маслились. Матвей однажды ви­дел, как отдающий команду “пли!” стал перед этим ры­чать и рыть землю ногой, как жеребец. В отряде были латыши, которые своей жестокостью и ненавистью зат­мили всех. Ночной казарменный храп после расстре­лов вводил самого Матвея в ужас, отчего он вставал, выходил на улицу и подолгу, неряшливо пил дождевую воду прямо из бочки. Настоящие же мучения, которые впоследствии испытывает исполнитель смертной казни не дано знать никому. Матвей потом об этом скажет так: “Это огненный мрак и испепеление души…”

Был случай, когда казнили умалишенного. Общее безумие исполнителей достигло своего предела. Паре­нек счастливо улыбался, сам старался принять нужное положение, потом весело занял место, на которое ука­зали. Он даже что-то подсказывал исполнителям. Мат­вей и сослуживцы дошли до полного отупения, их глаза и лица были мертвы.

Но однажды приговоренный смертник посмотрел в глаза исполнителю и тот задохнулся на вдохе…

Собаки не лизали кровь расстрелянных, они от­ползали на брюхе от неведомого запаха.

А потом наступило главное – расстреливали трех монахов. Их вывели прямо из алтаря. В храме при расстреле икон были постоянные осечки. Это усили­вало злобу карателей. К месту казни двое мучеников бережно несли третьего – старого монаха. Все трое пели потрясающее, великое песнопение «Христос Воскресе!» Стоя на краю ямы, они поклонились исполни­телям и попросили расстрелять их вместе.

Один солдат, пытаясь в ярости ножом срезать мо­наху бороду, внезапно отрубил себе указательный па­лец той руки, которой ее держал.

– Вы тут все одним миром мазаны… – прорычал он.

– Да, – глухо ответил монах, – ты прав. У нас, дей­ствительно, одно миро на всех.

Монахи стояли в рост, у ямы, лицом к солдатам. Они молчали. На мгновение воцарилась тишина. Это был неземной торжествующий покой!

– Ну, что, ммм-онахи? Страшно?! – заикаясь, вы­пытывал Матвей. Бб-ольно?!

Стоявший босой старый монах, с трудом разлепив спекшиеся от крови губы, прохрипел:

– Больно… и страшно… за тебя, солдат…

– Пли! – рявкнул комиссар.

Грудь монахов разорвали десятки пуль.

Матвей ясно помнит те страшные мгновения, когда винтовка вдруг затяжелела, как многопудовая, и ствол начал опускаться до земли, но кто-то словно пушинку поднял его, и винтовка стала такой длины, что упер­лась прямо в грудь монаха. Матвей видел, как его пуля вошла в сердце мученика…

…После того дня прошло около года. В тех местах случился тиф. Заболел и Матвей. Он был настолько плох, что его перенесли в палату для умирающих. Из нее ежечасно убирали покойников и заносили таких, как Матвей. Его тело горело огнем, но самого при этом сильно морозило. Ноги были ледяные и мокрые. Это была уже не жизнь, а самое начало “после жизни”. Не­мело лицо, угасало зрение, и в этот предсмертный миг душа простонала: ”Отведи!..”

Возглас грешника был услышан… Почти мертвый Матвей вдруг увидел над собой яркое голубое бескрай­нее небо. На этом удивительном фоне стоял в алтаре, у образа Спасителя, тот расстрелянный монах. Он сосредоточенно, спокойно служил молебен о тяжко болящем Матвее!!! Расстрелянный им монах произ­носил… его имя…

Скоро Матвей попросил пить. А к вечеру ничего не понимающие санитары перевели Матвея в палату для выздоравливающих…

Потом была война. Уже там, пройдя через крово­пролитные бои, имея ранения и награды за личное му­жество, он вдруг стал все чаще возвращаться мыслями и сердцем к тому расстрельному часу. А после войны, его душа, не вынеся мук, заставила Матвея вернуться на место жестокого греха. Старик будет помнить эти мгновенья вечно. Едва он дошел до того места, как ноги сами подкосились, и измученный нераскаянным грехом солдат уткнулся лицом в святую землю.

