Добрянская И. В. Духовный путь Дмитрия Сергеевича Лихачева

«Совесть не только ангел хранитель человеческой чести, это рулевой его свободы, она заботится о том, чтобы свобода не превращалась в произвол, но указывала человеку его настоящую дорогу в запутанных обстоятельствах жизни, особенно современной».

Д. С. Лихачев

28 ноября 2016 года, в первый день Рождественского поста, исполняется 110 лет со дня рождения академика Российской Академии наук Дмитрия Сергеевича Лихачева. А кончина его земной жизни последовала 30 сентября 1999 года, в день памяти святых мучениц Веры, Надежды, Любови и блаженной матери их Софии. Прожив без малого 93 года, этот великий русский ученый стал свидетелем практически всего XX века. 2006 год был объявлен в России «Годом Лихачева», и на всех уровнях проводились мероприятия, посвященные 100-летию со дня его рождения. И сегодня мы попытаемся обратиться к светлому духовному жизненному пути Дмитрия Сергеевича Лихачёва, чтобы напитать свою память высокими нравственными идеалами, которые великий учёный пронёс через всю свою столь долгую и столь насыщенную, неимоверно яркую, как факел, жизнь.

Детство. Детская молитва

Родился Дмитрий Сергеевич в столице Российской империи – Санкт-Петербурге. Отец его, Сергей Михайлович Лихачёв, был инженером. Мать, Вера Семёновна, урождённая Коняева, происходила из купеческой среды.

Начнём с воспоминания Дмитрия Сергеевича, хранимого им с самого раннего детства.

«Мои первые детские воспоминания восходят ко времени, когда я только начинал говорить. Помню, как в кабинет отца на Офицерской (улице) сел на подоконник голубь. Я побежал сообщить об этом огромном событии родителям и никак не мог объяснить им – зачем я их зову в кабинет».

Из этого самого раннего его воспоминания можно заключить следующее. Маленький Митя Лихачев, еще не научившись свободно говорить, умел не только наблюдать, как это делают все младенцы, но сумел запомнить свои наблюдения! Он наблюдал и восхищался увиденным как огромным событием.

И весьма символично, что первое детское воспоминание Дмитрия Сергеевича связано с прилетевшим голубем! В европейской культуре, коренящейся в христианской традиции, голубь – это вестник и символ мира. Одна из духовно-нравственных заповедей академика так и гласит: «Люби мир в себе, а не себя в мире».

Вот ещё отрывок из книги Дмитрия Сергеевича «Воспоминания».

«Одно из счастливейших воспоминаний моей жизни. Мама лежит на кушетке. Я забираюсь между ней и подушками, ложусь тоже, и мы вместе поем песни. Я еще не ходил в подготовительный класс.

Дети, в школу собирайтесь,
Петушок пропел давно.
Попроворней одевайтесь!
Смотрит солнышко в окно.

Человек, и зверь, и пташка –
Все берутся за дела,
С ношей тащится букашка,
За медком летит пчела.

Ясно поле, весел луг,
Лес проснулся и шумит,
Дятел носом: тук да тук!
Звонко иволга кричит.

Рыбаки уж тащат сети,
На лугу коса звенит…
Помолясь, за книги, дети!
Бог лениться не велит.

Из-за последней фразы, верно, вывелась эта детская песенка из русского быта, – вспоминает дальше Дмитрий Сергеевич. – А знали ее все дети благодаря хрестоматии Ушинского «Родное слово».

Дмитрий Сергеевич Лихачев, как видно из его воспоминаний, пел эту песенку со своей мамой еще когда не ходил в подготовительный класс. Вот какая была подготовка к школе! Ребенок еще в школу не ходил, а слова «Помолясь, за книги, дети! Бог лениться не велит» уже усваивал своим сердцем.

Осенью 1914 года (только что началась война) восьмилетний Митя Лихачев пошел в школу. Поступил он сразу в старший приготовительный класс гимназии Человеколюбивого Общества. (Какие же были Общества!) Большинство его одноклассников училось уже второй год, пройдя младший приготовительный класс. Митя Лихачев был среди них «новеньким».

Более «опытные» гимназисты как-то налетели на новенького с кулаками, а он, прижавшись к стене, сначала как мог отбивался. А когда нападавшие вдруг струсили и неожиданно стали отступать, он, почувствовав себя победителем, стал на них наступать. В тот момент потасовку заметил инспектор гимназии. И в дневнике Мити появилась запись: «Бил кулаками товарищей». И подпись: «Инспектор Мамай». Как Митя был поражен этой несправедливостью!

Однако на этом его испытания не закончились. В другой раз мальчишки, кидая в него снежки, ловко сумели подвести его под окна наблюдавшего за детьми инспектора. И в дневнике новичка Лихачева появляется вторая запись: «Шалил на улице. Инспектор Мамай». «И родителей вызвали к директору, – вспоминал Дмитрий Сергеевич. – Как я не хотел ходить в школу! По вечерам, становясь на колени, чтобы повторять вслед за матерью слова молитв, я еще прибавлял от себя, утыкаясь в подушку: „Боженька, сделай так, чтобы я заболел“. И я заболел: у меня стала подниматься каждый день температура?– на две-три десятых градуса выше 37. Меня взяли из школы, а чтобы не пропустить год, наняли репетитора».

Вот такой молитвенный и жизненный опыт получил будущий ученый в первый же год своего обучения. Из этих воспоминаний видно, что молиться он научился у своей матери.

С раннего детства Дмитрию Сергеевичу Лихачеву запомнились «семейные слова», то есть словосочетания, поговорки, шутки, которые часто звучали дома. Из таких «семейных слов» он помнил молитвенные слова воздыхания отца: «Царица Небесная!», «Матерь Божия!». «Не потому ли, – вспоминал Д. С. Лихачев, – что семья была в приходе храма Владимирской Божией Матери? Со словами “Царица Небесная!” отец и умер во время блокады».

На следующий 1915 год Митя Лихачев поступил в знаменитую гимназию и реальное училище Карла Ивановича Мая, что на 14-й линии Васильевского острова Санкт-Петербурга.

Гонения

В Петроградский государственный университет Дмитрий Лихачев поступил, не имея еще полных 17 лет.

Учился он на факультете общественных наук, на этнолого-лингвистическом отделении, где изучались филологические дисциплины. Студент Лихачев выбрал сразу две секции – романно-германскую и славяно-русскую. Историографию древней русской литературы он слушал у одного из выдающихся русских археографов Димитрия Ивановича Абрамовича, магистра богословия, бывшего профессора Санкт-Петербургской Духовной Академии, впоследствии члена-корреспондента АН СССР.

Старый профессор Димитрий Иванович Абрамович был опытнейшим специалистом по древнерусской литературе. Не он ли сумел так вдохновить Дмитрия Лихачева, что тот уже на университетской скамье самым серьезным образом принялся за изучение древнерусской литературы – литературы по преимуществу церковной.

К этому периоду жизни ученого относится следующее его воспоминание:«Молодость всегда вспоминаешь добром. Но есть у меня, да и у других моих товарищей по школе, университету и кружкам нечто, что вспоминать больно, что жалит мою память и что было самым тяжелым в мои молодые годы. Это разрушение России и Русской Церкви, происходившее на наших глазах с убийственной жестокостью и не оставлявшее, казалось, никаких надежд на возрождение».

«Почти одновременно с Октябрьским переворотом начались гонения на Церковь. Гонения были настолько невыносимы для любого русского, что многие неверующие начали посещать церковь, психологически отделяясь от гонителей. Вот недокументированные и, возможно, неточные данные из одной книги того времени: „По неполным данным (не учтены Приволжье, Прикамье и ряд других мест), только за 8 месяцев (с июня 1918 по январь 1919 г. )… были убиты: 1 митрополит, 18 архиереев, 102 священника, 154 дьякона и 94 монаха и монахинь. Закрыто 94 церкви и 26 монастырей, осквернено 14 храмов и 9 часовен; секвестированы земля и имущество у 718 причтов и 15 монастырей. Подверглись тюремному заключению: 4 епископа, 198 священников, 8 архимандритов и 5 игумений. Запрещено 18 крестных ходов, разогнана 41 церковная процессия, нарушены церковные богослужения непристойностью в 22 городах и 96 селах. Одновременно происходило осквернение и уничтожение мощей и реквизиция церковной утвари“. Это только за первые месяцы советской власти. А потом пошло и пошло…».

