Прокопий (Пащенко), иером. Отвергнуться себя

Сегодня мы слышали в Евангельском чтении призыв отвергнуться себя и не стыдиться Сына Человеческого (Мк 8.34–9.1).

Чтобы не стыдиться Сына Человеческого – не обязательно воспринимать как единственный вариант – идти на муки и страдания, исповедовать Его под пытками.

Иногда можно не стыдиться Сына Человеческого, когда поступаем по Заповеди. Когда, например, возникает конфликтная ситуация и мы просто прощаем человека несмотря на то, что это кажется очень глупым – в этой ситуации прощать. Здесь проявляется наша вера, потому что через это исполнение Заповеди Бог зримым образом входит в нашу жизнь и ситуация, бывает, что рассасывается. В таких же случаях у других (отказывающихся простить) – ни у кого не рассасывается.

Одна женщина рассказывала, бывала, что она пропускала на дороге спешащего человека. И потом удивительным образом быстро добиралась до места, куда ехала.

Но я хотел бы остановиться на первой мысли – «отвергнуться себя».

Иногда людей возмущает эта постановка вопроса, особенно про «смирение», про «отвергнуться себя». Им кажется, что Православие хочет из них сделать каких-то бездарностей, ничтожных, никчёмных людей, которые ползают и бесконечно просят прощения.

Но на самом деле, если обратиться к православной антропологии, – можно сказать, что у нас есть самость.

Святые отцы считают, что Бог дал нам различные душевные силы для достижения блага. Но после того, как первые люди отступили от Бога, избрали свой какой-то автономный путь развития, всё в душе перемешалось. И то, что нам было дано как способность принимать самостоятельные решения, продумывать свою стратегию, сейчас нами реализуется иногда как какое-то самодурство.

Речь не идёт о том, чтобы стать совсем несмысленными существами. И хотя мы читаем у весьма аскетичных авторов о том, что послушник должен полностью потерять себя, отвергнуться своей воли и так далее, – о ком в таких случаях идёт речь? Речь о человеке, который достиг совершенства в аскетических подвигах, не то, что мы с вами. Тогда он понимает, что, как и в спорте, есть предел, который ты не можешь достичь.

См. пример старца Иерофея Дидаскала в тексте «О вере», часть 3 «Как познать Истину: Что спросил паломник из Великобритании?», главу «Постижение Истины через деятельную жизнь, направленную к Истине».

У меня был товарищ, он хоть не очень был массивный, но достаточно спортивный. Он дошёл до жима 120 кг от груди и дальше никак не мог продвинуться несмотря на то, что считал себя в очень хорошей форме. Здесь ему надо было смириться, прийти к тренеру, который владел технологией преодоления такого рода порогов, и научиться.

Когда речь идёт уже о высших ступенях совершенства (не только в Православии – мы знаем, что и в искусстве, и спорте), ученик, который понимает, что он достиг на своём уровне совершенства и дальше идти не может, – он просит научить его. Естественно, если ты просишь научить тебя, – то оставляешь за порогом все свои домыслы, потому что твои домыслы не помогли тебе сейчас этот порог преодолеть. Ты дошел до момента, когда ты смирился, сказал, «да, я не могу…»

Но речь идёт здесь даже не об этом случае. Профессор и богослов Жан-Клод Ларше в своей известной книге «Исцеление духовных болезней» как раз и отмечал, когда описывал страсти, что изначально страсти в глубине своей представляют те процессы, которые нам были свыше даны для чего-то. Но мы эти процессы извратили. И поэтому задача состоит не столько в том, чтобы эти процессы как-то блокировать. А сколько в том, чтобы через расширение картины мира, через развитие добродетели вернуть эти процессам изначальный их замысел, чтобы человек соответствовал тому, что было о нём задумано [Богом].

Можно предположить, что некое данное людям качество помогала христианам выдерживать колоссальное давление в атеистические годы, в условиях гонений, когда невозможно было ничего понять, невозможно было найти решение. И здесь человек «включал» свою совесть, свою способность размышлять и принимал сложнейшие решения, которые по максимуму не нарушают его совесть, не затрагивают ближних, никого не предают. Это требовало очень большой включенности. Как сказал один светский автор, цена свободы – это вечная бдительность. Это, конечно, трудно. Многие люди даже были бы рады отдать свою свободу. У Достоевского в «Великом инквизиторе» было сказано, что иногда свобода кажется бременем, и тебе хочется её отдать.

Некоторым людям казалось, что проще отказаться от необходимости нести бремя свободы. Что и происходило в условиях гонений, ведь во включенном состоянии быть трудно. При колоссальном давлении некоторым людям хотелось, наоборот, уйти от этой здоровой рефлексии. Но рефлексия не в смысле руминации, которая суть пережевывание негативных мыслей, например, своих обид. Рефлексия – это способность понять кто я, где я нахожусь, в какой обстановке, что происходит, что требует от меня эта обстановка[1].

