Грибовский В.В. Соловецкое заключение Петра Калнышевского в микроисторической прорисовке

Арестованный во время занятия Запорожской Сечи войсками генерала П. А. Текелия 4–5 июня 1775 года, кошевой атаман Пётр Калнышевский вместе с Иваном Глобой и Павлом Головатым почти год находился в московской конторе Военной коллегии, под присмотром её вице-президента Григория Потёмкина. Всевластный екатерининский фаворит в то время вынашивал планы дальнейшего расширения возглавляемой им Новороссийской губернии за счёт запорожских земель и турецких владений в Причерноморье. Калнышевский ему мешал, прежде всего, тем, что был законным руководителем автономного образования, находящегося в составе Российской империи, – Войска Запорожского Низового. Потому Потёмкин и форсировал вопрос об уничтожении Сечи, которое (в виду особых заслуг запорожцев и их кошевого атамана в последней войне с Турцией) вовсе не было необходимостью для имперской власти.

По сообщению от 8 июня 1776 года, Потёмкин подал на рассмотрение Екатерины предложение о пожизненном заточении запорожского кошевого атамана в Соловецком монастыре, а арестованной старшины в находящихся в Сибири монастырях, что и было утверждено императрицей. Святейший Синод получил предписание дать распоряжения соответствующим монастырям [24,с. 196–197; См. также: 20]. 10 июня на основе конфирмованного доклада был издан указ Екатерины II [2, оп. 57, д. 234 а, л. 8–9], и в тот же день Синод, руководствуясь решением Сената, постановил «Калнишевскаго в Соловецкой монастырь принять, а для содержания Головатого и Глобы монастыри в Сибири назначить преосвященному Варлааму, епископу тобольскому, по сношению с тамошним господином губернатором; и в содержании оных узников безъвыпускно из монастырей, и о удалении их не толко от переписок но и всякаго с посторонними людьми обращения и о имении в том настоятелям прилежнаго надсмотрения, и о доставлении им к пропитанию получаемаго из Новороссийской губернии жалованья и о поступании с ними во всем том, как в ведении Правительствующаго Сената предписано». Отдельно оговаривалось, чтобы «в Соловецком монастыре посылаемаго туда узника содержать за неослабным караулом обретающимся в том монастыре салдат» [2, оп. 209, д. 284, л. 300–300 об.].

Соловецкий Спасо-Преображенский мужской монастырь был крупнейшей православной обителью, основанной преподобными отцами Савватием, Зосимой и Германом в 1436 году (Зосима был поставлен во игумена архиепископом Новгородским и Псковским Ионою в 1452 году [15, с. 429]) и возвысившейся при игумене св. Филиппе, бывшем митрополите Московском, которому особо благоволил царь Иван IV. Предшественники Петра I называли этот монастырь «наше царское богомолье», а соловецкие монахи в челобитных царю подписывались в роде: «твои государевы богомольцы и сироты» [17, с. 101]. Монастырю подносились богатые дары и передавались прибыльные вотчины; во второй половине XVII века соловецкая обитель владела 5 тыс. крепостных мужского пола, контролировала весь западный берег Белого моря, от реки Онеги до Колы, и распространяла свою власть на значительную часть его южного (так называемого «летнего») берега [17, с. 102]. Сосредоточение в Соловецком монастыре огромных материальных ресурсов имело духовное предназначение, благодаря чему в этом отдалённом уголке Приполярья были возведены выдающиеся памятники православной архитектуры, а Соловки из места солеварных и рыболовецко-охотничьих промыслов превратились в один из самых значительных центров христианского мира. Ежегодно на Соловки в большом количестве приезжали паломники и добровольные трудники со всей России.

Но в монастыре в течение нескольких веков существовало и скрытое от глаз благочестивых паломников пространство – тюрьма, в которой содержались узники, обвинённые в тяжких преступлениях против государства и церкви. Размещение узников на Соловках обусловливалось нахождением там труднодоступной крепости, связь с которой по морю поддерживалась всего несколько месяцев в году; даже в начале июня кораблям приходилось пробираться сквозь плавающий лёд [9, с. 34]. Тюремные функции монастыря усилились во времена правления Екатерины II, что стало прямым следствием проводимой ею секуляризационной реформы. Согласно императорскому указу об учреждении духовных штатов 1764 года, монастырь лишился почти всех вотчин [18, с. 6], включая и главную вотчину Сороку, находящуюся на материковом побережье Белого моря возле Сумского острога. Состоянием на июнь 1774 года значилось: «А ныне за оным монастырем вотчин и соляных варниц не имеется», кроме находящихся непосредственно на Соловках [2, оп. 209, д. 275, л. 12–12 об.]. Со временем соловецкая обитель потеряла и находящуюся в Подмосковье Морчуговскую пустынь, вместе с принадлежащей ей часовней, стоящей у Москворецких ворот, что в городе Москва [Там же, л. 324]. Были переданы в государственную казну все монастырские «остаточные» деньги; из всех прежних соловецких владений на материке остался только загородный двор при Сумском остроге [12, с. 240], в котором некогда жил один из основателей Соловецкого монастыря Савватий и где находилась летняя резиденция соловецкого настоятеля.

