Я не специалист в этих вопросах. Здесь нужно советоваться с мужем или с тем, кто разбирается.

Но слёзы ребёнка ни при каких условиях не могут быть критерием для принятия решений. Дети плачут – это факт. Причём они не просто плачут, а манипулируют. Сестра рассказывала про одну маленькую родственницу. Он плакала, и сестра, чтобы успокоить эту маленькую девочку, не думая, сказала: «У меня бывают проблемы с мужем. И мне тоже приходило в голову поплакать, чтобы добиться своего». Эта девочка мгновенно успокаивается и говорит: «Смотри, я тебя научу». Сестра просто обомлела – оказывается, все эти слёзы были розыгрышем. Девочка любила манипулировать, лишь с мамой этот фокус не проходил. Мама появлялась и говорила: «Слёзы убери», – и тут же ни слезинки. А с папой это проходило. С папой поплачешь – он тебе денежку даст, куда-то отпустит. Она знала, с кем поплакать.

Женские слёзы – вещь спорная. Схиархимандрит Авраам (Рейдман), духовник женского монастыря, говорил, что когда он только начал окормлять сестричество, на исповеди сестра плачет, а он думает: «Я довёл человека!» Потом через какое-то время понял – они всегда плачут. Теперь – пусть хоть до обезвоживания организма рыдают. Если надо что-то сказать – надо говорить, несмотря на слёзы.

Здесь смысл не такой, что женщина хуже, а мужчина лучше. Возможно, это такая форма компенсации женской психики.

Одна женщина как-то сказала, что, приходя домой с работы, она ложится на кровать, прорыдается от своей жизни тяжёлой – и спокойно засыпает. Другая знакомая говорила, что до замужества искала себе на выходные особенно душещипательную мелодраму, чтобы можно было прорыдаться – и её отпускало.

Любовь должна быть зрячей. А если дети будут употреблять наркотики? Они будут рыдать: «Папа, дай денег, мне плохо!» Но если ему дать денег – в итоге он погибнет. А если нужно вести ребёнка к зубному, или делать операцию? – Они тоже будут плакать, потому что им страшно.

В детстве мама вела меня к зубному, я плакал: «Мам, ну пойдём домой». А мама отвечала: «Сынок, мы можем пойти домой, но мы придём, а зубик всё равно будет болеть. И нам придётся снова сюда возвращаться». Я понимал справедливость её слов, но дёргал её за руку и просил вернуться.

Орган, который даёт нам возможность управлять своим поведением, формируется лишь годам к 20-ти. Тогда мы уже можем понять, что действительно важно для нашей жизни. Вылечить зуб, несмотря на страх, или сейчас пойти домой – и всё равно возвращаться. Ребёнок хоть и понимает справедливость того, что зуб надо вылечить, всё равно хочет идти домой – сиюминутное желание перевешивает.

До 20-ти лет не развита способность выбирать наиболее актуальную задачу, в том числе – для всей жизни в целом. Ошибаются те родители, которые говорят, чтобы он сам делал выбор. До 20-ти лет он не способен этого сделать. Поэтому за него выбор делают родители, даже если он будет плакать. Надо с ребенком поиграть, успокоить и утешить, каким-то образом компенсировать его расстройство. Может словесно он не понимает, но ты ему объясняй, что пора уже успокоиться, исходя из ситуации. На уровне слов он, может, и не понимает, что именно ты говоришь. Но иногда складывается ощущение, что какая-то часть информации достигает цели, ради которой появилась на свет.

Когда заходит речь о слезах ребенка, часто вспоминают слова Достоевского о том, что ему не нужен благополучный мир, если в его основании есть хотя бы одна слезинка ребёнка. Когда люди цитируют Достоевского, они совершают очень большую ошибку. Они не обращают внимания на то, какие герои Достоевского произнесли эти слова.

Есть другие слова, которые тоже приписывают Достоевскому: если выбирать между Христом и истиной – он бы выбрал Христа, а не истину. Но эти слова сказал не сам автор, а его герой – Ставрогин, у которого был внутренний раскол. Он знал о Православии, был в курсе церковного учения, выстаивал многочасовые бдения, когда был на Афоне. Но жизнь его была связана с дуэлями, развратом, связями с несовершеннолетними.

Может быть, вкладывая в его уста эти слова, Достоевский показал внутренний раскол человека. Для него Христос, который есть Путь, Истина и Жизнь, раскололся. Может быть, остался Христос как симпатичный человек, с которым хорошо путешествовать по жизни, а истина осталась где-то в стороне, поэтому можно ей пренебречь. Получается, Ставрогин и пренебрегал этой истиной. Эти слова, возможно, подчеркнули внутренний раздрай героя. Но когда забывают, что эти слова были вложены в уста Ставрогину, приписывая их Достоевскому, получается крайне спорная вещь.