Так Дмитрий Сергеевич разоблачает миф о том, что наиболее страшные репрессии наступили в 1936–1937 годах. Об этом он пишет так: «Одна из целей моих воспоминаний – развеять миф о том, что наиболее жестокое время репрессий наступило в 1936–1937 гг. Я думаю, что в будущем статистика арестов и расстрелов покажет, что волны арестов, казней, высылок надвинулись уже с начала 1918 года, еще до официального объявления осенью этого года „красного террора“, а затем прибой все время нарастал до самой смерти Сталина, и, кажется, новая волна в 1936–1937 гг. была только “девятым валом”…

Наша любовь к Родине меньше всего походила на гордость Родиной, ее победами и завоеваниями. Сейчас это многим трудно понять. Мы не пели патриотических песен, – мы плакали и молились.

С этим чувством жалости и печали я стал заниматься в университете с 1923 года древней русской литературой и древнерусским искусством. Я хотел удержать в памяти Россию, как хотят удержать в памяти образ умирающей матери сидящие у ее постели дети, собрать ее изображения, показать их друзьям, рассказать о величии ее мученической жизни. Мои книги – это, в сущности, поминальные записочки, которые подают “за упокой”: всех не упомнишь, когда пишешь их, – записываешь наиболее дорогие имена, и такие находились для меня именно в Древней Руси».

Вот где истоки изумительной любви академика Лихачева к древнерусской литературе, к родному языку, к России…

Хельфернак и Братство святого Серафима Саровского

До конца 1927 года в Ленинграде еще могли действовать различные студенческие Общества и философские кружки. Собирались члены таких Обществ и кружков где могли – в своих учебных заведениях, в Географическом Обществе, а то и просто у кого-либо на дому. «Относительно свободно обсуждались различные философские, исторические и литературоведческие проблемы», – вспоминает Д. С. Лихачев.

Школьный преподаватель Дмитрия Лихачева И. М. Андреевский в начале 20х годов организовал кружок «Хельфернак»: «Художественно-литературная, философская и научная академия». «Рассвет Хельфернака приходился на 1921–1925 гг., когда в двух тесных комнатках Ивана Михайловича Андреевского на мансардном этаже дома по Церковной улице № 12 (ныне ул. Блохина) каждую среду собирались и маститые ученые, и школьники, и студенты.

Доклады в Хельфернаке делались на самые разнообразные темы, вопросы рассматривались литературные, философские и богословские. Обсуждения всегда были оживленными.

«Во второй половине 20-х годов кружок Ивана Михайловича Андреевского Хельфернак стал все более и более приобретать религиозный характер. Перемена эта объяснялась, несомненно, гонениями, которым подвергалась в это время Церковь. Потом мы назвались „Братством святого Серафима Саровского».

В Братстве святого Серафима Саровского до его закрытия успели провести всего три или четыре заседания. Приблизилось время, когда власть стала пресекать деятельность не только всех православных Братств, но и всех не по приказу сверху организованных Обществ, кружков и студенческих объединений по интересам.

Старая русская орфография для «Космической Академии Наук»

Арест Дмитрия Лихачева был связан с его участием не в Братстве святого Серафима Саровского, а в связи с активной деятельностью другого студенческого объединения?– шуточной студенческой «Космической Академии Наук» (сокращенно – КАН). Члены этой «академии» собирались почти еженедельно, нисколько не скрываясь. На заседаниях делали научные доклады, приправляя их изрядной долей юмора.

По докладам между членами этой шуточной академии распределялись «кафедры». Дмитрий Лихачев сделал доклад об утраченных преимуществах старой орфографии (пострадавшей в революционной реформе русского правописания 1918 г.). Благодаря этому докладу он «получил» в КАНе «кафедру старой орфографии, или, как вариант – кафедру меланхолической филологии». В заглавии этого его несколько ироничного по форме и достаточно серьезного по содержанию доклада о старой орфографии говорится как о «попранной и искаженной врагом Церкви Христовой и народа российского». За такие словосочетания тогда никого не прощали…

И хотя «Космическая Академия Наук» всего- навсего была шуточным студенческим кружком, а ее работа шла по давно известному в студенческой среде принципу «веселой науки», однако для сверхбдительных органов и шуточная академия показалась отнюдь не шуточным делом. В результате – Дмитрия Лихачева и его друзей судили и отправили учиться жизни в исправительно-трудовые лагеря…

В начале февраля 1928 года столовые часы в доме Лихачевых пробили восемь раз. Дмитрий Лихачев находился в доме один, и при бое часов его охватил леденящий душу страх. Дело в том, что отец его не любил боя часов, и бой в часах был отключен еще до рождения Мити. За 21 год его жизни часы пробили впервые, пробили 8 раз – мерно и торжественно… А 8 февраля за Дмитрием Лихачевым пришли из НКВД. Отец его страшно побледнел и опустился в кресло. Вежливый следователь подал отцу стакан воды. Начался обыск. Искали антисоветчину. Собрали котомку, простились на дорогу, и для только что окончившего университет филолога начались другие «университеты»…

В доме предварительного заключения у Дмитрия Лихачева отобрали крест, серебряные часы и несколько рублей. «Номер камеры был 237: градус космического холода».

Не добившись от Лихачева нужных ему сведений (об участии в «преступной контрреволюционной организации»), следователь сказал его отцу: «Ваш сын ведет себя плохо». Для следователя «хорошо» было только в том случае, если подследственный по его предложению признавался, что участвовал в контрреволюционном заговоре.

Следствие длилось полгода. Дали Дмитрию Лихачеву 5 лет (после тюрьмы отправили на Соловки, а затем перевели на строительство Беломорско-Балтийского канала). Так в 1928 году он и оказался в знаменитом Соловецком монастыре, превращенном советской властью в СЛОН (Соловецкий лагерь особого назначения), а затем перепрофилированным в СТОН (Соловецкая тюрьма особого назначения). Простые советские заключенные, «мотавшие срок» на территории Соловецкого монастыря, помнили крик, которым их «приветствовали» лагерные власти, принимая новый этап: «Здесь власть не советская, здесь власть соловецкая!».

В Соловецком монастыре

Описывая свою поездку на Соловки в 1966 году, академик Дмитрий Сергеевич Лихачев писал о своем первом (1928–1930) пребывании на этом острове: «Пребывание на Соловках было для меня самым значительным периодом жизни».

Подобные суждения делали люди святой жизни, например, некоторые исповедники Российские, претерпевшие темничные узы во времена советских гонений на веру Православную, на Церковь Христову.

Сохранились записки Дмитрия Сергеевича, озаглавленные одним словом – «Соловки», опубликованные в его сборнике «Статьи разных лет», изданные в Твери в 1993 году. Но прежде чем прочесть строки из этих записок, необходимо несколько слов сказать о самом лагере.

Величественный Кремль славного Соловецкого монастыря (основанного преподобными Зосимой и Савватием Соловецкими в XV в.) при Сталине был превращен в централ «Соловецкого лагеря особого назначения».

Вот как пишет о своем невольном монастырском водворении сам академик Д. С. Лихачев. «Вход и выход из Кремля был разрешен только через Никольские ворота. Там стояли караулы, проверявшие пропуска в обе стороны. Святые ворота использовались для размещения пожарной команды. Пожарные телеги могли быстро выезжать из Святых ворот наружу и внутрь. Через них же выводили на расстрелы – это был кратчайший путь из одиннадцатой (карцерной) роты до монастырского кладбища, где производились расстрелы».

Партия заключенных, в которой был Д. С. Лихачев, прибыла на Соловецкий остров в октябре 1928 года. У берегов острова уже появился «припай» – береговой лед. Сначала на берег вывели живых, затем вынесли из трюма трупы задохнувшихся от убийственной тесноты, стиснутых до перелома костей, до кровавого поноса. После бани и дезинфекции заключенных повели к Никольским воротам. «В воротах я, – вспоминает Дмитрий Сергеевич, – снял студенческую фуражку, с которой не расставался, перекрестился. До того я никогда не видел настоящего русского монастыря. Я воспринял Соловки, Кремль не как новую тюрьму, а как святое место».

За вытребованный рубль какой-то мелкий начальник над участком нар дал Дмитрию Лихачеву место на нарах, а место на нарах было очень дефицитным. У простудившегося новичка страшно болело горло, так что без боли он не мог проглотить кусочек сохранившегося печенья. Буквально свалившись на нары, Дмитрий Лихачев очнулся только утром и с удивлением увидел, что вокруг него пусто. «Нары были пустые, – вспоминает ученый. – Кроме меня оставался у большого окна на широком подоконнике тихий священник и штопал свою ряску. Рубль сыграл свою роль вдвойне: отделенный не поднял меня и не погнал на поверку, а затем на работу. Разговорившись со священником, я задал ему, казалось, нелепейший вопрос: не знает ли он (в этой многотысячной толпе, обитавшей на Соловках) отца Николая Пискановского. Перетряхнув свою ряску, священник ответил: “Пискановский? Это я!”».

