Умнягин В., свящ. «Есть то, о чем лучше не забывать…»

Беседа с выпускником богословского факультета, преподавателем Института дистанционного образования ПСТГУ, кандидатом филологических наук священником Вячеславом Умнягиным о его исследованиях, посвященных истории Соловков в трагическом ХХ веке.

Осенью 2023 года отец Вячеслав был удостоен сразу двух престижных церковных премий: Макариевской премии по гуманитарным наукам за монографию «Соловки. Пейзаж российского разномыслия» (ИМЛИ РАН, 2021) и награды Издательского совета Русской Православной Церкви за сборник статей «В поисках единства. О Соловках и не только» (ИМЛИ РАН, 2023). О многолетних исследованиях, стоящих за этими публикациями, отец Вячеслав рассказал редакции сайта.

– Отец Вячеслав, почему свою книгу Вы назвали «Соловки. Пейзаж соловецкого разномыслия»? Речь идет о разномыслии по апостолу Павлу, которое «открывает искусных» (1 Кор 11:19), или Вы имели в виду нечто иное?

– В «Заметках к будущим воспоминаниям» (1959) Д. С. Лихачев дает интересную характеристику современного ему русского общества. «Так свободны могли быть только русские люди начала века, только люди вполне интеллигентные. Сейчас даже трудно вообразить себе ту степень свободы, которой мы все обладали в заключении. Чем больше было людей разномыслящих, тем больше была эта свобода. <…> В этой возможности иметь свои взгляды, своё и была свобода, а не в “пропуске” за Кремль…»

Разномыслие представлено здесь следствием свободы и одновременно тем, что способствует ее дальнейшему росту и распространению. Добавлю, что, несмотря на разделения в отдельных вопросах, заключенные чаще всего были едины в отношении принципиальных моментов. Например, за редкими исключениями, мемуаристы воспринимали Соловки в первую очередь как монастырь. «В воротах я снял студенческую фуражку, с которой не расставался, перекрестился. До того я никогда не видел настоящего русского монастыря. И воспринял Соловки, Кремль не как новую тюрьму, а как святое место», – писал тот же Д. С. Лихачев, который в возрасте 22 лет стал узником СЛОНа.

Сейчас, спустя 100 лет, в массовом сознании беломорский архипелаг ассоциируется прежде всего с лагерем особого назначения, тюрьмой, часто без учета почти уже 600-летней истории православного монашества, которое сыграло ключевую роль в развитии Соловков. Сегодняшнее разномыслие в отношении одного из важнейших религиозно-исторических центров России вытесняет на далекий план идущую из глубины веков духовную доминанту и приобретает скорее отрицательную окраску. Причиной современного разномыслия становится несвобода суждений – несамостоятельных, зачастую навязанных извне идей о тоталитарном характере русской истории, закономерным развитием которой якобы является появление ГУЛАГа. Все это ведет к разобщению с собственным прошлым, которое окрашивается в мрачные тона и ничего, кроме сожаления, в таком виде не вызывает.

– В основе этой монографии лежит Ваша кандидатская диссертация, которую Вы защитили в ИМЛИ РАН. Изменились ли какие-то оценки в процессе превращения научного исследования в книгу?

– Практически нет, в целом работа осталась той же. Поменялось название: диссертация называлась «Образ Соловков в русской литературе ХХ века (на материале воспоминаний соловецких узников и романной прозы 2000-х гг.)». Сократилась часть, посвященная описанию методологии исследования, в основе которой лежат локально-исторический метод историка литературы и бывшего соловецкого заключенного Н. П. Анциферова, а также научные подходы М. М. Бахтина и А. А. Ухтомского.

– Что Вы можете сказать о второй своей книге, которая вышла уже в этом году?