Так же по поводу цитаты о слезах ребёнка. Эти слова Достоевским были вложены в уста Ивана Карамазова. А он был против Бога, в жизни его была явная гипертрофия. Иван обращал внимание не на то, что достойно внимания, не на примеры лучших людей. Он собирал выписки из газет, статьи и прочие публикации, в которых подчеркивались циничные, грязные, больные стороны жизни. И его поразила публикация, рассказывающая о девочке, которую родители запирали в туалете. Иван говорил: «А где же Бог? Девочка стояла, плакала, но где же был Бог?».

По версии Ивана Карамазова, Бог допускает бытие такого несправедливого мир, а ему такой мир не нужен. И какой результат такого отношения к жизни? Иван Карамазов сказал, что до 27 лет он будет пить из кубка жизни, а в 27 лет – кубок об пол! Можно посмотреть на образ жизни Ивана. Бога за слезинку ребёнка обвинять можно, но когда он шёл к Смердякову, его случайно задел выпивший мужчина. Иван его толкнул и мужчина упал. Иван пошел к Смердякову, посидел, поговорил. А что, если бы в этот момент мужчина замёрз? А потом – ампутация конечностей, жизнь в инвалидном состоянии. И всё это потому, что тебя толкнул какой-то озлобленный, хорошо одетый тип. Но, когда он возвращался от Смердякова, что-то у него внутри шевельнулось. Он подошёл, посмотрел, что тот жив и дышит.

Бог, по мнению Ивана Карамазова, не должен допускать слёзы ребёнка даже ради блага всего мира, а он, Иван, по-хамски вести себя может. Такая логика.

Этот бунт против Бога, который, в принципе, закончится сумасшествием, возможно и был подчеркнут этими фразами. Это одна из гипотез. Может быть, Достоевский хотел показать нам, что человек, который ведёт себя по-хамски, настолько ослеплён своим неверием, отвержением от Бога, что самому Богу ставит в упрёк слёзы ребёнка.

Может быть, мы, не обращая внимания на малые слезы ребенка, предотвращаем большие. Я не специалист по вопросам, связанным с кормлением, не знаю, правда ли это, но некоторые говорят, когда мальчиков поздно отнимают груди, – они становятся женоподобными.

Всё, что неестественно, начинает порождать соответствующие последствия. Понятно, что дети слезами будут отстаивать то, что им в данный момент нужно. Но если идти на поводу у их слез – выйдет деградация. Некоторым детям сейчас не нужно учиться, выполнять какие-то рекомендации врача. Они плачут, когда они не могут есть сладкое, играть на телефоне. Но если они будут есть только сладкое и только сидеть в телефоне, они вырастут «социальными бомжами». Они не будут уметь общаться, у них не будет эмпатии – основы для становления отношений, лни будут больными, хилыми, чахлыми. В жизни они будут страдать.

Не обращая внимание на их малые слезы, мы освобождаем их от слёз больших, которые будут при переходе в иные возрастные группы.

Это же касается кормления. Здесь видна ошибка органов опеки. Конечно, некоторые считают, что органы опеки изымают детей из семей, только если в семье их бьют, если родители – жёсткие алкоголики, и их образ жизни способствует регрессии детей. На самом деле есть много сигналов, что изымают из семей и по каким-то совершенно ничтожным причинам. Но когда ребёнка изымают из семьи ради малых слёз – ему достаются слёзы большие.

Были публикации на тему падения уровня интеллекта в детских домах.

Глава «О феномене детских домов» из части 3-ей текста «Остаться человеком: Офисы, мегаполисы, концлагеря».

Д.м.н. Р.Д. Тукаев в своей работе «Исследования нейрогенеза взрослого мозга: психиатрический и психотерапевтический аспекты» показывает, что у лишенного матери ребенка может быть блокирован процесс нейрогенеза (образования нейронов головного мозга).

Некоторые мысли этого автора на тему выхода из критического состояния блокировки нейрогенеза вместе с мыслями иных авторов приводятся в тексте «ПОБЕДА – не только на войне, но и – над войной внутри себя. (Некоторые физиологические аспекты ПТСР и Боевой Психической Травмы в контексте смысловой вертикали, позволяющей преодолеть их)».