Но мы так устроены, что, если мы не пользуемся этой способностью, – она начинает атрофироваться. Наш мозг отвыкает принимать самостоятельные решения и полностью переключается на тот алгоритм, который предлагает окружающая среда.

Подробнее см. в тексте
«Интеллектуальная деятельность как стратегия выживания в условиях тотального давления».

В годы гонений была произведена атака на центр человеческой личности, на способность принимать решения. В концлагерях людей убеждали, что их решение никаким образом не повлияет на их выживаемость. И те, кто верил в это, угасали, начинали шаркать ногами при ходьбе и сутулиться, у них гасли глаза, и со временем они погибали. В условиях XX века не было средств массового поражения, каждого нужно было убивать чуть ли не вручную. Поэтому проще было создать атмосферу уныния, отчаяния, безысходности. Люди сами гасли, отказываясь от разумного принятия решений.

Впоследствии, по окончании Второй мировой войны, технология подавления личности была продумана еще более полно. Была создана научная группа, задача которой состояла в усилении эффекта, производимого массовыми бомбардировками. Когда союзники наступали на Германию, была создана теория социальной турбулентности, которая показала, что необходимо чередовать надежду и отчаяние. Чередование сильного возбуждения и сильного торможения при определенных дополнительных условиях может ввести человека в полутрансовое состояние, в котором он отказывается принимать разумные решения…

Есть, конечно, люди очень осмысленные, но большинство из нас всё-таки имеет какой-то запас прочности. Мы надеемся, что сейчас получится – и не получается. Мы попробуем ещё раз, ещё, но в какой-то момент наступает отчаяние, состояние «отстаньте от меня», – и мы падаем на дно.

Задача – не столько в том, чтобы не потерять способность выстоять в трудных ситуациях. А также и в том, чтобы сохранить «главное», отказаться от бесконечной рефлексии с негативным содержанием.

Череда между отчаянием и надеждой ломает человека. Хотя надежду иметь надо, но, когда мы имеем надежду на Бога, – мы понимаем, что, если сейчас в ловушке нам предлагают сыр, – это не есть надежда.

Есть вещи, от которых трудно отказаться, но нам предлагается отказаться не от рефлексии, а от бесконечной череды хаотизированных мыслей. Они возникают, когда мы пытаемся переживвать а какие-то обстоятельства, по поводу которых у нас возникают страстные помыслы: «Он же мне сказал, он же пообещал. Как он мог отказаться от своего слова?» Мы наполняемся этими мыслями, без конца прокручиваем их.

А на самом деле то, что нам казалось способностью проявления самостоятельности нашего мышления в 15 лет, потом к 30–40 (условно) годам оказывается источником больших страданий. С 40 лет у некоторых начинаютc суицидальные мысли по причине того, что реальность не отвечает их ожиданиям.

И иногда нужно уметь отказаться, идя от такого рода идей. Чёрные мысли заполняют весь наш горизонт, отвлекая от самого главного.

См. «ИСКРА ЖИЗНИ: Свет, сумерки, тьма» – комментарии к циклу лекций
(беседы о развитии творческих сил (в широком смысле этого слова) и о их угасании)».

Сейчас происходит практически то же, что происходило в середине XX века с помощью психологических доктрин. Создается огромное количество книг по нейробиологии, которые имеют очень низкое научное качество, они могут впечатлить только людей, которые совсем не знакомы с наукой. Это и Роберт Сапольски – «Биология желания», и Дик Свааб – «Мы – это наш мозг». Майкл Газзанинг – «Кто здесь главный?», имже несть числа.

Теперь происходит, по сути, то же самое, что и лагере, только с позиции научных изданий. В России есть нейробиолог, которая на публичных площадках говорит, что у нас нет свободы воли. Есть и много других подобных авторов.

Но свобода воли есть, мы испытываем это, этому есть много подтверждений. Как говорил апостол Павел, мы чувствуем в себе «мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую» (Рим. 2: 15) Если бы мозг двигал нами только безусловно, то, испытывай мы желание поесть, – у нас бы не возникало никаких рефлексий.

О ком идёт речь? Кто потерял свободу воли? В научном мире есть такая современная ошибка, когда берут очень узкую группу специфических людей, и данные, полученные по их группе, распространяют на всех.

У светского автора Джорджо Агамбена есть книга «Что остаётся после Освенцима». В этой книге он взял группу деградирующих заключенных, которые потеряли здоровую рефлексию. Когда у тебя сломана способность принимать самостоятельные решения, то перед тобой кладут еду, например, – и ты видишь, что людей расстреливают, когда они берут эту еду, но всё равно бежишь и не можешь сопротивляться. В лагерях таких людей называли «стариками».