Прости-и-и… – простонала русская душа. – Прости…»

Матфей со временем стал сторожем на кладбище. Так вышло, что он познакомился с Колей – мальчиком, жизнь которого сложилась непросто. Вот, что он говорил Коле: «Как у хорошей хозяйки в доме, всему свое место: там стоит посуда, там соль, там иконы, так и на земле-матушке для нас все распределено. Эти места для строительства, эти для ремесла, там лучше отдыхать и лечиться, тут рожают, а здесь обретают покой. Мы же по своей бестолковости часто своевольничаем: переставляем города, деревни, показываем рекам, куда надо течь, какой быть погоде, гоним дожди и что самое худое – на могилах строим дома и прочую мерзость… Часто заходим слишком далеко. У земли, Коля, тоже есть свои слезы. Тогда вмешивается Отец, который, видя наши выкрутасы, надеется, что мы остепенимся. Но ума у нас, как всегда не хватает, вместо него одна дурь. От этого мы начинаем путаться, теряться, ничего не успевать, злиться, ругаться друг с другом… Тогда Отец восстанавливает привычный порядок. А Его воспитание суровое. Нас трясет, заливает, сушит. Мы горим, ноем, воем и в конце концов приходим в себя, затихаем и идем к Матери и Ее Образу. Вот так-то, Коля. Мы в жизни многое что делаем не по-человечески. Потом наша душа за это долго мучается.

Парень внимательно слушал. Стар и млад какое-то время молчали. Тут дед, как бы о некоем своем, давно задуманном, произнес:

– Надо и нам, Николай, ставить здесь Божий дом. На большое мы не богаты, а на часовню я накопил. Не­гоже такому месту быть без икон, да и пришедшему сюда это великое утешение. С кем надо я уже договорился и благословение получил. Быть ей на месте нами же порушенного храма. Кем “нами”, старик не уточнил.

В Пасхальные дни на кладбище было еще одно торжество. Пришло много народу. Самым подтянутым и сосредоточенным был старик Матвей. Освящали воз­веденную всем миром часовню Архангела Гавриила. Тайну названия часовни знал только Матвей. Так звали расстрелянного им монаха…» [Николаев В.Н. безОтцовщина / Документальная повесть. М.: СофтИздат, 2008. С.142–145, 153–154, 159].

[1] Из сборника творений Ухтомского А.А. «Доминанта. Статьи разных лет. 1887–1939».

[2] См. «Генетический редукционизм и аналитический пандетерминизм» из книги Виктора Франкла «Доктор и душа: Логотерапия и экзистенциальный анализ» / пер. Л. Сумм.

^[3] Из книги Виктора Франкла «Доктор и душа: Логотерапия и экзистенциальный анализ» / пер. Л. Сумм.

^[4] Из книги Виктора Франкла «[И все-таки, несмотря ни на что] Cказать жизни: «Да»!».

^[5] Ольшанский Д.В. Психология терроризма. Изд-во «Питер», 2002. 

^[6] Франкл В. «[И все-таки, несмотря ни на что] Cказать жизни: «Да»!».

^[7] См. «Экзистенциальный вакуум: вызов психиатрии» из книги Виктора Франкла «Воля к смыслу».

^[8] См. «Самотрансценденция как человеческий феномен» из книги Виктора Франкла «Воля к смыслу».

^[9] Немецкий журналист раскрыл секрет чудовищной эффективности ИГИЛ [запрещенной на территории Российской Федерации]. 

^[10] Доклад Н.В. Каклюгина «Наркотики - субкультуры - секты - экстремизм - терроризм… Кто готовит социальные потрясения для России?», часть 2 «Ученические коллективы и окружающий мир: риски личностного становления и способы их коррекции».

^[11] Руководство по психиатрии. В 2 томах. Т.1 / А.С. Тиганов, А.В. Снежневский, Д.Д. Орловская и др.; Под ред. А.С. Тиганова. М.: Медицина, 1999. 712 с: ил.,[2] л.

^[12] Морозов Г.В., Шуйский Н.Г. Введение в клиническую психиатрию (пропедевтика в психиатрии). Новгород: Изд-во НГМА, 1998 г.