Императрица Екатерина, будучи сторонницей немецких камералистских идей, полагала, что церковь должна быть послушной государству, а главным залогом этого «послушания» является лишение церкви большей части собственных материальных ресурсов; их духовенство должно получать от государства, тем самым, уподобляясь светским чиновникам, находящимся на жалованье [11]. Конечно, эта полная противоречий реформа не привела к такому однозначному результату, однако объём государственных функций, возлагаемых на церковь, сильно вырос, как, в частности, увеличились и тюремные функции соловецкой обители. В 1765 году Соловецкий Спасо-Преображенский монастырь получил статус ставропигиального [12, с. 240], тем самым, был переведён в прямое подчинение Синоду. С передачей монастырю Анзерского скита в 1774 году (В 1764 году Анзерский скит был лишён оброчных денег, собираемых за рыбные и звериные промыслы, а потому пришёл в крайне бедственное состояние; 1774 году в нём находилось 12 монахов [2, оп. 209, д. 273, л. 99–100]. Запустение Анзерского скита вследствие екатерининской секуляризации отражено и в Записках академика Лепехина: эта «особливая, весьма строгих правил установленная обитель … ныне … оставлена впусте и временно Соловецкие монахи отправляют в оставшейся там церкви служение» [15, с. 388–408]) вся полнота духовной, административной и хозяйственной власти концентрировалась в руках соловецкого архимандрита и распространилась на весь Соловецкий архипелаг. В распоряжении архимандрита находилась воинская команда в составе около 100 человек, обеспечивавших боеспособность Соловецкого кремля (как пограничной крепости) и осуществляющих охрану содержащихся в нём заключенных. С началом русско-шведской войны в 1790 году в монастырь прибыл новый отряд из Архангельского гарнизона в количестве 175 человек; всего же, вместе с соловецкой командой численность военнослужащих на архипелаге выросла до 250 человек. При архимандрите Иерониме (1777–1793) соловецкий гарнизон перевели в подчинение ярославского и вологодского генерал-губернатора Мельгунова; ограничение компетенции настоятеля монастыря правительство компенсировало предоставлением некоторых субсидий и льгот, в частности отпуском 500 руб. на год на развитие монастырского мореходства [6].

Архимандрит сохранил заведённый ранее порядок своего летнего пребывания непосредственно в монастыре и выезда на зиму в Сумской острог. Но при этом он должен был сообщать в Синод «в отлучку его смотрение над монастырем, над монашествующею братиею, над служителями и над содержащимися в том монастыре колодниками кому препоручается, и не происходили ли в отсутствие ево, архимандрита, в том монастыре каких непорядков, и в надлежащем исполнении упущения» [2, оп. 209, д. 275, л. 12 об.]. О сохранении регулярности сезонных перемещений архимандрита в сопровождении некоторой части монастырского штата свидетельствуют именные списки лиц, оставшихся на зимнее пребывание в монастыре за 1787–1789 годы, в которые также включались и узники, в частности – Пётр Калнышевский [24, с. 199].

25 июня 1776 года секунд-майор 1-го Московского пехотного полка Александр Пузыревский выехал во главе конвоя, сопровождавшего Калнышевского из Москвы в Архангельск. Конвоирование осуществлялось в режиме секретности; в данной Пузыревскому подорожной Калнышевский упоминался как «некоторый арестант», для поездки использовалось девять подвод, которые должны были сменяться на почтовых станциях «без всякаго задержания» [3, ф. 1, оп. 1, т. 6, д. 12024, л. 5]. Вместе с узником перевозились и деньги – 330 руб., данных на его годовое содержание [Там же, л. 17]. Пузыревский имел указание «чтоб он содержал … [арестанта] в крепком присмотре и во время пути от всякаго с посторонними людми сообщения удалял» [Там же, л. 1]. Тысячекилометровое расстояние от Москвы до Архангельска было преодолено (если учесть состояние коммуникаций) в очень спешном порядке – всего за 16 дней; 2 июля миновали Вологду, 7 июля – Важеск [Там же, л. 5 об.]. 11 июля Пузыревский вместе с подконвойным прибыл в Архангельск [Там же, л. 4]. Архангельский губернатор Егор Головцын должен был проявить недюжинную энергию для того, чтобы обеспечить наискорейшую отправку «некоторого арестанта». По распоряжению губернатора было нанято судно архангелогородского купца Воронихина, которому на следующий день было выдано «дватцать рублей из неположенных в стат доходов» [Там же, л. 6, 7–7 об.]. Днём раньше из архангелогородской губернской роты в распоряжение Пузыревского были командированы сержант Иван Шапошников и трое рядовых: Лукьян Зуев, Антон Луковицын и Матвей Субакин, которые должны были охранять последнего кошевого (судя по выданным им деньгам на провиант и медикаменты) в течение года [Там же, л. 8–11 об.]. Судно купца Воронихина, согласно предписанию губернатора, на всём пути следования до Соловков должно было обеспечиваться местными крестьянами «потребным … числом хороших проводников без малейшаго задержания под опасением строгого за остановку взыскания» [Там же, л. 14].

На выходе из устья реки Двины судно попало в шторм, дважды садилось на мель, отчего было сильно повреждено и 18 июля остановилось на урочище Кумбыш. После произведённого в скорости ремонта и замены заболевшего кормщика [Там же, л. 15–16], корабль наконец вышел в Белое море. Подробное описание путешествия академика Лепёхина в июне 1772 года позволяет воспроизвести некоторые детали обычного пути из Архангельска на Соловки, которые не отражены в документах о конвоировании Калнышевского.