Наблюдая за этой группой, Агамбен сделал вывод, что нет ни этики, ни веры, ни религии, ни добра, ничего, – потому что есть эта группа деградирующих людей. Но он пропустил огромное количество воспоминаний людей, которые даже и в Освенциме были, в этом средоточии зла, но сохранили человеческое достоинство. И они были разной веры, не только православные христиане. Это и Кристина Живульская – «Я пережила Освенцим», Йозеф Якубович – «Освенцим – это тоже город».

Известна история боксера, который участвовал в поединках с условием: если проиграет хоть один поединок – то отправится в крематорий. Получая хлеб, он делил этот хлеб с кем-то ещё. Он не превратился в животное, которое ест только свою пайку.

Так же происходит в современном мире. О ком можно сказать, что его мозг не принимает решение? О человеке, который живет по схеме «сон-еда-работа».

Есть известное Гарвардское исследование, которое показало, что если у детей, которые воспитываются даже в неблагополучных условиях, есть человеческие отношения, есть любовь и доверие, – то они не считают свою жизнь неблагополучными. Огромное количество узников, которые прошли ГУЛАГ, показали: если у человека есть ценности, если есть вера, любовь, – он способен подняться над своими импульсами. Если человек готов даже в условиях голода разделить с кем-то скудную еду, про такого человека можно сказать, что они принимает самостоятельное решение.

Но если человек потерял всё это, то такого человека изучают ученые и, действительно, могут говорить, что у него нет никаких тормозящих, в хорошем смысле, процессов, он действительно напоминает животное, высокоорганизованное, но животное. И тогда в каком-то смысле они правы.

Но, в целом, идея о том, что человек управляется рефлексами, а свободы воли нет, неправда даже с научной точки зрения. Наш академик Н.И. Павлов, которого несправедливо обвиняют в пособничестве тоталитарному строю, с научной точки зрения показал, что есть вторая сигнальная система – те смыслы, которые мы строим, с помощью которых мы способны преодолевать наши условные рефлексы, способны подняться на уровень высшего синтеза. И тогда мы выходим из манипулятивного коридора. А чтобы из этого коридора выйти, – надо знать, что этот выход возможен, что к нему можно стремиться.

Господь призывает нас отказаться не от того, что академик Павлов назвал высшим синтезом, второй сигнальной системой, а от наших бесконечных инстинктивных реакций, которые нас мучают, убивают, доводят до самоубийства.

Особенно тогда, когда, как даже святитель Игнатий (Брянчанинов) говорит, что гордый человек был бы рад, чтобы и Сам Бог уничтожился.

Говорил однажды с девушкой очень красивой, умной, талантливой, но, к сожалению, она попала она в психиатрическую клинику. Мне трудно сказать, так как я не учёный – был ли болезненный процесс органически предрасположен. Либо же она сама себя довела.

Но на каком-то этапе её стал злить вообще тот факт, что Бог есть, потому что ей хочется «вот так», а тут – «какой-то Бог, Который делает вообще иначе».

Но вот красивому, талантливому, умному человеку, как раз и нужно отвергнуться от себя. Нужно, в некотором роде, быть объективным. То есть, если мне вот сейчас ситуация и совесть говорят, что надо поступать так, а все мои «таланты» сейчас начинают капризничать, – надо уметь отодвинуть этот внутренний хор. Ведь если человек не отодвинет это – бывает, что доходит просто до сумасшествия.

Поэтому, в каком-то смысле, «быть как дети» (1 Кор 14. 20) – это значит не стать глупыми. Святой Сергей апостол Павел сказал, «не будьте дети умом: на злое будьте младенцы, а по уму будьте совершеннолетни». 

Дети быстро прощают зло. Если что-то потеряли – они не особо не печалятся.

То есть, наша задача – сохранить эту глубокую христианскую рефлексию, которая нам позволяет совершать подлинно важные дела. И в какой-то ситуации отбросить наши страхи, сомнения, колебания и посмотреть, что сейчас ситуация нам говорит, к чему нас призывает заповедь Божия…

А вот это бесконечное чёрное облако мыслей: что меня недооценили, меня не поняли, почему ко мне не прислушались и т.п., – вот это нужно отвергнуть.

И тогда мы можем ещё здесь, на земле, предощутить блаженство райской жизни, потому что мы знаем, что и в страданиях христиане сохраняли радость бытия с Богом. Этого всем вам и желаю!

[1] Вот как определяет рефлексию Жан Клод Ларще в своей книге «Оборотная сторона новых медиа»: «Рефлексия – это не просто мышление, то есть поток представлений, образов или идей. Это упорядоченный процесс, включающий интуицию, но также и разум с его логическими категориями и собственными требованиями (особенно с точки зрения организации и аргументации) и, по крайней мере отчасти, критическое мышление. Как следует из названия, рефлексия – это не первая мысль, а скорее возвращение к ней для ее изучения, уточнения и утверждения. Следовательно, она предполагает шаг назад, дистанцию, а значит и время».