Сейчас мы не рассматриваем совсем патологические ситуации, при которых родители уничтожают ребенка. Речь о простых людях, которые в чём-то в жизни не разобрались. Кто из нас без греха, особенно при том уровне телевидения и интернет-каналов, которые есть сейчас. Где каналы, которые учат людей строить семейную жизнь в конструктивном ключе? Соответственно, люди строят, как умеют. Если бы у нас была полностью здоровая среда, и на её фоне появлялись люди, которые никак не хотят в эту среду вписываться, – было бы понятно. Но когда строится полностью больная среда, и на этом фоне кто-то ведёт себя нездорово, а остальные удивляются: как же так? Декларируется одно: мы за здоровую семью! Но по факту, в масштабном плане происходит совсем другое.

Итак, если взять ситуацию, где люди просто что-то не понимают в жизни, у них есть слабости, – то всё равно, как писал один автор, семья предоставляет ребенку вариативность действий: попить чаю или кофе, надеть перчатки или варежки, если не брать крайнюю нищету. Ребенок учится адаптироваться к ситуации. Он думает, сопоставляет, учится выстраивать отношения, пусть даже эти отношения пока сложно назвать отношениями.

Но когда он попадает в обстановку детского дома, весь алгоритм там прописан изначально и подстраиваться не к чему. На этом фоне способность строить суждения потихоньку начинает отмирать, потому что она не активируется, как бы за ненадобностью. Если ребёнок попадает в систему детского дома в совсем юном возрасте – ему трудно построить значимые отношения со взрослыми. Его постоянно переводят из группы в группу, взрослые специалисты и педагоги меняются. Не на ком остановить взгляд.

Складывается ситуация, при которой дети ведут себя как маленькие солдатики. Они встраиваются в эту систему, которая думает за них, а потом происходит трагедия. Ребенка, которого не научили думать за которого всё делали, потому что на всё есть нормы, стандарты, отправляют в большой мир абсолютно не приспособленного и не умеющего строить отношения с людьми. И там – кто выживет, тот выживет.

Как писал один автор, разлучение с матерью является шоком. А шоковая ситуация вообще блокирует процесс нейрогенеза – образования новых нейронов. Возникает риск, что у ребенка, в принципе, будет плохо с учебой, с тем, что сейчас называется когнитивными функциями. И это из-за того, что в холодильнике не хватало каких-то продуктов, жилплощадь была недостаточно большая.

Кто-то решает, что ребёнку в этой ситуации должно быть плохо. Хотя самого ребёнка не спросили. Его изымают и создают человека неприспособленного, который рискует погибнуть в этом обществе, утонуть в житейском море.

Поэтому, когда встаёт вопрос о детских слезах, нужно смотреть в перспективу. А также смотреть на соотношение: что мы теряем, что приобретаем. Если речь о лечении, ребёнок плачет, мы понимаем: если сейчас мы прислушаемся к этим слезам – то потом слёз будет больше. Ребенок станет «инвалидом». Помолившись, нужно возложить свою печаль на Бога. Родители должны брать ответственность за принятое решение.

Разговоры о том, что дети сами должны определяться, конечно, имеют под собой какую-то основу. Но дискуссии в обществе должны быть конструктивными, должна быть полнота. Хорошо, дети определяются сами, но тогда пусть они сами работают, сами обслуживают себя, решают проблемы.

А когда возникает ситуация, при которой дети принимают решение, а последствия несут родители, – то она сама по себе не очень когерентна. Она внутренне несколько противоречива.

Существует направление – сенсорная интеграция. Она рассматривает ситуации, при которых развитие ребёнка может быть блокировано. Согласно этой идее, ребенком должны заниматься специалисты, а не родители. Это, конечно, очень спорный тезис, потому что для ребёнка, если у него есть контакт с матерью, ласка матери, её объятия ценнее, чем умные разговоры высококлассных специалистов.

Специалисты преподносят идею сенсорной интеграции так: если у ребёнка в обилии есть сладкое и экран планшета, компьютер, – то ему не нужно устраивать контакт с внешним миром. Он уже имеет то, что ему надо. Такие дети могут погружаться в аутистическую капсулу.

Если два этих фактора – сладкое и экран – ввести в конструктивное русло, то у детей замечается прорыв в учебе, в социальном общении. Дело не в том, чтобы всё обрубить, а в том, чтобы установить нормы: например, несколько конфет вечером. Нужен контекст, при котором эта потребность удовлетворяется (хотя эти слова слишком секулярные). Тогда ребёнок может регулировать свои эмоции по отношению к сладкому.

Ему, может, хочется закатить истерику, но он думает: «А зачем психовать? Вечером, когда мы придём с прогулки, мы будем пить чай, и мама мне даст часть шоколадки». Ребёнок настраивается на эту ситуацию в будущем и становится способным регулировать свои эмоции.