Еще до прибытия на Соловки, на этапе – на Поповом острове, видя измученного молодого человека, один священник, украинец, лежавший рядом с ним на нарах, сказал ему, что на Соловках ему надо будет найти отца Николая Пискановского – он поможет. «Почему именно он поможет и как – я не понял, – вспоминал Д. С. Лихачев. – Решил про себя, что отец Николай, вероятно, занимает какое-то важное положение. Предположение нелепейшее: священник – и „ответственное положение“! Но все оказалось верным и оправдалось: “положение” заключалось в уважении к нему всех начальников острова, а помог мне отец Николай на годы <…> Сам неустроенный, тихий, скромный, он устроил мою судьбу наилучшим образом. Оглядевшись, я понял, что мы с отцом Николаем вовсе не одни. На верхних нарах лежали больные, а из-под нар к нам потянулись ручки, прося хлеба. И в этих ручках был тоже указующий перст судьбы. Под нарами жили „вшивки“ – подростки, проигравшие с себя всю одежду. Они переходили на „нелегальное положение“ – не выходили на поверки, не получали еду, жили под нарами, чтобы их, голых, не выгоняли на мороз, на физическую работу. Об их существовании знали. Просто вымарывали, не давая им ни пайков хлеба, ни супа, ни каши. Жили они на подачки. Жили, пока жили! А потом мертвыми их выносили, складывали в ящик и везли на кладбище. Это были безвестные беспризорники, которых часто наказывали за бродяжничество, за мелкое воровство. Сколько их было в России! Дети, лишившиеся родителей, – убитых, умерших с голоду, угнанных за границу с Белой армией <…> Мне было так жалко этих “вшивок”, что я ходил как пьяный – пьяный от сострадания. Это было уже не чувство, а что-то вроде болезни. И я так благодарен судьбе, что через полгода смог некоторым из них помочь».

В воспоминаниях Дмитрия Сергеевича Лихачева неоднократно встречаются такие благодарности. Подобно многим русским подвижникам веры и благочестия он благодарит не за то, что ему помогли или послужили, а за то, что сам сподобился помочь, послужить другим людям.

Отец Николай познакомил Дмитрия Лихачева с епископом Виктором (Островидовым; 1875–1934). Об этом архипастыре-исповеднике Д. С. Лихачев написал в своих «Воспоминаниях» в разделе «Духовенство». Там же помещена и фотография Владыки Виктора в ссылке. Епископ Виктор, по воспоминаниям Д. С. Лихачева, по внешнему виду был похож на простого сельского батюшку, однако был очень образован, имел печатные труды.

«Встречал всех (Владыка Виктор) широкой улыбкой (иным я его и не помню), – вспоминал Д. С. Лихачев. – От него исходило какое-то сияние доброты и веселости. Всем стремился помочь и, главное, мог помочь, так как к нему все относились хорошо и его словам верили».

«Умер Владыка (Виктор),– пишет Д. С. Лихачев, – вскоре после “освобождения” в ссылке в Архангельской области, куда был отправлен после лагеря, в крайней нищете и мучениях». Архиерейским Юбилейным Собором Русской Православной Церкви в августе 2000 года Владыка Виктор был причислен к лику Святых Новомучеников и Исповедников Российских. Теперь о нем можно прочесть большую статью в VIII томе «Православной Энциклопедии». Есть там фотография и икона этого священномученика. В пристатейной библиографии имеется указание и на «Воспоминания» Д. С. Лихачева.

Другим светлым человеком» на Соловках был для Дмитрия Лихачева уже упоминавшийся отец Николай Пискановский. «Его нельзя было назвать веселым, – вспоминает Д. С. Лихачев, – но всегда в самых тяжелых обстоятельствах излучавшим внутреннее спокойствие. Я не помню его смеющимся или улыбающимся, но всегда встреча с ним была какой-то утешительной. И не только для меня. Помню, как он сказал моему другу, год мучившемуся отсутствием писем от родных, чтобы он потерпел немного, и что письмо будет скоро, очень скоро. Я не присутствовал при этом и поэтому не могу привести здесь точных слов отца Николая, но письмо пришло на следующий день. Я спросил отца Николая, как он мог знать о письме? И отец Николай ответил мне, что он и не знал, а так как-то “вымолвилось”. Но таких “вымолвилось” было очень много. У отца Николая был антиминс, и он шепотом совершал впоследствии Литургию в шестой (“священнической”) роте».

Об отце Николае Дмитрий Сергеевич еще на Соловках (в тайном дневнике) записал: «был нашим духовным отцом все время до своего отъезда с Острова». А о первой встрече с ним записал тогда, как о чудесном событии: «сидел на подоконнике и мирно штопал рясу, передав мне заряд необыкновенного спокойствия в первое же утро по прибытии на Соловки: чудо! [да так оно и было]».

Рядом с такими людьми Дмитрий Лихачев проходил свой крестный путь на Соловках. Причем, вспоминая о Соловках и Беломорско-Балтийском лагере, он почти все время говорит о других, о их страданиях, о их высоком духовном достоинстве, а не о себе, не о своих тяжелых испытаниях. О себе он упоминает слегка, да и о злых людях пишет довольно скупо, сдержанно. А вот о духовной красоте в страданиях благодатно сияющего милосердием и другими добродетелями человека Д. С. Лихачев готов говорить бесконечно.

Дмитрий Сергеевич привез с собой на Соловки «легчайшее детское пуховое одеяло, почти ничего не весившее» (к концу 1920-х годов люди уже «знали, что такое тюрьма, этап, лагерь, и знали, как снарядить высылаемых,– что дать им в дорогу. Надо было, чтобы поклажа была легкой»).

С трудом укрываясь этим маленьким одеялом, он вспоминал детство, согретое молитвой и родительской любовью: «Лежать под детским одеялом – это ощущать дом, домашних, заботы родителей и детскую молитву на ночь: „Господи, помилуй маму, папу, дедушку, бабушку, Мишу, няню… И всех помилуй и сохрани“. Под подушкой, которую я неизменно крещу на ночь,– маленький серебряный складень. Через месяц его нашел и отобрал у меня командир роты: “Не положено”. Слово, до тошноты знакомое в лагерной жизни!».

«Чему я научился в Соловках? – спрашивает себя Дмитрий Сергеевич. – Прежде всего я понял, что каждый человек – человек. Мне спасли жизнь “домушник” (квартирный вор) и король всех урок на Соловках бандит Иван Яковлевич Комиссаров, с которым мы жили около года в одной камере. После тяжелых физических работ и сыпного тифа я работал сотрудником Криминологического комитета и организовал трудовую колонию для подростков – разыскивал их по всему острову, спасал их от смерти, вел записи их рассказов о себе… Из всей этой передряги я вышел с новым знанием жизни и с новым душевным состоянием. То добро, которое мне удалось сделать сотням подростков, сохранив им жизнь, да и многим другим людям, добро, полученное от самих солагерников, опыт всего виденного породили во мне какое-то очень глубоко залегшее спокойствие и душевное здоровье. Я не приносил зла, не одобрял зла, сумел выработать в себе жизненную наблюдательность и даже смог незаметно вести научную работу. Может быть, именно это научное стремление наблюдать помогло мне выжить, сделав меня как бы „посторонним“ всему тому, что со мной происходило».

Из Соловецких записок, сохранившихся с 1928–1930 гг.: «Было неловко снимать рубашку [носил золотой крест; врачи не обратили внимания]».

Один день из соловецкой жизни Дмитрия Сергеевича

МЕЛОЧИ ЖИЗНИ

Первое письмо в книге «Письма о добром и прекрасном» называется: «Большое в малом». Начинается это письмо так: «В материальном мире большое не уместишь в малом. В сфере же духовных ценностей не так: в малом может уместиться гораздо большее, а если в большом попытаться уместить малое, то большое просто перестанет существовать.

Если есть у человека великая цель, то она должна проявляться во всем – в самом, казалось бы, незначительном. Надо быть честным в незаметном и случайном, тогда только будешь честным в выполнении своего большого долга. Большая цель охватывает всего человека, сказывается в каждом его поступке, и нельзя думать, что дурными средствами можно достигнуть доброй цели».