Корабль Лепёхина также попал в шторм на устье Двины и двигался с осторожностью в виду множества мелей. Дальнейшее его плаванье было каботажным, т. е. осуществлялось вдоль берега; на ночлег останавливались в находящихся на побережье монастырях и деревнях, последняя остановка была сделана в деревне Дураковой. Дальнейший путь пролегал по прямой линии на Соловки, минуя остров Сокжинский, окружённый каменными островками – Бакланами, к югу от которого находится Онежская губа; дальше следовал Анзерский остров, входящий в состав Соловецкого архипелага. Сделав остановку на ночлег в Анзерском скиту, Лепёхин отправился через остров Муксалма к Большому Соловецкому острову, обогнув его с южной стороны, к полудню уже был в монастыре [15, с. 388–408].

Корабль, вёзший Калнышевского, достиг Соловков к 29 июля, поскольку именно этим днем датируется передача А. Пузыревским в монастырскую казну денег, предназначенных для содержания Калнышевского и первая исповедь кошевого атамана в стенах этого монастыря [24, с. 197, 199]. 30 июля соловецкий архимандрит Досифей сообщил в письме архангельскому губернатору о принятии под свою власть заключённого кошевого атамана, однако отказался включать в состав соловецкой караульной команды командированного губернатором сержанта с тремя рядовыми [3, ф. 1, оп. 1, т. 6, д. 12024, л. 18]. 14 августа секунд-майор Пузыревский возвратился в Архангельск и отрапортовал архангельскому губернатору о передачи узника архимандриту [3, ф. 1, оп. 1, т. 6, д. 12024, л. 17].

Содержание Калнышевского в заключении производилось за счёт денег, ежегодно присылаемых из Новороссийской губернской канцелярии, в казну которой поступило его конфискованное имущество, с выдачей 1 рубля на день. Выписки Д. И. Яворницкого из фрагментарно сохранившихся отчётных ведомостей Соловецкого монастыря свидетельствуют об относительной регулярности её поступления в период между августом 1776 и октябрём 1779 гг. [24, с. 198] Хотя задержка с доставкою денег случилась по истечении первого же года нахождения Калнышевского в заключении. Об этом 23 июня 1777 года писал наместник Соловецкого монастыря Симон архангельскому губернатору Головцину: «по привозе в Соловецкой монастырь помянутого кошеваго от присланного … принято денег триста тритцать рублей, из которых по произвождению ему, кошевому, с привозу ево в монастырь по одному рублю в сутки. Сего июня по 26 число выдача кончится, а впредь к таковому произвождению уже ничего не останется». В виду скорого прекращения навигации, наместник просил прислать сумму годичного содержания из денег Архангельской губернской канцелярии, «дабы оной кошевой, за неимением себе препитания, не мог претерпеть глада, и в протчих нуждах недостатка», а затем, по получении положенной суммы от Новороссийской губернской канцелярии, произвести взаиморасчёт [3, ф. 1, оп. 1, т. 6, д. 12552, л. 1–1 об.]. 28 июля по решению губернатора на содержание запорожского узника было отпущено из местных средств 365 руб. [Там же, л. 2].

Д. И. Яворницкий, посетивший в мае 1887 года Соловецкий монастырь с целью сбора материала о нахождении Петра Калнышевского в заключении, записал ряд местных рассказов о том, что последний кошевой будто бы содержался в земляной яме. Эти рассказы пространно изложил Иван Шаповал в своей книге «В поисках сокровищ», неоднократно издававшейся в 1960–1980-е годы: «…Коли кошового перевели з Прядильної камери в інше приміщення, то від нього залишилося в камері більше як на два аршини нечистот; що просидівши в тюрмі такий довгий час, він здичавів, став похмурий і втратив зір; що в нього, як у звіра, виросли великі пазури, довга борода і весь одяг на ньому, каптан з гудзиками, розпався на лахміття і звалювався з плечей». Второй рассказ: «Коли імператор Олександр І відвідав Соловки і побачив яму, в якій сидів кошовий Петро Калнишевський, він “пришел в ужас”. Щоб чимось задобрити невинного мученика, імператор спитав Калнишевського, яку б він хотів винагороду за перенесені муки й страждання? Калнишевський зневажливо зміряв поглядом царя: “Нічого мені, государю, не треба, опріч одного: накажи збудувати острог для таких же мучеників як і я, щоб вони не страждали в земляних ямах”. Цар наказав ями ліквідувати…» [21]. Подобного рода рассказы не соответствуют действительности. Ещё Д. Яворницкий, нашедший в монастырском архиве документы о кошевом атамане, утверждал: «Калнишевский сидел не в остроге и не в яме башни Корожней, где содержались самые тяжкие преступники, а в монастырской келье, того самого дома, где жила и вся братия монастырская, начиная с архимандрита и кончая простыми трудниками»; к тому же, земляные ямы были замурованы еще в 1742 году [23].

Земляные тюрьмы для колодников действительно существовали в Соловецком монастыре до средины XVІІІ века. По Г. Фруменкову, «земляная тюрьма представляла собой вырытую в земле яму, глубиною два метра, обложенную по краям кирпичом и покрытую сверху досчатым настилом, на который насыпалась земля. В крыше прорубывалось отверствие, закрываемое дверью, запиравшейся на замок после того, как туда опускался узник или пища ему. Для спанья пол устилался соломой. Для естественной нужды раз в сутки опускались через потолочное окошко и поднимались для очищения специальные суда» [18, с. 51].