^[13] Короленко Ц.П., Дмитриева Н.В. Номо Postmodernus. Психологические и психические нарушения в постмодернистском мире: Монография / Ц.П. Короленко Ц.П., Н.В. Дмитриева. Новосибирск: Изд. НГПУ, 2009.

^[14] Из книги Бруно Беттельхeйма «Просвещенное сердце. Исследование психологических последствий существования в экстремальных условиях страха и террора».

[15] Почему ИИ не заменит людей на тяжёлой работе, а будет руководить ими – и сделает труд ещё более изнурительным.

^[16] Руководство по психиатрии. В 2 томах. Т.1 / А.С. Тиганов, А.В. Снежневский, Д.Д. Орловская и др.; Под ред. А.С. Тиганова. М.: Медицина, 1999. 712 с: ил.,[2] л.

^[17] Морозов Г.В., Шуйский Н.Г. Введение в клиническую психиатрию (пропедевтика в психиатрии). Н.Новгород: Изд-во НГМА, 1998 г.

^[18] Московский клерк – о своей жизни в Соловецком монастыре.

^[19] См. главу «Несколько слов о военнослужащих и их душевных травмах» из книги «Победить свое прошлое». Исповедь – начало новой жизни».

^[20] Лидия Головкова. Где ты?.. М.: Возвращение, 2013. С. 14.

^[21] Память 16 марта. См. жития святых, составленных святителем Димитриев Ростовским.

^[22] Из наставлений преподобного Антония Великого, помещенный в первом томе книги «Добротолюбие».

^[23] Кемпинский А. Меланхолия. Пер. с польского. СПб.: Наука, 2002. С. 157–158.

^[24] Из книги Виктора Франкла «Доктор и душа: Логотерапия и экзистенциальный анализ» / пер. Л. Сумм

^[25] См. «Введение. Ситуация в психотерапии и место логотерапии в ней» из книги Виктора Франкла «Воля к смыслу»

^[26] См. сочинение Ивана Ильина «О страдании»

^[27]Митрополит Сурожский Антоний. Труды. М.: «Практика», 2002.

[28] «Психоделия в нашем отечестве» из книги А.Г. Данилина «LSD. Галлюциногены, психоделия и феномен зависимости». М.: ЗАО Изд-во Центрполиграф, 2001.

[29] См., например, главы «Лингвистическая контрреволюция: от слова к цифре», «Читать Деррида… Забыть Дерриду!» из книги Кутырёва В. А. «Cова Минервы вылетает в сумерки (Избранные философские тексты ХХI века)» (СПб.: Алетейя, 2018).

[30] Латыпов И. Управленческая стратегия: как из личностей сделать биомассу. Ч. 1,  Личность против системы: 2 стратегии. Ч. 2

[31] Почему ИИ не заменит людей на тяжёлой работе, а будет руководить ими – и сделает труд ещё более изнурительным.

[32] Руководство по психиатрии. В: 2 тт. Т. 1 / А.С. Тиганов, А.В. Снежневский, Д.Д. Орловская и др.; Под ред. А.С. Тиганова. М.: Медицина, 1999. 712 с: ил.,[2] л.

[33] К феноменологическому переосмыслению философии // Кутырёв В. А. Cова Минервы вылетает в сумерки (Избранные философские тексты ХХI века) / В. А. Кутырёв. СПб.: Алетейя, 2018. (Тела мысли). С. 494.

^[34] Из наставлений преподобного Феодора, епископа Едесского, представленных в третьем томе книги «Добротолюбие».

[35] См. «Бутовский полигон НКВД» из книги Лидии Головковой «Сухановская тюрьма. Спецобъект 110 (58)».

[36] Петров Н. Палачи: Они выполняли заказы Сталина / Н. Петров. М.: Новая газета, 2011. С. 196–197.

[37] Там же. С 82.

[38] Лидия Головкова. Где ты?.. М.: Возвращение, 2013. С. 70.

[39] Там же. С 175.

[40] Николаев В.Н. безОтцовщина / Документальная повесть. М.: СофтИздат, 2008. С. 142–143.

[41] ГРОТ ft ТРИАДА На ковре из цветов