«Общим правилом» Дмитрия Сергеевича было – «блюсти большое в малом». Такой жизненной философии он научился на Соловках, когда отбывал свое заключение в лагере особого назначения (1928–1930 гг.).

Был в его лагерной жизни день, который дал ему такой жизненный опыт, что в дальнейшем он каждый день воспринимал как дар.

Об одном дне жизни Дмитрия Сергеевича Лихачева на Соловках необходимо рассказать особо.

Свидания с родными на Соловках обычно разрешались два раза в год. Поздней осенью 1929 года к Дмитрию Лихачеву на свидание (во второй раз) прибыли его родители – Сергей Михайлович и Вера Семеновна. В дни, отведенные для свидания, заключенный мог жить не в роте, а, например, в комнате какого-либо вольнонаемного охранника, снятой приехавшими на свидание. На Острове была даже «фотография», где с разрешения лагерного начальства можно было сфотографироваться с посещавшими.

Периодически в лагере проводились «плановые» аресты и расстрелы. Цель их, видимо, была двоякой: во-первых, чтобы держать всех заключенных в страхе, а во-вторых, чтобы освобождать место для новых партий «врагов народа». Расстреливали мнимых «повстанцев» и просто строптивых заключенных, расстреливали часто по ложным доносам и выдуманным обвинениям. «Расстрелянных без постановлений списывали как умерших от болезней».

Как раз во время приезда родителей Д. С. Лихачева пошла волна арестов и расстрелов. Под конец их пребывания на Острове к Дмитрию Сергеевичу вечером пришли из роты и сказали: «За тобой приходили!». «Все было ясно: меня приходили арестовывать, – вспоминает Д. С. Лихачев. – Я сказал родителям, что меня вызывают на срочную работу, и ушел: первая мысль была – пусть арестовывают не при родителях».

Затем он пошел к одному из заключенных – Александру Ивановичу Мельникову, жившему над 6-й ротой у Филипповской церкви, и получил от него строгое внушение: «Если за Вами пришли, нечего подводить других. За Вами могут следить». И вот дальнейшее описание этого страшного дня в жизни Дмитрия Сергеевича: «Выйдя во двор, я решил не возвращаться к родителям, пошел на дровяной двор и запихнулся между поленницами. Дрова были длинные – для монастырских печей. Я сидел там, пока не повалила толпа на работу, и тогда вылез, никого не удивив. Что я натерпелся там, слыша выстрелы расстрелов и глядя на звезды неба (больше ничего я не видел всю ночь)!

С этой страшной ночи во мне произошел переворот. Не скажу, что все наступило сразу. Переворот совершился в течение ближайших суток и укреплялся все больше. Ночь была только толчком.

Я понял следующее: каждый день – подарок Бога. Мне нужно жить насущным днем, быть довольным тем, что я живу еще лишний день. И быть благодарным за каждый день. Поэтому не надо бояться ничего на свете. И еще – так как расстрел и в этот раз производился для острастки, то как я потом узнал: было расстреляно какое-то ровное число: не то триста, не то четыреста человек, вместе с последовавшим вскоре. Ясно, что вместо меня был „взят“ кто-то другой. И жить надо мне за двоих. Чтобы перед тем, которого взяли за меня, не было стыдно! Вскоре поступило распоряжение прекратить свидания заключенных с родными».

Так Дмитрий Сергеевич научился воспринимать каждый день своей жизни как новый дар Божий. Отсюда его удивительно бережное отношение ко времени, к своим обязанностям, к окружающим людям. Поэтому, описывая свою поездку на Соловки в 1966 году, академик Дмитрий Сергеевич Лихачев написал: «Пребывание на Соловках было для меня самым значительным периодом жизни». Недаром Соловки он воспринял не как лагерь, а как святое место.

Сохранять душевное здоровье на Соловках Дмитрию Сергеевичу помогала, по его собственному признанию, соловецкая природа. Вот фрагмент его воспоминаний (до лагеря на острове был старинный православный монастырь):

«Несмотря на строжайшее запрещение появляться в прибрежной полосе, несколько раз я ходил к Митрополичьим садкам, где в солнечные дни лежал час или два на солнце, совершенно забывая об опасности. На Заячьей Губе у Митрополичьих садков я познакомился с замечательной заячьей семьей. Я лежал в кустах и задремал. Когда я открыл глаза, я увидел прямо против себя на расстоянии чуть большем протянутой руки очаровательную зайчиху и несколько маленьких зайчат. Они смотрели на меня не отрываясь, как на чудо. Монахи приучили животных не бояться человека. Зайчиха явно привела своих детишек показать им меня. Я не шевелился и они тоже. Мы смотрели друг на друга, вероятно, с одинаковым чувством сердечной приязни. Такое бездумное созерцание не могло продолжаться вечно: я пошевелился, и они исчезли, но надолго осталось удивительно теплое чувство любви ко всему живому».

Соловки остались в сердце Дмитрия Сергеевича на всю жизнь…

Посетив в 1966 году (впервые после заключения) Соловки, Дмитрий Сергеевич много ходил по острову «в одиночестве, вспоминая места, удивляясь переменам, которые произошли за годы преобразования СЛОНа в СТОН (Соловецкая тюрьма особого назначения). Следы СТОНа были гораздо страшнее следов СЛОНа: решетки были даже на окнах таких зданий, которые считались при СЛОНе непригодными для обитания».

«Приехал я на Соловки, когда остров окутывал густой туман. “Татария”(пароход) гудела через равные промежутки времени, чтобы не наткнуться на какое-либо судно. Только вплотную подойдя к пристани, стало видно здание Управления Соловецкого лагеря особого назначения. Уезжал же я с Соловков в чудную солнечную погоду. Остров был виден во всю его длину. Не стану описывать чувств, которые переполняли меня, когда я осознал грандиозность этой общей могилы – не только людей, каждый их которых имел свой душевный мир, но и русской культуры – последних представителей русского “серебряного века” и лучших представителей Русской Церкви. Сколько людей не оставило по себе никаких следов, ибо и кто их помнил – умер. И не умчались соловчане на юг, как пелось в соловецкой песне, а по большей части погибли либо здесь же на островах Соловецкого архипелага, либо на Севере в опустевших деревнях Архангельской области и Сибири».

Еще один – последний – приезд Д. С. Лихачева на Соловки был связан со съемкой фильма «Я вспоминаю». Съемки прошли удачно, и погода была чудесная. Но в целом Соловки оставили у ученого тяжелое впечатление. «Святые ворота Соловецкого Кремля были снесены <…> на месте Онуфриевского кладбища выросли дома, в том числе и голубой дом на месте расстрелов 1929 года <…> На Большом Заяцком острове Петровская церковь лишилась своей обшивки, содранной для топлива. Чрезвычайные разрушения произошли с памятниками на Анзере, в Муксалме, в Савватиеве…»

«Соловки-монастырь, Соловки-лагерь, Соловки-тюрьма еще более отступили в царство забвения. Один памятник для всех сотен могил, рвов, ям, в которых засыпаны тысячи трупов, открытый уже после моего последнего посещения Соловков, должен, как мне представляется, еще более подчеркивать обезличивание, забвение, стертость прошлого».

Об утраченных памятниках Д. С. Лихачев скорбит как об умерших без должного погребения людях. А против забвенья напоминает нам о памяти: «Память, повторяю, – преодоление времени, преодоление смерти. В этом ее величайшее нравственное значение».

ИСКУССТВО ПАМЯТИ

«Человеческая культура в целом не только обладает памятью, но это память по преимуществу. Культура человечества – это активная память человечества, активно же введенная в современность», – так писал в своих «Письмах о добром и прекрасном» Дмитрий Сергеевич Лихачев.

В статье «Искусство памяти и память искусства» он особо отмечал: «Культура объединяет все стороны человеческой личности. Нельзя быть культурным в одной области и оставаться невежественным в другой. Уважение к разным сторонам культуры, к разным ее формам – вот черта истинно культурного человека».

Культура и память. В мировосприятии академика Д. С. Лихачева эти понятия были нерасторжимы.

Священная память о России для нас неразрывна с памятью о тех, кто прежде нас жил на Русской земле, кто ее возделывал и защищал, а также с памятью обо всех умерших (по-старинному – почивших) родных и близких людях. Эту таинственную связь прекрасно выразил величайший русский поэт А. С. Пушкин:

Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.

На них основано от века
По воле Бога Самого
Самостоянье человека, –
Залог величия его.

Животворящая святыня!
Земля была б без них мертва;
Без них наш тесный мир – пустыня,
Душа – алтарь без Божества.