Калнышевский не мог находиться в колодницкой яме по причине того, что, во-первых, подобное место заключения использовалось преимущественно для содержания лиц, обвинённых в тяжких преступлениях против церкви (как вид епитимьи), а кошевой атаман, конечно же, к таковым не относился; во вторых, ещё 20 января 1742 года указ императрицы Елизаветы Петровны обязал соловецкого настоятеля засыпать все ямы для колодников, а их перевести в наземные помещения. Впоследствии слухи о существовании таких ям снова дошли до Петербурга, из-за чего в 1758 году на Соловки выехал специальный инспектор, который, впрочем ничего подобного не обнаружил и дело о существовании колодницких ям было окончательно закрыто [5, с. 7–8]. Авторитетный исследователь соловецкой истории Г. Г. Фруменков резонно полагал, что колодницкие ямы были засыпаны накануне приезда инспекции в 1758 году; хотя, впрочем, он, не приводя должных аргументов, предположил, что сразу после отъезда проверяющих «монахи опять распечатали их и стали помещать туда “упорствующих в своей ереси” раскольников, а позднее и революционеров», то есть использовались «до самого конца XVIII века … и в первой половине ХIХ века» [18, с. 55–56]. Слухи о существовании колодницких ям слышал посетивший Соловки в 1872 году В. Немирович-Данченко, хотя монахи убеждали его, что это пустая выдумка газетчиков [13]. Скорее всего, ямы были засыпаны к 1758 году, поскольку вряд-ли, имея строгое правительственное запрещение, соловецкие монахи имели столь нужную необходимость втайне использовать их, рискуя быть в этом уличенными как офицерами и солдатами соловецкого гарнизона, часто сменяемыми, так и кем-то из паломников или работников, в огромном количестве ежегодно приезжающих на Соловки.

В любом случае, Калнышевский находился в наземном помещении. Это видно из письма наместника монастыря Симона от 12 октября 1779 года, адресованного архимандриту, в котором сообщалось: «По многократной меня прозбе Петра Ивановича Колнышевского, для надобности ему к поправлению и перекрытия кельи, в которой он живет, что от дождя великая теча происходит, отчего и платье у него гниет, и просит ваше высокопреподобие приказать особливо, сверх монастырских нанятых в плотничную работу работных на ево сщет нанять четырех человек и весной с протчими монастырскими работниками прислать» [1, ф. 1201, оп. 2, д. 949, л. 1]. Конечно, «гниющее платье» – свидетельство крайне трудных условий заточения. Но при этом, как видно из документа, Калнышевский мог на собственные средства нанимать плотников для починки крыши. Кроме того – даже совершать богатые дарения монастырю. Обратим внимание, что годовое содержание соловецкого монаха обходилось в 9 рублей [18, с. 71], в то время как Калнышевский получал в день по 1 рублю.

Документы соловецкого архива, сохранившиеся к моменту приезда Д. Яворницкого, указывают, что Калнышевский первоначально находился в одной из келий Головленковой тюрьмы, располагавшейся возле Архангельской башни Соловецкого кремля [7, с. 387]. По состоянию на 13 ноября 1788 года Калнышевский находился в келье № 15, а затем (ноябрь 1789 года) был переведён в келью № 14 [24, с. 199] (Всего келий в просмотренной Яворницким ведомости было 29, кроме узников, в таких кельях жили оставшиеся на зиму «[монашеская] братия, солдаты, штатние служители, находящиеся по пашпортам богомольцы, мастеровые наемные плотники и чернорабочие» (там же).), которые, вероятно, находились в Прядиленной башне. Мнение по этому поводу Г. Фруменкова сформулировано без ссылки на конкретные документы; он полагал, что «в каменном мешке Головленковской тюрьмы … Калнышевский провел 16 лет, после чего ему отвели более “комфортабельную” одиночную камеру рядом с поварней, где он просидел еще 9 лет» [18, с. 158]. Скорее всего, более убедителен вывод Д. Яворницкого о 12-летнем пребывании кошевого атамана в Головленковой тюрьме; перемещение узника от Архангельской к Прядиленной башне можно связать с событиями, произошедшими в 1787 году. Тогда, по случаю 25-летия правления Екатерины II и во время её триумфальной поездки на новоприобретенные южные земли, была объявлена амнистия. В связи с этим, архангельский и олонецкий губернатор И. Тутолмин послал запрос генерал-прокурору Сената А. Вяземскому о том, попадает ли под эту амнистию Калнышевский [4], на что поступил отрицательный ответ. Впрочем, эта амнистия не коснулась ни одного из Соловецких узников, которых приказано было оставить «на основании прежде учиненных о содержании их предписаний» [18, с. 44].