Если в режиме дня нет таких точек, в которых ребенок может адаптироваться, то он привыкает действовать хаотически. Поплакал – дали шоколадку. В следующий раз поплакал, но шоколадку не дали. Ребёнок делает вывод: надо поплакать больше. И, соответственно, он плачет больше.

То же самое с экраном. Может, не получится целиком отсечь ребёнка от экрана, но можно попытаться встроить экран в контекст. По крайней мере, если не всегда будет получаться, тем не менее, даже эти попытки научат ребёнка регулировать свое поведение.

Известно, что те, кто создал информационные технологии, не особо дают своим детям пользоваться плодами технологического прогресса. Потому что экран стимулирует не кору головного мозга, а подкорковые структуры – эмоции, инстинкты. А подкорковые структуры не умеют распознавать реальность и нереальность.

Например, когда люди смотрят фильмы ужасов, – они боятся. Хотя понятно, что фильм ужасов – это результат работы сценариста, оператора, режиссёра, что монстры нереальные, образ монстров – это результат игры актёров, декораторов и так далее. Но в момент просмотра фильма активируется не кора, а лимбическая система, которая реагирует страхом на происходящее.

Соответственно, если бы у человека была активирована кора, – он бы сумел разобраться, что он наблюдает за нереальной ситуацией. Когда люди читают книгу, они могут свои эмоции и продумать, и проанализировать, и сопоставить, например, с теми эмоциями, которые у них были год назад при прочтении подобной книги. Они начинают развиваться.

Долгий контакт с экраном приводит к тому, что кора долгое время находится в неактивном состоянии. Её функция начинает угнетаться. Со временем мы получаем компульсивного человека – такого человека, который захватывается со своими эмоциональными переживаниями и ничего не может им противопоставить.

Дети, которые погружаются в контакт с экраном, со временем начинают страдать. У них всё больше и больше перестаёт получаться ладить с собой. Их несёт, они могут от этого страдать, но ничего не могут с этим поделать. Когда экран ограничивается, тогда ребёнок начинает искать какие-то контакты вовне. Начинает строить отношения с учителями, у него улучшается ситуация с учёбой, отношения с родителями – потому что появляется общение.

Одна женщина, которая занималась детками, рассказала случай девочки с особенностями развития. Она была аутистического склада. Потихоньку родители ограничили ей сладкое и экран. Девочка стала лучше учиться, появился контакт с репетиторами. Хотя изначально родители чуть ли не плакали, когда услышали рекомендации об ограничении. Потому что для них сладкое и экран были удобными инструментами псевдо-решения вопросов – имитацией решения. Например, ребёнок заплакал – ему дают сладкое, экран в руки. И всё, ребёнок сидит где-то в уголке.

Естественно, потом возникают истерики, дыры в которых родители пытаются закрыть новыми порциями сладкого, новой порцией контента. Но когда они стали ограничивать эти пункты – конечно, вначале были коллизии, но потом ребёнок адаптировался к новому образу жизни. Отношения с родителями улучшились, девочка стала учиться.

Однажды произошёл срыв. Кто-то угостил эту девочку конфетами в течение дня. Она на них накинулась – и следом произошёл срыв.

Это объяснимо. Ведь хаотический порыв к одной вещи порождает временную прореху в системе саморегуляции. На каком-то этапе человек не может с собой справляться. У него может возникнуть эмоциональная вспышка: с кем-то поругался – а дальше всё идет по принципу кома снега, который катится с горы.

Через какое-то время произошёл второй срыв – девочка одна ушла в лес (занятия терапии моей знакомой происходили за городом). Хотя всё шло неплохо, был прогресс. Но родители признались, что накануне был праздник, дома было очень много телевизора. И в результате произошёл срыв.

Родители, которые ставили детям советские мультики, еще до перестроечного времени, говорят, что под действием этих мультиков дети танцуют и поют песни, которые пели персонажи. Когда же смотрят мультики западные, дети сидят с открытым ртом, не шевелясь, как зомби.

Один невролог, отец четырёх детей, говорит, что через 15 минут такого просмотра его дети словно похищаются – профессиональный невролог видит, что эти дети уже как бы не его. А потом происходит срыв.

Итак, разумное ограничение сладкого и экрана, пусть даже это сопровождается слезами, исходит из желания блага ребенку, из желания помочь ему избежать слёз больших в будущем. Если он не научится сейчас общаться с людьми, размышлять, активировать свою кору головного мозга, если сказать совсем по-светски, – то в будущем он не сможет найти профессию, которая бы ему нравилась, создать прочные отношения с людьми, познать радость дружбы, любви. Он будет одиноким, будет жить в социальной изоляции, будет неспособным строить общение с близкими.

Кстати, потом ещё и будет обвинять родителей, что из-за них он так несчастен.