Дмитрий Сергеевич во многих своих произведениях приводил эти строки А. С. Пушкина. При этом он старался раскрыть связь между широко известными строками о любви «к родному пепелищу и к отеческим гробам» – с последующими (малоизвестными) словами о животворящей святыне Родной земли. Он писал: «Поэзия Пушкина мудра. Ни одно слово в ней не лишено смысла. Почему же любовь к отеческим гробам – “животворящая”? Да потому, что она ценностна, творчески активна, потому что она – одно из слагаемых культуры». Глубокий нравственный смысл он видел и в словах поэта о «самостоянье человека», о его подлинном величии.

На Руси слово «память» имело, прежде всего, духовно-нравственное значение. Это слово священно! Оно всегда напоминает человеку о самом важном в прошлом и будущем, о жизни и смерти, об умерших как о живых, о нашем неизбывном долге перед всеми родными, жившими прежде нас, перед теми, кто своей жизнью пожертвовал ради нас.

Не только в истории нашего Отечества, но и в жизни каждого человека, в жизни отдельной семьи, школы и города происходят события – большие и малые, простые и героические, радостные и скорбные. Для собственной памяти люди пишут дневники, мемуары. Память народная сохраняется через устное предание. Летописцы записывали то, что хотели сделать известным грядущим поколениям. Многое в культурной жизни России сохранилось благодаря рукописям, архивам, книгам и библиотекам.

«Память противостоит уничтожающей силе времени. Это свойство памяти чрезвычайно важно. Принято элементарно делить время на прошедшее, настоящее и будущее. Но благодаря памяти прошедшее входит в настоящее, а будущее как бы предугадывается настоящим, соединенным с прошедшим. Память – преодоление времени, преодоление смерти. В этом величайшее нравственное значение памяти. “Беспамятный” – это, прежде всего, человек неблагодарный, безответственный, а следовательно, и неспособный на добрые, бескорыстные поступки… Совесть – это в основном память, к которой присоединяется моральная оценка совершённого. Но если совершённое не сохраняется в памяти, то не может быть и оценки. Без памяти нет совести».

Вот почему так важно хранить память семейную, память народную, память культурную. Одним из путей сохранения памяти народной ученый считал охрану памятников культуры. Этому он посвятил много лет и много сил.

Современная культура России – это, прежде всего, наша речь, наши праздники, наши школы и университеты, наше отношение к родителям, к своей семье, к своему Отечеству, к другим народам и странам. Академик Д. С. Лихачев писал:«Если вы любите свою мать, вы поймете и других, любящих своих родителей, и эта черта будет вам не только знакома, но и приятна. Если вы любите свой народ, вы поймете и другие народы, которые любят свою природу, свое искусство, свое прошлое».

Фундамент, без которого не может быть воздвигнуто или сохраняться величественное здание национальной культуры – это историческая память народа.

«Память – основа совести и нравственности, память – основа культуры, „накопленной“ культуры, память – одна из основ поэзии – эстетического понимания культурных ценностей. Хранить память, беречь память – это наш нравственный долг перед самими собой и перед потомками. Память – наше богатство».

Сейчас, в начале нового века и нового тысячелетия, слова Дмитрия Сергеевича Лихачева о памяти и о культуре звучат как духовное завещание своему народу.

Мы привычно употребляем слово «память», когда говорим о компьютерах. Очень ценим различные современные способы передачи и хранения информации. Но, к сожалению, можем забыть помочь другому человеку. Не изменяет ли нам память?!

Чем легче достается информация, тем она небрежнее хранится. Когда нет под руками технических устройств, то необходимость заставляет взять ручку и писать на бумаге. Написанное же собственной рукой запоминается лучше. Легко полученный по факсу или отксерокопированный текст можно не глядя положить в папку и надолго забыть о нем. Значит, техника никогда не сможет заменить человеческую память. В этом также проявляется «самостоянье человека».

Эпиграфом к изданным в 1997 году «Воспоминаниям» Дмитрий Сергеевич поставил слова заупокойной церковной молитвы: «И сотвори им, Господи, вечную память…».

Блокада

11 июня 1941 г. Д. С. Лихачев успешно защитил кандидатскую диссертацию о новгородских летописях, а всего одиннадцать дней спустя началась война.

Лихачев явился на призывной пункт, но по состоянию здоровья (подорванного еще на Соловках, где у Лихачева открылась язвенная болезнь) его отказались призвать на фронт и оставили в Ленинграде. Вместе с тысячами ленинградцев Дмитрий Сергеевич и его семья (жена Зинаида Александровна и четырехлетние дочери-близняшки Вера и Людмила) испытали страшные тяготы блокадного времени.

В своих воспоминаниях о блокаде Дмитрий Сергеевич пишет: «В голод люди показали себя, обнажились, освободились от всяческой мишуры: одни оказались замечательные, беспримерные герои, другие – злодеи, мерзавцы, убийцы, людоеды. Середины не было. Все было настоящее. Разверзлись небеса, и в небесах был виден Бог. Его ясно видели хорошие. Совершались чудеса». Дмитрий Сергеевич, как когда-то в лагере, был готов к самопожертвованию ради других. Конечно, он не подчеркивает этого в своих воспоминаниях, но по немногим обмолвкам можно понять, что подчас он совершал поступки, которые требовали поистине героического самоотвержения.

Вот он поддерживает литературоведа В. Л. Комаровича, отдавая ему свою порцию хлеба, подкармливая его сухарями и плиткой глюкозы. Вот идет ночью через пустынный морозный город, рискуя упасть и не подняться от истощения, для того, чтобы передать билет на эвакуационный самолет другому своему коллеге Н. П. Андрееву, вот тратит последние силы для того, чтобы затащить в столовую упавшего на ее ступенях человека. Эти и подобные поступки в условиях, когда каждое лишние усилие приближало к смерти, а каждая лишняя крошка хлеба давала надежду выжить, были настоящим самопожертвованием. «Д. С. Лихачев, несмотря на свою дистрофию, являл своим коллегам образец стойкости»,– говорил в своей речи к 90-летию ученого Г. К. Вагнер.

Силы для обретения такой стойкости давала Лихачеву вера и молитва. «Утром мы молились, дети тоже»,– рассказывает он о «блокадном» укладе жизни своей семьи. «Когда мы ходили по улице, то обычно выбирали ту сторону, которая была со стороны обстрела – западную, но во время обстрела не прятались. Ясно был слышен немецкий выстрел, а затем на счете 11 – разрыв. Когда я слышал разрыв, я всегда считал и, сосчитав до 11, молился за тех, кто погиб от разрыва». 1 марта 1942 г. скончался от истощения отец Дмитрия Сергеевича. Не было возможности похоронить его в отдельной могиле. Но перед тем как отвезти на детских саночках тело в морг, Дмитрий Сергеевич с домашними повезли его во Владимировский собор, чтобы здесь помолиться за отпеванием. В этом же храме, спустя пятьдесят лет совершится отпевание и самого Дмитрия Сергеевича. Всю ночь накануне погребения ученики и сотрудники будут читать над стоящим здесь его гробом Псалтирь.

Силы для стойкости давал и труд. Пережив трудную блокадную зиму, весной 1942 г. Дмитрий Сергеевич начинает «собирать материал по средневековой поэтике». «Но это же немыслимо! – восклицает Г. К. Вагнер. – До предела истощенный, вечно мечтающий о вкусной еде, никогда не могший согреться, закутанный в невообразимое одеяло, с дрожащими ногами и… думы о средневековой поэтике». Более того, Лихачев не только собирает материалы для будущих трудов, но и апреле-мае 1942 г. пишет в соавторстве с М. А. Тихановой целую книгу – «Оборона древнерусских городов». Продолжается жизненный и научный путь Д. С. Лихачева.

«Репрессированная наука»

СЕМЬ ВЕКОВ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Однажды академика Дмитрия Сергеевича Лихачева спросили: что он считает главной задачей своей жизни? Ученый ответил: «Возрождение интереса к семи векам древнерусской литературы». И над выполнением этой миссии он трудился в науке более 70-ти лет! Это уникальное явление в истории российской и мировой науки.

После блестящих исследований Дмитрия Сергеевича история древнерусской литературы предстает не как сумма литературных памятников на некоей временной шкале, а как жизненно-непрерывное возрастание (как возрастание могучего древа!) русской литературы, удивительно точно отражающее культурно-исторический и духовно-нравственный путь множества поколений наших предков.

В российской историко-филологической науке XX век следовало бы назвать веком Лихачева.