М. Колчин, опираясь на монастырскую устную традицию, полагал, что Калнышевский находился в здании под названием Сушило, расположенном возле монастырской мельницы при Белой башне: «При самом входе под башню находится жилище мельников, от дверей котораго идет узкий темный проход сажени две длины; чтобы не заплутаться и не запнуться за что-то, необходимо идти с огнем. Спускаемся ступени на три ниже уровня земли, идем по узкому темному проходу, сворачиваем немного вправо и входим низкою дверью в большую, квадратную, сажени в три, комнату. В ней темно, так как нет ни одного окна, а взамен этого на каждой стене находились двери с махонькими вырезками среди них. Комната целиком состоит из кирпича: пол, потолок, стены, лавки, полки, – словом, все кирпичное. Сыро, стены мокрыя, заплесневелыя; воздух спертый, удушливый, такой, какой бывает в сырых погребах. Испугавшияся света крысы, водящияся здесь во множестве, с ужасом бросаются вам под ноги. В этой комнате в прежнее время помещалась стража, караулившая узников, заключенных в казематы, расположенные по всем сторонам этой комнаты. Прямо перед нами маленькая, аршина в два вышины, дверь с крошечным окошечком в средине ея; дверь эта ведет в жилище узника … Оно имеет форму лежачаго усеченнаго конуса из кирпича, в длину аршина 4, шириною сажень, высота при входе три аршина, в узком конце полтора. При входе направо мы видим скамью, служившую ложем для узника, над нею почернелая до неузнаваемости икона, а за нею сохранилась пасхальная верба. На другой стороне остатки разломанной печи… В узком конце комнаты находится маленькое окошечко вершков шесть в квадрате; луч света, точно украдкою, через три рамы и две решетки тускло освещает этот страшный каземат. При таком свете читать можно было в самые светлые дни и то с великим напряжением зрения. Если заключенный пытался через это окно посмотреть на свет Божий, то его взорам представлялось одно кладбище, находящееся прямо перед окном… Рассказывают, что в разсматриваемом нами каземате последний кошевой бывшей Сечи Запорожской, Кольнишевский просидел 16 лет» [10].

Конечно, М. Колчин описал состояние этого помещения в начале ХХ века, когда монастырь уже не использовался как место заключения, а многие из его прежних служебных и хозяйственных помещений утратили былое значение. Во времена Калнышевского в Сушило было тёплым и сухим. По описанию архимандрита Мелетия, это было трёхъярусное здание, нижний этаж которого использовался для солодоращения, первая половина второго этажа была солодосушильней, средина – прачечной, третий этаж был предназначен для сушения белья в зимнее время; в третьей половине всех трёх этажей находилось 12 монашеских келий. Рядом располагалась мельница на водяном приводе, движимом течением воды в протоке, соединяющем Святое озеро с Белым морем, возле нее – холодная кладовая для муки [12, с. 78].

В целом же, как отмечают современные исследователи, условия нахождения в соловецких тюрьмах были терпимые; как и монашествующая братия, заключённые находились в приспособленных кельях, в которых существовала отопительная система, идущая от хлебопекарных и других печей [5, с. 9]. Питание соловецких заключённых разнилось, как существовала и разница в перечне блюд, подаваемых в верхней, нижней и «рабочей» трапезе монастыря. Традиционные соловецкие блюда состояли из холодной или варенной трески с квасом, хреном, луком и перцем, щи с капустой, палтусом, овсяной и ячменной крупой и подболткой (которую П. Ф. Фёдоров называет лучшей приправой к жидким блюдам); были также и «сущих» – суп из сухой трески с картофелем, подболткой и молотыми костями палтуса «для вкуса», каша – по воскресным и праздничным дням пшённая, гречневая – по понедельникам, средам и пятницам, в другие дни – ячменная, в скоромные дни – со сливочным, в постные – с постным маслом; в воскресенье употреблялась водка. Все дни в году разделялись по характеру принятия пищи: в скоромные дни употреблялись молокопродукты, скоромная рыба; постные дни делились на постные рыбные и постные безрыбные. Как видим, рыбные блюда преобладали; для новоприбывших они имели неприятный запах и были очень солёными. Как отмечал П. Ф. Фёдоров, соловецкие «кушанья всегда имеют один и тот же вкус, один и тот же состав и без всяких изменений повторяются часто по целым неделям и даже месяцам… Одни и те же крайне несложные приемы [приготовления пищи] передаются от одного поколения поваров к другому с неизменностью закона». Однако эта пища была вполне здоровой; среди соловецких обитателей не было заболеваний цингою [17, c. 226, 228–232].

Устав монастыря, учреждённый еще игуменом Зосимой и подтверждённый указом Синода 23 декабря 1765 года, предписывал: «Игумен и священницы, и соборныя старцы, и вся братия ядят и пиют в трапезе яства всем ровна, и по келлиям, оприч немочной братии, отнюдь столы не бывают; из трапезы выносу яств и питию не бывает. Одежду всякую и обувь дают всем из [монастырской] казны… А доходу священникам и братии, служебникам в монастыре, и по волостем, по приказам, и по всем службам нет ни котораго, потому что всем всякая потреба из казны» [12, с. 33–34]. По всей видимости, Калнышевский мог себе позволить, чтобы его стол, по крайней мере, не отличался от обычной монашеской трапезы.

Находясь в православном монастыре, Петр Калнышевский, регулярно исповедовался и причащался [24, с. 198–199]. Трижды в году, на Пасху, Преображение и Рождество, его выводили из кельи, вероятно для участия в православных праздниках и торжественном обеде в одной из палат Успенского трапезного собора. Во время одного такого случая его видели поморские рыбаки на входе в Трапезную палату; пред ними он предстал в таком виде: «Росту средняго, старый видом, седастые волосы и волос обсекся; видно, что много сидел. Борода не долга, белая… Говорил он не так чисто, как по-русски»; был одет в китайчатый синий сюртук с оловянными пуговицами в два ряда и красный кармазин. Поморы также были свидетелями того, как на этом ветхом старике остановил свой взгляд архимандрит, молвив: «Древний ты, землею пахнешь» [8].