– Речь идет о сборнике статей, который является продолжением предыдущей монографии и более подробно раскрывает затронутые в ней проблемы. Если совсем кратко, то в первой книге «Пейзаж российского разномыслия» я анализирую имеющее место разнообразие подходов в осмыслении Соловков. Во второй, которая называется «В поисках единства», на материале тематических срезов (отношения заключенных с уголовными преступниками и лагерным начальством, побег из лагеря, жизнь за границей и других) знакомлю современного читателя с особенностями мировоззрения его предшественников, пытаюсь выявить объединяющие нас с ними и друг с другом идейные ценности. 

«Ключ к основному своду воспоминаний»

– Вы являетесь ответственным редактором и составителем книжной серии «Воспоминания соловецких узников». Как связаны Ваши книги и эта многотомная серия?

– Все, что я делаю: пишу статьи, выступаю с докладами на конференциях, даю интервью – делаю с целью привлечь внимание к воспоминаниям соловецких узников, считая их важной частью народного достояния, о существовании которой мало кто знает.

Свои книги я рассматриваю в качестве подводки и одновременно ключа для понимания основного свода воспоминаний. На фоне человеческого горя и трагических событий русской истории при чтении лагерной прозы важно не пройти мимо тех идеалов, которые определяли суждения мемуаристов и описанных ими людей. Необходимо сфокусировать внимание читателя на положительном содержании прошлого без ретуширования или замалчивания его отрицательных сторон.

– Если можно, несколько слов о книжной серии…

– Работу над ней Издательский отдел Соловецкого монастыря начал в 2010 году. Спустя три года вышел первый том, далее каждое лето появлялась очередная новая книга. Изначально серия планировалась как просветительский проект. Задача была не просто в том, чтобы напечатать тот или иной текст, но в том, чтобы приблизить читателя к переживанию эпохи, познакомить его с тем или иным мемуаристом. Насколько это было возможно, мы старались снабдить каждое воспоминание вступительной статьей и в качестве соавторов по возможности привлекали родственников и знакомых соловецких узников, исследователей их литературного и научного творчества.

Со временем стало понятно, что эта серия является не только издательским, но и исследовательским проектом. Некоторые изыскания отмечены в моих работах.

– Ожидается ли выход очередного тома серии?

– В этом сезоне увидел свет одиннадцатый, заключительный выпуск серии. Сейчас идет работа над созданием электронной версии издания.

Соловецкая тема неисчерпаема, поэтому поиск материалов продолжается. Правда, сейчас работа затруднена из-за мировых событий, которые мешают налаживанию научных и человеческих связей.

– По какому принципу отбирался материал для «Воспоминаний…»?

– Привлекались все доступные тексты, в том числе из частных коллекций, государственных архивов и библиотек. Название книжной серии иногда вводит в заблуждение. Люди думают, что перед ними воспоминания новомучеников или как минимум священнослужителей, но это не так. Из восьми десятков мемуаристов, произведения которых вошли в многотомный сборник, всего четверо священников, и понятно почему: верующих заключенных истребляли в первую очередь, поэтому что-либо писать или хранить они просто физически не могли.

– Что можно сказать о мемуаристах, кто эти люди?

– Бытует мнение, что о ГУЛАГе писали исключительно интеллигенты. Отчасти это справедливо для более позднего периода, но неприменимо к воспоминаниям о лагере и тюрьме, которые действовали на Соловках с 1923 по 1939 год. Среди авторов – и ученые, и деятели искусства, и военные, и партаппаратчики, и партийная оппозиция, и рабочие, и служащие, и крестьяне, и даже перевоспитавшийся рецидивист.

Можно отметить, что больше всего мемуаров принадлежит представителям титульной нации, что отражает общую статистику, согласно которой именно они на протяжении всей истории ГУЛАГа составляли большинство в местах лишения свободы.

Вместе с тем в числе мемуаристов люди самых разных этнических и религиозных групп. Католики, протестанты, мусульмане, иудеи, агностики, атеисты (в том числе воинствующие). Разнообразная подборка свидетельств помогает понять, что пришлось пережить в тюрьмах, ссылках и лагерях тем, кто пытался сохранить свои религиозные, нравственные, гражданские убеждения, и позволяет создать правдоподобную картину эпохи.