Семь столетий истории России – период с X по XVII век – в науке принято называть эпохой Древней Руси. Соответственно и отечественная литература этой обширнейшей эпохи называется древнерусской литературой.

Дмитрий Сергеевич не раз говорил, что древнерусская литература «еще молчит», еще не стала хорошо знакомой и понятной современному читателю. Действительно, изучающим в школе историю родной письменности и словесности могло казаться, что кроме «Слова о полку Игореве» в древнерусской литературе почти ничего нет или от нее почти ничего не сохранилось. Поэтому для миллионов своих сограждан (не говоря уже о зарубежных читателях) Дмитрий Сергеевич стал одним из первооткрывателей древнерусской литературы – этого огромного культурного материка, который сам ученый считал духовной родиной всей русской культуры.

Известно выражение: «Поэт в России – больше чем поэт». Академик Д. С. Лихачев считал наибольшей ценностью древнерусской литературы то, что в Древней Руси она «была больше чем литература». В статье «Разное о литературе» он делает потрясающие выводы: «Ни в одной стране мира с самого начала ее возникновения литература не играла такой огромной государственной и общественной роли, как у восточных славян». «В пору упадка политического единства и военного ослабления литература заменила собой государство. Отсюда с самого начала и на протяжении всех веков громадная общественная ответственность наших литератур – русской, украинской и белорусской».

«Литература поднялась над Русью громадным защитным куполом – стала щитом ее единства, щитом нравственным».

Литература Нового времени сохранила самое ценное, что было в литературе Древней Руси: высокий уровень нравственного начала, интерес к мировоззренческим проблемам, богатство языка».

«Когда-нибудь, когда русские читатели станут больше интересоваться своим прошлым, – величие литературного подвига русской литературы станет для них совершенно ясным и невежественное охаивание Руси сменится осведомленным уважением к ее нравственным и эстетическим ценностям».

«По существу, – писал Дмитрий Сергеевич, – все произведения древней русской литературы благодаря единству своей направленности и приверженности к исторической основе (“историзму”) представляли собой в совокупности единое огромное произведение – о человечестве и о смысле его существования».

Каковы же истоки древнерусской литературы?

Многие свои работы по древнерусской литературе Лихачев начинал восклицанием, что «появление русской литературы в конце X – начале XI века“дивлению подобно”». Почему же появление русской национальной литературы оказалось, по мнению ученого, подобно дивному чуду?

Древнерусская литература возникает как бы внезапно, считает Д. С. Лихачев. «Перед нами как бы сразу произведения литературы зрелой и совершенной, сложной и глубокой по содержанию, свидетельствующей о развитом национальном и историческом самосознании».

Ученый имеет в виду внезапное, на первый взгляд, «появление таких произведений древнерусской литературы, как “Слово о Законе и Благодати” митрополита Илариона, как “Начальная летопись” с различным кругом произведений, в нее входящих, как “Поучения Феодосия Печерского”, как “Поучение князя Владимира Мономаха”, “Жития Бориса и Глеба”, “Житие Феодосия Печерского” и т. д. ».

Как же произошло чудо рождения столь зрелой литературы Руси, которая еще совсем недавно вообще не обладала письменностью? – спрашивает Лихачев. И отвечает, что скачок в царство литературы произошел одновременно с появлением на Руси православия, Церкви, нуждавшихся в письменности и церковной литературе.

«Русь приняла христианство из Византии, а восточно-христианская Церковь разрешала христианскую проповедь и богослужение на своем национальном языке. Поэтому в истории литературы Руси не было ни латинского, ни греческого периодов. С самого начала, в отличие от многих западных стран, Русь обладала литературой на литературном языке, понятном народу».

Такое сильное начало определило «облик» древней русской литературы и сказалось на всем последующем ее развитии.

Как считал Дмитрий Сергеевич, русская литература – и древняя, а за ней и новая – не просто создает свой особый мир, но стремится исправить существующий, «не всегда идеализирует действительность, но всегда борется за идеал. Она патриотична, поскольку стремится принести Русской Земле добро и святость. Она патриотична и в своих прославлениях, и в своих разоблачениях неправд князей и козней врагов».

Столь высокие идеалы Д. С. Лихачев находил и показывал читателю во всех произведениях первых семи веков русской литературы.

Дмитрий Сергеевич Лихачев всему миру известен как великий ученый. Его имя уже давно вписано золотыми буквами в историю российской и мировой науки. Он написал десятки прекрасных книг, сотни замечательных статей и писем; список трудов ученого превышает тысячу наименований. Сухой перечень научных конференций и других научных мероприятий, в которых он принимал участие, потребовал бы отдельного издания. В науке академик Д. С. Лихачев сделал фантастически много. Но мог сделать неизмеримо больше. Для надлежащей оценки его научного подвига следует учитывать, что только после празднования 1000-летия Крещения Руси, произошедшего в 1988 году, он мог почти свободно, а последние годы жизни совсем открыто писать о древнерусской литературе, об отечественной истории, о родной культуре. А целые десятилетия (1940–1970-е гг.) великий ученый писал прикровенно…

Иногда достаточно было применить для камуфляжа новую терминологию, назвав, например, церковнославянский язык “древнеславянским литературно-письменным языком”, Евангелие – памятником “традиционного содержания”.

Пользуясь подобным терминологическим камуфляжем, настоящие ученые не погрешали против науки, поскольку любое произведение, найденное в древних рукописях, можно назвать памятником литературы. Но настоящий ученый-филолог (в отличие от поэта или создателя художественной прозы) не будет писать только «в стол». «В стол» он пишет дневник, воспоминание, как это делал, вероятно, и Дмитрий Сергеевич Лихачев. А археографические описания, заново открытые тексты памятников и историко-филологические разработки ученому надо вводить в научный оборот, публиковать. Без этого нет поступательного развития филологической науки.

Поэтому до самого 1000-летия Крещения Руси российским ученым, историкам и филологам, приходилось писать прикровенно. Образно говоря, сама российская наука целую эпоху 70летнего атеистического плена была репрессированной. Это не значит, что ученые люди не могли мыслить или творить. Они и мыслили и творили. Творили великие ученые в «шарашках», описанных А. И. Солженицыным. Творил в концлагерях энциклопедически образованный священник Павел Флоренский.

По мере возможности не оставлял своих ученых занятий на Соловках и Дмитрий Лихачев.

Из-за противодействия партийных органов его не допускали к преподавательской работе, хотя приглашения были. Лишь в 1946 г. Лихачеву удалось устроиться на исторический факультет Ленинградского государственного университета, с которого уже в 1953 г. его “выжили” не в меру ретивые партийные деятели. Но и за эти шесть лет Лихачев успел завоевать любовь и уважение студентов. Дмитрий Сергеевич читал лекции по древнерусской культуре и древнерусскому летописанию, увлекая своих слушателей миром Древней Руси. Одна из тогдашних студенток Д. С. Лихачева М. П. Сотникова (ныне – доктор исторических наук, ведущий специалист отдела нумизматики Государственного Эрмитажа) вспоминает, как в 1952 г. Дмитрий Сергеевич поехал со студентами в Новгород, еще стоявший в послевоенных руинах. Заехали они и в Хутынь – село близ Новгорода, в котором расположен Хутынский монастырь, основанный Святым Варлаамом Хутынским в XII в.

«Лекция-экскурсия, проведенная Дмитрием Сергеевичем среди руин Хутынского монастыря, произвела на слушателей удивительное и неизгладимое впечатление, – вспоминает М. П. Сотникова. – О чудесах преподобного Варлаама Дмитрий Сергеевич рассказывал как об исторически достоверных фактах, то есть, как мог говорить только верующий человек. Для его молодых спутников это стало поразительным открытием. Выпускницы университета задним числом поняли, что на лекции и в семинар Дмитрия Сергеевича студентов влекло не одно только стремление учиться у великолепно знающего предмет и парадоксально мыслящего ученого. Было еще и неосознанное желание духовного общения с человеком, особенным тем, что он жил как христианин, чего мы, однако, тогда не подозревали и понять не могли. Своим студентам, выросшим в пионерии и комсомоле если и не атеистами, то уж бездумными безбожниками, Дмитрий Сергеевич внушил необходимую потребность задуматься о человеческом достоинстве, смысле жизни, Боге и обратиться к Евангелию. Для меня это явилось заданием Д. С. на всю последующую жизнь».