Подробное описание соловецкого быта П. Ф. Фёдорова позволяет воспроизвести то, как проходили праздники в монастыре и представить участие в них запорожского узника, по свидетельству поморов, посещавшего монастырскую трапезу: «По окончании богослужения в Троицком соборе, весь сонм иноков, под предводительством самого архимандрита или старшего по нем, служащего очередного иеромонаха, идет в Успенский собор, где прежде всего громогласно, общим хором поется преподобное молитвословие, состоящее из нескольких молитв, и “отче наш”. Затем очередной священник благословляет пищу. Все пришедшие, соблюдая строгое местничество, рассаживаются по скамьям вокруг столов, по 4 человека за каждое блюдо. Самый главный стол стоит параллельно иконостасу; вокруг него помещаются начальство и все священники. – Это так называемый иеромонашеский стол, потом следует диаконский и т. д. Когда все уселись, старший из присутствующих ударяет в колокольчик, висящий перед образами на иконостасе, и из дверей, ведущих в келарскую, появляется масса мальчиков с блюдами пищи. В то же время при общем молчании с высокой кафедры раздается обыкновенно … чтение из Четьи Минеи святого настоящего дня. Каждая следующая перемена пищи возвещается старшим из присутствующих посредством удара в колокол. По окончании обеда поется торжественное “Благодарим тя”, и в заключение очередный священник читает особое молитвословие…» [17, с. 227–228].

Даже находясь в заточении, Калнышевский продолжал вносить ценные дары в православные храмы. В 1794 году он пожертвовал Спасо-Преображенскому собору Соловецкого монастыря запрестольный крест, изготовленный из серебра весом более 30-ти фунтов [7, с. 389–390], в 1798 году на средства Калнышевского была изготовлена сребропозлащенная риза с венцами, весом 24 фунта 84 золотника [12, с. 59], а в честь своего освобождения из заключения, в 1801 году, поднес в дар монастырю Евангелие на александрийской бумаге в большой лист, оправа которого, по описанию архимандрита Мелетия, была обложена «серебром золоченым; на верхней доске девять образов финифтянных, украшенных стразами; на корешке следующая надпись: “Во славу Божию устроися сие Св[ятое] Евангелие, во обитель Св[ятого] Преображения и Преподобных отец Засимы и Савватия Соловецких чудотворцев, что на море окиане, при архимандрите Ионе, а радением и коштом бывшаго Запорожской Сечи кошеваго Петра Ивановича Кольнишевскаго 1801 г.”, а всего весу 34 фун[та] 25 золот[ника] и всей суммы 2435 руб[лей]» [12, с. 126–127].

Это были очень богатые подношения, к тому же данные страждущим узником. Если, исходя из веса драгоценных металлов и приблизительной оценки работы, предположить цену запрестольного креста и ризы по 1000 руб. каждая и прибавить известную цену Евангелия, получим общую сумму 4435 руб. Зная, что ежегодно Калнышевский получал на своё содержание примерно 360 руб., получится, что для сбора этой суммы ему понадобилось 12 лет и 3 месяца. Притом, что общий срок его пребывания в соловецком заключении составил без малого 25 лет, получается, что практически половина всего денежного содержания употреблялась Петром Ивановичем для дарения монастырю.

Богомольный узник дождался своего освобождения весною 1801 года. 15 марта того года император Александр I, по случаю своего восшествия на престол, издал указ об амнистии лиц, содержащимся в заключении по ведомству Тайной экспедиции. Пётр Калнышевский значился среди тех, кто был включен в список № 1 – «о заключенных в крепостях и в разныя места сосланных с лишением чинов и разнаго достоинства», предписывалось «освободить их немедленно из настоящих мест их пребывания и дозволить возвратиться, кто куда желает, уничтожа над последними и порученный присмотр» [14]. Во исполнение данного указа, Правительствующий Сенат 17 марта подготовил соответствующее распоряжение архангельскому гражданскому губернатору И. Ф. Мезенцеву, дошедшее по месту назначения 29 марта [3, ф. 1, оп. 3, д. 271, л. 1–1 об.]. Губернатор в тот же день отписал соловецкому архимандриту Ионе об освобождении бывшего запорожского кошевого атамана Петра Калнышевского и польско-белорусского политического деятеля (участника восстания Тадеуша Косцюшко) Иосифа Еленского [Там же, л. 2–2 об.].