Понятно, что на мемуары не всегда можно положиться в отношении статистических данных. Но вместе с тем воспоминания служат важным источником информации о самых разных сторонах жизни заключенных, которые невозможно почерпнуть в иных документах. А с учетом того, что архив СЛОНа до сих пор не обнаружен, тексты сидельцев нередко выступают единственными свидетельствами по многим вопросам.

– Есть ли какие-то этапы в развитии соловецкой мемуаристики?

– Для удобства можно выделить довоенный, послевоенный, переходный и современный периоды литературного наследия соловчан, каждый из которых обладает своей спецификой и целевой аудиторией.

Более трети произведений появилось еще в годы существования соловецкой пенитенциарии, когда авторами мемуаров становились российские граждане или подданные иностранных государств, которым вследствие побега из мест лишения свободы либо ходатайства родственников или представителей зарубежных держав удалось вырваться из Советского Союза. Свидетельства заключенных переводились на европейские языки, обсуждались в заграничной прессе, а иногда в качестве реакции на обличительные публикации критиковались в партийной периодике.

В творчестве мемуаристов в тот момент доминировало фактическое, несколько отстраненное, претендующее на объективность описание происходящего. Заметное место у людей, сформировавшихся в дореволюционное время, занимало осмысление жизненных испытаний как части религиозного опыта.

Следующий этап публикации лагерной прозы начался в ходе Второй мировой войны. Произведения печатались на оккупированных территориях и предназначались оказавшимся за границей соотечественникам. Для большей доверительности авторы вели рассказ от первого лица, подчеркивали личное отношение к событиям мировой истории. Причем искренность повествования доминировала над возможным политическим заказом, что проявлялось в нелицеприятной критике западного общества и образа жизни.

В общей сложности с начала 40-х по середину 80-х годов ХХ века было выпущено около четверти воспоминаний о Соловках. В их числе произведения переходного периода, когда к мемуарам довоенных и послевоенных эмигрантов в 1970-е годы добавились свидетельства граждан СССР, приступавших к работе без особой надежды на публикацию своих рукописей. Тогда же на Западе наметился интерес к рассказам о советской лагерной системе, пиком которого стал выход книги А. И. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» (1973), недоступной, впрочем, как и другие схожие произведения, для отечественных читателей.

Современный этап соловецкой мемуаристики берет начало в годы перестройки. Среди его принципиальных отличий – заметный рост числа тематических публикаций и наличие обширной читательской аудитории. Но с точки зрения содержания произведений данный период можно считать продолжением предыдущего, а относящиеся к ним источники рассматривать в качестве развернутых художественных автобиографий. Соловецкие пенитенциарные учреждения чаще всего описываются не отдельно, но в контексте всей истории ГУЛАГа и личной судьбы писателей, почему многие сочинения носят обобщающий и сравнительный характер. Мемуары, созданные спустя десятилетия после освобождения, отличает взвешенный подход, тогда как место религиозной оценки событий занимает их этический анализ, объясняемый тем, что авторы, которые духовно формировались уже в советское время, были лишены церковного опыта.

– Мемуары о Соловках 1920–1930 годов ограничиваются лагерной проблематикой?

– Будучи частью советского социума, СЛОН и другие места лишения свободы отражали общие тенденции происходящего в стране. Протопресвитер Михаил Польский, рассуждая о причинах морального разложения, особенно заметного в тюрьмах и лагерях, писал в 1931 году: «Верующие и вообще старой закваски люди просто вымирают, а средний возраст сильно ассимилировался. Менее чем через десять лет Россия по своему людскому составу будет совсем “новая”».

Спустя почти полвека М. М. Розанов писал в общем о том же: «Чекисты тоже выросли в православных семьях, они в начале двадцатых годов еще лучше нашего нынешнего потомства могли повторить и Десять Заповедей, и Верую, и Отче Наш. За пять-семь лет большевизма не у каждого из них бесследно исчезло в винном угаре, половой распущенности или утопло в крови то, что воспитывалось с детства. <…> То, что здесь сказано о некоторых чекистах, в равной степени относится и к уголовникам».