За издание в 1972 году сборника жизнеописаний святых Древней Церкви (под заголовком «Византийские легенды») Дмитрий Сергеевич был «вызван на ковер» и получил от высокопоставленного руководителя от культуры выговор за обман – за то, что под названием «легенды» он опубликовал в научном издании жития святых! Разве это не доказательство «от противного», что жития святых – не легенды (в смысле выдумки), а очень важные памятники христианской веры, жизни и мировой литературы?! Поводом же для «разноса» послужил следующий случай. Упомянутый начальник, направляясь утром на работу и проезжая на служебном автомобиле по широкому проспекту северной столицы, вдруг увидел очередь. Очереди в то время (1972 год) были привычным явлением: как только в каком-нибудь магазине что-то «давали» (другой интересный термин – «выбрасывали»!), то моментально выстраивалась очередь. Иногда многоопытный народ заранее, с вечера, знал, что утром в том-то магазине будут что-то «давать». (А желающие подписаться на Полное собрание сочинений Ф. М. Достоевского записывались за несколько дней и ночами дежурили у книжных магазинов, чтобы не упустить подписки).

Очередь, которую увидел зоркий блюститель советской идеологии, красовалась длинным хвостом как раз у известного книжного магазина. Приехав на работу, он сразу же позвонил своим подчиненным и узнал, что народ стоит за «Византийскими легендами». А что такое «Византийские легенды»? Это жития святых! Налицо страшная идеологическая диверсия. И он, как власть имущий, вызвав великого ученого «на ковер», сделал ему выговор за то, что тот «обманул» советскую науку.

Об этом эпизоде своей жизни Дмитрий Сергеевич вспоминал с иронией: главным для него было то, что книга, несмотря на все идеологические препоны, все-таки вышла в свет и его соотечественники смогут читать в добротных текстах жития великомученика Георгия Победоносца, святителя Николая Чудотворца, преподобной Марии Египетской и других «византийских» святых. Пройдя Соловецкий лагерь и испытав много других скорбей, Д. С. Лихачев совершенно не боялся говорить и писать то, что думал. Но за десятки лет неусыпного атеистического надзора за советской наукой он хорошо усвоил, что такое советская цензура, что напечатано будет далеко не все, что может написать ученый. И поэтому десятки лет (!) свои глубочайшие исследования он облекал в приемлемую для публикаций словесную форму, нисколько не кривя совестью.

Написание книг по русской литературе и культуре было для него служением Богу, служением России, служением своему народу. И это не мешало, а помогало ему любить весь мир Божий, уважать всех людей, с почтением относиться к людям другой нации, к их культуре.

Говоря «об идеале, которым жила Древняя Русь», Дмитрий Сергеевич писал, что«теперь, когда мы восприняли Европу как свою, оказавшуюся для нас “окном в Древнюю Русь”, на которую мы глядим как чужие, извне, тем яснее для нас, что в Древней Руси существовала своеобразная и великая культура». Здесь нетрудно заметить горькую иронию ученого. Он как бы говорит: прорубив окно в Европу, мы восприняли ее как свою, попутно утратив очень многое из родной, самобытной духовности и культуры; но коли мы мним себя европейцами и уже глядим на родную культуру как чужие извне, то пусть хотя бы европейская культура будет для нас «окном в Древнюю Русь»! Ведь десятилетиями научные описания памятников отечественной литературы и культуры (и ксерокопии лучших дореволюционных описаний) советские ученые получали из-за границы, например из ГДР. Вот вам и «окно в Древнюю Русь».

В книге «Великая Русь», изданной по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II и отпечатанной в Италии в 1994 году, перу Дмитрия Сергеевича принадлежит часть первая – «Литература Руси XI – начала XIII веков», где дан прекрасный анализ таких выдающихся памятников православной культуры Древней Руси, как «Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона, сочинения князя Владимира Мономаха, «Житие Феодосия Печерского», «КиевоПечерский Патерик», «Хождение игумена Даниила», «Моление Даниила Заточника» и других известных памятников древнерусской церковной литературы.

Едва ли не самым любимым его чтением из древнерусской литературы были наставления Владимира Мономаха, собранные под заглавием «Поучение Владимира Мономаха».

Особенно поражало и удивляло Дмитрия Сергеевича письмо Мономаха знаменитому Олегу Святославичу («Гориславичу», как называет его автор «Слова о полку Игореве», за то горе, которое он принес своими братоубийственными войнами Русской земле). Мономах пишет письмо убийце своего сына. А убитый приходился Олегу крестным сыном. Может быть он ставит какие-то условия или требует явиться с повинной? «Нет! – пишет Д. С. Лихачев. – Письмо Мономаха поразительно. Я не знаю в мировой истории ничего похожего на это письмо Мономаха. Мономах прощает убийцу своего сына. Более того, он утешает его. Он предлагает ему вернуться в Русскую землю и получить полагающееся по наследству княжество, просит забыть обиды».

«Письмо написано с удивительной искренностью, задушевностью и вместе с тем с большим достоинством. Это достоинство человека, сознающего свою огромную моральную силу. Мономах чувствует себя стоящим над мелочностью и суетой политики. Письмо Мономаха должно занять одно из первых мест в истории человеческой Совести, если только эта История Совести будет когда-либо написана».

Святая Русь

Отличительной чертой ученого было всегдашнее стремление приблизиться к тайнам человеческого бытия, к пониманию смысла исторического пути своего земного Отечества. Статью «Мысли о России» (напечатанную после кончины ученого в книге «Русская культура»), Дмитрий Сергеевич начал следующими словами:

«Россия будет жива до тех пор, пока смысл ее существования в настоящем, прошлом или будущем будет оставаться загадкой и люди будут ломать себе голову: зачем Бог создал Россию?».

В сочинении «Заметки о русском» ученый пишет о любви к своему народу, своему Отечеству: «Существуют совершенно неправильные представления о том, что, подчеркивая национальные особенности, пытаясь определить национальный характер, мы способствуем разъединению народов, потакаем шовинистическим инстинктам». Напротив, ученый считал, что «именно индивидуальные особенности народов связывают их друг с другом, заставляют нас любить народ, к которому мы даже не принадлежим, но с которым нас столкнула судьба. Следовательно, выявление национальных особенностей характера, знание их, размышления над историческими обстоятельствами, способствовавшими их созданию, помогают нам понять другие народы».

«Осознанная любовь к своему народу не соединима с ненавистью к другим. Любя свой народ, свою семью, скорее будешь любить другие народы и другие семьи и людей». «Поэтому ненависть к другим народам рано или поздно переходит и на часть своего народа».

«Патриотизм – это благороднейшее из чувств. Это даже не чувство – это важнейшая сторона и личной, и общественной культуры духа, когда человек и весь народ как бы поднимаются над самими собой, ставят себе сверхличные цели».

Культура у Дмитрия Сергеевича сопрягалась со святостью. Защищая культуру, он защищал святыни Родной Земли.

«Культура – это то, что в значительной мере оправдывает перед Богом существование народа и нации».

«Культура – это святыни народа, святыни нации».

В 1992 году Русская Православная Церковь торжественно праздновала 600-летие со дня преставления преподобного Сергия Радонежского. Издательством «Московский рабочий» была выпущена замечательная книга «Жизнеописания достопамятных людей земли Русской (X–XX вв.)». Это жития святых, только уже не «византийских», а в земле Российской просиявших. Прекрасные тексты житий (с научными комментариями в конце книги) предваряют два предисловия: одно Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II, а другое – академика Д. С. Лихачева. Его предисловие называется «Святая Русь».

Вот начало этой удивительной заставки.

Что такое Святая Русь? Это вовсе не то же, что Россия; это не вся страна в целом со всем греховным и низким, что в ней всегда было. “Святая Русь” – это, прежде всего, святыни Русской Земли в их соборности, в их целом. Это ее монастыри, церкви, священство, мощи, иконы, священные сосуды, праведники, святые события истории Руси. Все это как бы объединялось в понятие “Святая Русь” освобождаясь от всего греховного, выделялось в нечто неземное и очищенное».

А вот с какой любовью писал Дмитрий Сергеевич о православных русских храмах. В «Заметках о русском» он писал, что ему не кажутся правильными банальные характеристики новгородских и псковских церквей как преисполненных только силы и мощи. «Руки строителей словно вылепили их, а не “вытягивали” кирпичом и не вытесывали их стены. Поставили их на пригорках – где виднее, позволили им заглянуть в глубину рек и озер, приветливо встречать „плавающих и путешествующих».