Сложно представить, как было доставлено это предписание на Соловки (поскольку навигация, как мы видели выше, обычно открывалась в начале июня), но 4 мая того же года архимандрит ознакомил Калнышевского с монаршим указом; из этого видно, что, в виду важности дела, правительственное распоряжение доставлялось на Соловки с риском для жизни курьеров. Ответ кошевого атамана монастырский писарь записал следующим образом: «…Поелику ныне достиг уже я совершенно глубокой ста десятилетней старости и лишась совершенно зрения, не могу отважиться пуститься в путь толь дальний, а расположился остатке дней моих посвятить в служение Единому Богу в сем блаженном уединении, к коему чрез дватцатипятилетнее время моего здесь пребывания привык я совершенно, в обители сей ожидать с спокойным духом приближающагося конца моей жизни»; далее излагалась просьба сохранить ему ежегодную выдачу 365 руб. «дабы остаток дней моих, мог я провести здесь безбедно» [1, ф. 7, оп. 1, д. 2234, л. 6–6 об.]. 11 июля 1801 года прошение Калнышевского было удовлетворено Александром I, который предписал «оное жалованье продолжать производить по смерть его» [Там же, л. 8].

Это прошение примечательно также и тем, что впервые указывает на возраст Петра Калнышевского и относит дату его рождения к 1690 или 1691 году. Эти данные весьма условны, поскольку не имеют под собой никакой документальной основы: ни в одном из правительственных распоряжений, пришедших на Соловки по случаю его заточения, возраст кошевого атамана не указывался. Д. И. Яворницкий, просмотрев исповедные книги Соловецкого монастыря, где против имени каждого исповедующегося стояла графа о числе лет, убедился, что возраст Калнышевского в них не обозначался. Поэтому вполне резонно этот исследователь выразил сомнение по поводу 110-летия Петра Ивановича на момент освобождения, считая маловероятным, чтобы к моменту уничтожения Сечи «85-летний старец управлял вольною ватагою запорожских козаков» [25, с. 168]. Как маловероятно и то, что в 1765 году, когда Калнышевский окончательно закрепил за собой атаманскую булаву, ему было 75 лет, – это не лучший возраст для начала карьеры крупного администратора даже в комфортабельных дворцах Петербурга, с их штатом лекарей, не говоря уже об «удобствах» жизни на Запорожской Сечи, где кошевому атаману иногда приходилось бежать от взбунтовавшихся подчиненных через «верх потолочный» собственного дома, как это случилось с Калнышевским в 1768 году; никакое даже исключительное «казацкое» здоровье не позволило бы 78-летнему старику продемонстрировать нечто подобное. Пётр Иванович не показался ветхим старцем и графу Румянцеву, с которым он встречался в марте 1765 года и который, как упоминалось выше, описал свои впечатления о нем императрице Екатерине. «Лета его немолодые», – писал Румянцев, однако далее привел характеристики, дающие «к тому твердые доказателства», что он может справиться с казацкой вольницей [1, ф. 13, оп. 1, д. 76, л. 5–5 об.]. Исходя из всего сказанного, можно заключить, что впервые условный возраст Калнышевского был записан в 1791 году как «столетний». И сделано это было либо со слов заключенного, к тому времени уже потерявшего счёт своим годам, либо самими соловецкими администраторами, которые по виду ветхого старика «на вскидку» определили его возраст. «Сто лет», как «круглая дата», как раз подходило такому определению, которое спустя десять лет превратилось в менее удобное для определения «на вскидку» как «стодесятилетняя старость».

Итак, следуя старому запорожскому обычаю, Пётр Калнышевский остался доживать свой век в православном монастыре. Его благочестивая смиренность и откровенная набожность, явленная щедрыми пожертвованиями соловецкой обители, без сомнения, внушала искреннее уважение монашеской братии. Умер Пётр Иванович 31 октября 1803 года (Как и все даты в этом очерке, указано по старому стилю) и был похоронен на почётном месте – южном подворье Спасо-Преображенского собора. Это было особой частью, оказанной последнему запорожскому кошевому соловецкими иноками. Обычно умерших монахов, послушников, монастырских трудников и, наверное, заключённых хоронили у церкви Онуфрия Великого, расположенной за пределами Соловецкого кремля, за «прокóпом», соединяющим Святое озеро с Белым морем [9, с. 19]. Рядом с местом погребения Калнышевского находились могилы Авраамия Палицына и соловецкого архимандрита Феодорита. В 1856 году по распоряжению архимандрита Александра Павлóвича на могиле Калнышевского была установлена плита, на которой высечена эпитафия с изложением главных вех жизни последнего кошевого атамана. Историк архитектуры А. В. Харлан подробно исследовал эту плиту, заключив следующее: «Надгробок зроблено з каменю, місцевого за походженням, який у значній кількості зустрічається на островах Соловецького архіпелагу. Пам’ятка, як видно з фотографій кінця ХІХ ст. та ілюстрації з книги Д. І. Яворницького “Запорожжя в залишках старовини та переказах народу” являла собою гранітний камінь якісно відполірований з лицевої сторони та бокових граней з чіткими прямими обрисами і розміщувалася горизонтально». Исследователь также обратил внимание на аббревиатуру «А. А.», расположенную в правом нижнем углу лицевой части плиты, резонно связав её с обозначением установившего её архимандрита Александра Павловича («Архимандрит Александр») [19].