Справедливости ради надо отметить, что в воспоминаниях разных лет встречаются случаи добросердечного отношения к заключенным. Но проявлялись они, конечно, не благодаря, а вопреки заведенным порядкам. Так, после перевода из тюрьмы на материк в конце 1930-х годов литератор А. Е. Горелов совершенно случайно оказался в одном лагерном пункте вместе со своей женой. Совместное пребывание родственников было категорически запрещено правилами и по той же причине не могло продолжаться долго. Однако в их случае оно длилось целых девять лет, хотя «знали об этом все, начиная с начальника огромного лагеря и кончая охранником на вахте», которые, в отличие от «бесчеловечной системы угнетения», не утеряли гуманных чувств.

Соловки как территория подвига

– На Ваш взгляд, есть ли сейчас в обществе (в том числе в научном) интерес к лагерной теме?

– Относительно недолгая мода на лагерную тему, имевшая место в конце 1980 – начале 1990-х, когда была издана значительная часть лагерных воспоминаний, давно прошла. Какие-то произведения продолжают печататься, но редко и малыми тиражами – они проходят незаметно и на общественный климат влияния не оказывают.

В медийном пространстве, когда тема репрессий все же поднимается, доминирует популистский подход, что создает иллюзию открытой дискуссии, но только поляризует общество. Крайними оказываются те, кто действительно хочет разобраться в проблеме: для одних они недостаточно патриотичны, для других излишне тоталитарны. Тему это не популяризирует и увеличению числа диссертаций или научных статей, посвященных истории ГУЛАГа, не способствует.

– Как Вы пришли к этой теме и когда? Кто помогал на пути к диссертации?

– Двадцать лет назад я впервые приехал на Соловки. Начал водить экскурсии и уже тогда (по-другому просто нельзя) прочитал доступные на тот момент мемуары.

Когда учился на третьем курсе ПСТГУ, на заседании кафедры пастырского и нравственного богословия встал вопрос о теме моей курсовой работы. Отец Николай Емельянов в диалоге с заведующим кафедрой отцом Павлом Ходзинским и отцом Александром Прокопчуком, который был моим научным руководителем, вспомнил, что читал воспоминания Ю. И. Чиркова. Тот 16-летним подростком попал на Соловки и, несмотря на испытания, состоялся и как личность, и как ученый. При этом он обладал оригинальными, иногда достаточно резкими суждениями по целому ряду вопросов. Во время кафедрального обсуждения возникло предложение разобраться в религиозных, культурных, этических мотивах позиции Ю. И. Чиркова и иных мемуаристов, чем я в итоге и занимаюсь последние пятнадцать лет.

Потом я учился в аспирантуре ПСТГУ под руководством отца Георгия Ореханова, уже почившего. Так получилось, что защитился я в ИМЛИ – во многом благодаря поддержке заместителя директора института по научной работе Дарии Сергеевны Московской. Свою докторскую диссертацию она защищала по Н. П. Анциферову и написала вступление к его мемуарам для серии «Воспоминания соловецких узников». Это послужило поводом для нашего знакомства и дальнейшего сотрудничества. Дария Сергеевна – церковный, религиозно мыслящий человек, поэтому мои взгляды на лагерную прозу без особых трудностей удалось согласовать с задачами филологии.

– При исследовании такого обилия человеческих судеб какие примеры оставили у Вас наиболее сильное впечатление?