Второе – четвёртое десятилетия ХХ века были крайне неблагоприятными для сохранения уникальных памятников Соловецкого монастыря, также как и могилы Петра Калнышевского. В 1916 и 1917 годах по поручению Российской археографической комиссии на Соловки приезжал будущий академик Б. Д. Греков, который в несколько этапов осуществил вывоз значительной части монастырского архива в Пермь (оттуда уцелевшие остатки перемещены в конце 1920-х в московские архивы), оставшаяся часть была отправлена в 1922 году в Академию наук в Петрограде. Сложнее было с богослужебными предметами, среди которых находились и вещи, подаренные монастырю Калнышевским. В мае 1923 года в нём произошел пожар [22]; как полагают современные исследователи, он был специально устроен, чтобы скрыть варварские расхищение монастырских сокровищ представителями новой власти. В 1923 году монастырское хозяйство было передано управлению Северными лагерями ОГПУ, после чего Соловки превращаются в специализированный пенитенциарный комплекс. Во время Второй мировой войны на островах разместили Соловецкую школу юнг, готовившую военных моряков. И лишь в 1974 году начал систематическую работу Соловецкий государственный историко-архитектурный музей-заповедник [16]. К тому времени плита с могилы Калнышевского была сдвинута с первоначального места и несколько раз перемещалась по территории Соловецкого кремля. Только в 1971 году она была взята на учёт вместе с другими могильными плитами, большей частью теми, что находились на основном кладбище при Онуфриевской церкви. На сегодняшний день на своём первоначальном месте находится только надгробие Авраамия, которое служит примерным ориентиром для определения места погребения Петра Калнышевского.

Источники и литература

1. Российский государственный архив древних актов.
2. Российский государственный исторический архив. - Ф. 796.
3. Государственный архив Архангельской области.
4. Атаман Запорожской Сечи Петр Калнишевский в 1787 и 1801 гг. Заметки о его судьбе. Сообщ. Л. Н. Майков и Г. К. Репинский // Русская старина. - 1876. - Т. XV. - С. 217.
5. Буров В. А. Головленкова тюрьма XVI–XVIII вв. Соловецкого монастыря. - СПб.: НПО «Омега», 2000.
6. Досифей, архимандрит Соловецкого монастыря. Географическое, историческое и статистическое описание ставропигиального первокласснаго Соловецкаго монастыря. - Ч. І. - М., 1853. - С. 180–187.
7. Еварницький Д. І. (Яворницький Д. І.) Запорожжя в залишках старовини і переказах народу: Ч. І; Ч. ІІ. - К.: Веселка, 1995.
8. Ефименко П. С. Калнишевский, последний кошевой Запорожской Сечи. 1791–1803 гг. // Русская старина. - СПб, 1875. - Кн. XIV. - Ноябрь. - С. 413.
9. Записки капитана Я. Я. Мордвинова. - Ч. I. Журнал о походах в Соловки и на Валаам острова (в 1744, 1752, 1764, 1767 и 1784 годах). - СПб.: тип. Императорской АН, 1888.
10. Колчин М. Ссыльные и заточенные в острог Соловецкого монастыря в XVI–ХІХ вв. Исторический очерк. - М., 1908. - С. 9–10.
11. Мадариага Исабель, де. Россия в эпоху Екатерины Великой / Пер. с англ. Н. Л. Лужецкой. - М.: Новое литературное обозрение, 2002. - С. 191–199.
12. Мелетий, архимандрит. Историческое описание Ставропигиальнаго первокласснаго Соловецкаго монастыря. - М.: тип. М. Н. Лаврова и Ко, 1881.
13. Немирович-Данченко В. Соловки. Воспоминания и рассказы из поездки с богомольцами // Вестник Европы. - 1874. - Т. IV. Август. - С. 541–542.
14. Полное собрание законов Российской империи. - Т. ХХVI. - СПб., 1830. - С. 586–587.
15. Полное собрание ученых путешествий по России, издаваемое Императорскою академией наук… - Т. 5. Окончание Записок путешествия академика Лепехина. - СПб., 1822.
16. Скопин В. В. На Соловецких островах. - М., 1990. - С. 32–33.
17. Федоров П. Ф. Соловки. - Кронштадт: тип. Кронштадтского вестника, 1889.
18. Фруменков Г. Г. Соловецкий монастырь в ХVI–ХIХ веках как секретная государственная тюрьма и пограничная военная крепость Русского государства. Дис. д. и. н. - Архангельск: Архангельский государственный университет, 1966.
19. Харлан О. В. Надмогильна плита останнього кошового Запорозької Січі Петра Калнишевського на території Соловецького монастиря. - С. 276, 277.
20. Ходатайство Потемкина о замене запорожской старшине смертной казни заточением в монастырь // Киевская старина. - Т. ХІХ. Сентябрь. - 1887. - С. 193.
21. Шаповал Іван. В пошуках скарбів. - К.: Дніпро, 1965. - С. 30, 32.
22. Шумилова Н. А. Предисловие к описи 1 фонда 878 Государственного архива Архангельской области. – Архангельск, 1986 (машинопись). - С. 23–25.
23. Эварницкий Д. И. Последний кошевой атаман Петр Иванович Калнишевский / Подготовка к публикации В. В. Грибовского // Козацька спадщина: Альманах Нікопольського регіонального відділення Науково-дослідного інституту козацтва Інституту історії України НАН України. -
Вип. 3. - Дніпропетровськ: Пороги, 2006. - С. 6–7, 11.
24. Яворницький Д. Збірник матеріалів до історії запорозьких козаків // Яворницький Д. Твори у 20 томах. - Т. 1. - Київ–Запоріжжя, 2004. 
25. Яворницький Д. І. Запорожжя в залишках старовини і переказах народу. - Ч. ІІ. - Дніпропетровськ: Арт-Прес, 2005. - С. 168.