– Честно говоря, первые годы чтения воспоминаний были сопряжены с тяжелыми эмоциональными переживаниями. В смысле осознания феномена СЛОНа я отчасти прошел путем самих мемуаристов. Б. Н. Ширяев писал, что в момент освобождения соловецкая каторга была для него «только страшной, зияющей ямой, полной крови, растерзанных тел, раздавленных сердец, разбрызганных мозгов… Стоны, вопли, бред, рыдания еще звучали в моих ушах. Над навсегда покинутым Святым островом смерть, только смерть простирала свои черные крылья…». Однако спустя какое-то время писатель «снова всмотрелся в ушедшее и теми же глазами увидел иное. Дивная, несказанная прелесть преображенного Китежа засияла из-за рассеянной пелены кровавого, смрадного тумана. Обновленными золотыми ризами оделись обгорелые купола Соловецкого Преображенского собора, вознеслись в безмерную высь и запели повергнутые на землю колокола. Неземным светом Вечного Духа засияла поруганная, испепеленная, кровью и слезами омытая пустынь русских святителей, обитель веры и любви. Стоны родили звоны. Страдание – подвиг. Временное сменилось Вечным».

Если смотреть на воспоминания с такой точки зрения, то привлекают внимание не только трудности биографии, но и внутренние качества писателей. Их великодушие, оптимизм, колоссальная жизненная и духовная сила. «Выжили те, кто был не только сильный физически, но и духом. К тому же с самого детства занят физическим трудом, кому работа была не страшна любой тяжести и в любых условиях. Если человек просидел 10 лет в лагерях особого назначения, его не нужно спрашивать, какой он был: слабый или сильный. Слабый человек в этих лагерях не выживал, а двадцать лет пробыть в такой мясорубке – особую стойкость надо. Пал духом – считай мертвец», – писал рабочий А. А. Зинковщук. Проведя почти два десятка лет в спецлагерях, он не опустил руки, не озлобился на весь мир, но после освобождения создал семью, построил дом, воспитал детей. Может быть, это и есть практический ответ на вопрос о загадке русской души, природе русского человека, способного преодолевать невозможные трудности и оставаться самим собой?

В седьмом томе книжной серии мы опубликовали воспоминания Е. Р. Редлих. Сама она не сидела, но трижды посещала мужа, который отбывал наказание в материковых командировках СЛОНа. После его освобождения супругов и их семерых детей выкупили проживающие в Германии родственники (Евгения Романовна была наследницей двух родов московских миллионеров, поэтому деньги в семье на тот момент были). Внук мемуаристки протоиерей Николай Артемов, настоятель мюнхенского храма Новомучеников и исповедников Российских, пишет, что именно бабушка – «немка из Москвы <…> неким своим особым духовным настроем в послевоенной Германии сделала из нас русских». Опыт данной семьи, с которым можно познакомиться при чтении воспоминаний, может дать ответ на важнейший вызов современности: как сохранить национальную идентичность в непростых жизненных обстоятельствах, находясь в чужой, инородной среде?

Я привел всего два жизнеутверждающих примера, но их, естественно, значительно больше, и касаются они самых злободневных вопросов.

– Как нужно говорить с современными людьми, особенно с молодежью, на тему Соловков?

– В последнее время, когда меня просят поговорить, я предлагаю вначале почитать. Есть масса вещей, которые нельзя показать на пальцах или объяснить в двух-трех предложениях. Конечно, я могу что-то пересказать, заострить на чем-то внимание, но внутреннюю работу, которая происходит во время чтения, предполагающего сочувствие, соучастие, сопричастность, этим никак не заменить.

– Можно ли говорить о каких-либо тенденциях или традициях в отражении соловецкой темы в воспоминаниях непосредственных участников событий и современной художественной литературе?

– Любой писатель вольно или невольно выполняет определенный социальный заказ, ориентируется на ту или иную читательскую аудиторию, сообразуется с ее ожиданиями. Несмотря на частные предпочтения, которые я сейчас не буду разбирать, запросы участников современного литературного процесса в целом отличаются от умонастроений представителей предшествующей эпохи.

Если отложить религиозный контекст и предложить универсальное определение Соловков, то социокультурное и географическое пространство архипелага можно обозначить «территорией подвига». Подвигом была жизнь насельников обители, подвигом являлась жизнь заключенных лагеря и тюрьмы. У современных авторов, творчество которых я анализирую, мерилом жизни выступает комфорт как в оценках исторических деятелей, так и в объяснениях действий собственных литературных персонажей. По-человечески это понятно, но вряд ли приближает к пониманию прошлого, когда понятие подвига, поиск истины, борьба за идеалы не были лишены смысла.

Другой момент. Ф. М. Достоевский, когда ему предлагали поругать виновников его каторжных злоключений, отказывался от этого, понимая, что он стал тем, кем стал, именно вследствие выпавших на его долю испытаний. А. И. Солженицын писал: «Благословляю тебя, тюрьма».    Ю. И. Чирков, которого я уже упоминал, в самом нежном возрасте был вырван из привычной среды и оказался в лагере, где находились не только просвещенные, сочувствующие ему люди, но также уголовные преступники и еще более опасные надзиратели. С точки зрения земного благополучия ужасно все – и время, и место, и судьба. Между тем соловецкую главу своих воспоминаний Юрий Иванович закончил следующими словами: «У всех получивших дополнительные сроки настроение было подавленное, но наряду с этим была и радость, что мы покидаем СТОН. Именно не Соловки, а СТОН! <…> Раздались отходные гудки, зашумела вода под винтом, и в темном трюме мы покинули СТОН, покинули Соловки – чудный остров, где я прошел свой первый университет, очень трудный, очень интересный и незабвенный».

Благодарность судьбе, благословение страданий, смиренное признание их необходимости для внутреннего роста – подобные вещи, даже если они не являются прямой религиозной манифестацией, нередко связаны с проявлениями, сложившимися на основе христианского учения обиходной культуры, которая формирует человека и поддерживает его в моменты трудного выбора.

К тому же воспоминания соловчан, даже в случае с нерелигиозными людьми, часто имеют поминальный характер. В центре внимания авторов находится человек. «Я не могу не писать! Может быть, это память о них, хороших и плохих, – безразлично», – объясняла причины своей литературной деятельности эсерка Е. Л. Олицкая. Подобная персонификация, которой была лишена советская историческая наука, представляется мне возращением к христианским корням нашей культуры и намечает важный поворот в научной и общественной жизни.

И еще один важный нюанс. Наиболее известные соловецкие авторы Б. Н. Ширяев и Д. С. Лихачев смотрели на Соловки через призму Святой Руси, размышляли о прошлом и настоящем архипелага с большим сочувствием и любовью. Советские писатели, ставшие продолжателями литературной традиции, которая начала зарождаться в середине XIX века в среде либерально-демократической интеллигенции, ни сочувствия, ни любви не имели. Наоборот, все, что было связано с исторической Россией, вызывало у них ненависть и отрицание. То, что сегодня такой посыл более востребован в информационном и литературном пространстве, фиксирует актуальное идеологическое состояние нашего общества.

– Читателю, который только начинает знакомиться с соловецкой темой, какую литературу Вы рекомендовали бы почитать в первую очередь?

– Основные произведения я уже назвал: «Погружение во тьму» О. В. Волкова, «Воспоминания» Д. С. Лихачева, «Неугасимая лампада» Б. Н. Ширяева. Из несоловецких авторов могу посоветовать «Россию в концлагере» И. Л. Солоневича. Книг, конечно, значительно больше, но это, так сказать, минимальный базовый уровень.

– Прошло сто лет со дня выхода постановления об учреждении Соловецкого лагеря принудительных работ особого назначения ОГПУ. Как думаете, к чему обязывает нас этот трагический юбилей?

– По образному выражению телеведущего Феликса Вельевича Разумовского, начиная с 2017 года мы переживаем «череду горьких столетних вех» русской истории. К большому сожалению, крайне необходимое сегодня осмысление прошлого нередко либо превращается в фарс, либо становится заговором молчания. Есть поговорка о том, что если народ не хочет кормить свою армию, то будет кормить армию противника. То же можно сказать про историю, которую необходимо изучать, и изучать самостоятельно. К чему приводит потеря исторической памяти, подробно описано в воспоминаниях соловецких узников. Есть то, о чем лучше не забывать…

Беседовала Ксения Белошеева