Не противоположны этим простым и веселым строениям и московские церкви. «Пестрые и асимметричные, как цветущие кусты, золотоглавые и приветливые, они поставлены точно шутя, с улыбкой, а иногда и с кротким озорством бабушки, дарящей своим внукам радостную игрушку. Недаром в древних памятниках, хваля церкви, говорили: “Храмы веселуются”. И это замечательно: все русские церкви – это веселые подарки людям, любимой улочке, любимому селу, любимой речке или озеру. И как всякие подарки, сделанные с любовью, они неожиданны: неожиданно возникают среди лесов и полей, на изгибе реки или дороги».

Дмитрий Сергеевич хорошо рисовал. В 1999 году, ровно через неделю после его кончины, вышел в свет его «Новгородский альбом». Девяносто процентов рисунков этого альбома – изображения храмов и монастырей Великого Новгорода. Рисунки были сделаны ученым летом 1937 года.

На вопрос: «Дмитрий Сергеевич, Вы так любили рисовать?», он ответил: «Нет, просто тогда у меня не было возможности купить фотоаппарат». В его альбоме новгородские храмы тоже «веселуются».

Дмитрий Сергеевич не только писал научно-исторические работы и статьи о православных русских храмах и монастырях, но и много раз защищал их от разорения. Он чаще всех (из среды выдающихся деятелей науки и культуры) ходатайствовал о возвращении святынь Русской Православной Церкви.

Его подпись стоит под письмом-ходатайством выдающихся деятелей российской науки и культуры о возвращении Оптиной Пустыни Русской Православной Церкви. Это письмо было направлено Генеральному секретарю ЦК КПСС М. С. Горбачеву в 1987 г., накануне празднования 1000-летия Крещения Руси. 17 ноября 1987 года Оптина Пустынь была возвращена Русской Православной Церкви.

Ходатайства перед высокими инстанциями о православных храмах, о других архитектурных памятниках России доставляли Дмитрию Сергеевичу много скорбей. В книге «Воспоминания», в конце главы «Проработки», Дмитрий Сергеевич пишет: «Не буду рассказывать всего того, что мне довелось пережить, защищая от сноса Путевой дворец на Средней Рогатке, церковь на Сенной, церковь на Мурине, от вырубок парки Царского Села, от «реконструкций» Невский проспект, от нечистот Финский залив и т. д. и т. п. Достаточно посмотреть список моих статей, чтобы понять, как много сил и времени отнимала у меня от науки борьба за чистоту русской культуры».

«Культура, – писал Дмитрий Сергеевич, – это огромное целостное явление, которое делает людей, населяющих определенное пространство, из просто населения – народом, нацией. В понятие культуры должны входить и всегда входили религия, наука, образование, нравственные и моральные нормы поведения людей и государства».

О религиозном воспитании детей

Дмитрий Сергеевич Лихачев много писал для детей и молодежи. Желая передать подрастающему поколению основы духовно-нравственно воспитания, он писал и публиковал письма о добром, составлял на основе Евангелия Христова нравственные заповеди.

НРАВСТВЕННЫЕ ЗАПОВЕДИ Д. С. ЛИХАЧЕВА

1. Люби людей – и ближних, и дальних.

2. Твори добро, не видя в том заслуги.

3. Люби мир в себе, а не себя в мире.

4. Будь рыцарем и с женщиной, и в споре.

5. Пей из неиссякаемого источника культуры, но не захлебнись.

6. Твори по силам – дело не в масштабе.

7. Не уставай в труде и самосовершенствовании: творчески обогащая мир – изменяешь себя, нравственно совершенствуя себя – изменяешь мир.

8. Ни зависти, ни жадности, ни злобы ты в сердце никогда не допускай.

9. Не помни зла и злого пожалей.

10. Будь скромен – чванство низко и смешно.

11. Настраивай себя сам – достоинство твой камертон.

12. Будь искренним: вводя в заблуждение других, обманываешься сам.

13. Не казни себя за ошибку, а извлеки из нее урок.

14. Учись читать с интересом, с удовольствием и не торопясь; чтение – путь к житейской мудрости, не гнушайся им!

15. Над временем человек не властен, но будь хозяином своего времени.

16. Не отказывайся от временного, служи вечному, но не будь рабом ни того, ни другого.

17. Будь верующим – вера обогащает душу и укрепляет дух.

18. Будь памятлив – в прошедшем твой исток!

19. Есть свет и тьма, есть благородство и низость, есть чистота и грязь: до первых надо дорасти, а до вторых стоит ли опускаться? Выбирай достойное, а не легкое.

20. Старайся всегда соблюдать чувство меры.

21. Не отчаивайся и не уставай в поисках смысла жизни – своего, а не взятого с чужого плеча.

22. Будь совестлив: вся мораль – в совести.

23. Чти прошлое, твори настоящее, верь в будущее!

24. Будь патриотом и не будь националистом.

25. Твой дом – земля, твоя семья – человечество, береги их!

Всего Д. С. Лихачев написал 25 таких нравственных заповедей.

На некоторых из них остановимся поподробнее.

2-я заповедь. Твори добро, не видя в том заслуги.

О ДОБРЕ И ЗЛЕ

«Человек должен жить в сфере добра. Эта сфера добра в значительной степени создается им самим. Она создается из его добрых дел, добрых чувств, добрых воздействий на окружающую среду, памяти на добро. Сфера добра ближе к вечности. Вот почему сфера добра требует от каждого из нас внимания к истории – своей и мировой, к культурным ценностям, накопленным всем человечеством. Вот почему дело каждого в отдельности и всех вместе – приумножать добро, хранить традиции, знать и ценить историю свою, родную, и всего человечества.

На простой вопрос человека самому себе: «Кем бы мне лучше стать: подвижником или подлецом?» – очень немногие всерьез захотят помыслить о себе как о подлеце, уповающем на зло. А подвиг добра – бессмертен. Поэтому ученый и говорит, что «сфера добра ближе к вечности».

В жизни, как бы на маскараде, – зло нередко принимает личину добра. Иногда зло действует, как мошенник, обманом или подлогом стараясь прельстить человека, переманить на свою сторону. Но порой зло выступает и в своем собственном обличии, угрожая человеку самым страшным образом, если человек не желает склоняться ко злому делу или начинанию. В современном мире есть вполне сформировавшийся символ зла – это терроризм. По мере того, как люди теряют свою преданность добру, зло усиливается и все больше проявляет свою террористическую сущность. Поэтому Дмитрий Сергеевич Лихачев учил даже в малом не допускать компромиссов со своей совестью и никогда не вставать на сторону зла.

Что же такое «добро» в понимании Д. С. Лихачева? Это, прежде всего, отсутствие эгоизма – во всем, в любых мелочах, и забота о другом человеке.

Забота о людях!

«В основе всех хороших манер лежит забота – забота о том, чтобы человек не мешал человеку, чтобы все вместе чувствовали бы себя хорошо.

«Надо не запоминать сотни правил, а запомнить одно – необходимость уважительного отношения к другим. А если у вас будет это и еще немного находчивости, то манеры сами придут к вам или, лучше сказать, придет память на правила хорошего поведения, желание и умение применить их».

На вопрос: «Что объединяет людей?» – Лихачев отвечает: «Этажи заботы», «забота – объединяет людей».

«Забота скрепляет отношения между людьми. Скрепляет семью, скрепляет дружбу, скрепляет односельчан, скрепляет жителей одного города, одной страны».

Счастья достигает тот, кто стремится сделать счастливыми других и способен хоть на время забыть о своих интересах, о себе. Это «неразменный рубль», – любил говорить Д. С. Лихачев.

Он также говорил и писал о скромности, о том, чтобы человек не стремился «занять собой слишком много места» – шла ли речь о хороших манерах или о научной деятельности. Сегодня, когда многие учат быть «нацеленным на успех», «быть амбициозным», слова академика и ученого с мировым именем о необходимости быть скромным могут удивить. Как же можно чего-то добиться, если быть скромным? Но, может быть, стоит верить именно его жизненному опыту!

Добро неотделимо от нравственности, а нравственность – от милосердия и сострадания.

«Нравственности в высшей степени свойственно чувство сострадания, – пишет Лихачев в «Письмах о добром и прекрасном». – В сострадании есть сознание своего единства с другими людьми, с нацией, народом, страной, вселенной. Именно поэтому забытое понятие сострадания требует своего полного возрождения и развития».

Говоря о школьном образовании, Дмитрий Сергеевич также самое важное значение придавал духовно-нравственному воспитанию. «Средняя школа должна воспитывать человека, способного осваивать новую профессию, быть достаточно способным к различным профессиям и быть прежде всего нравственным. Ибо нравственная основа – это главное, что определяет жизнеспособность общества: экономическую, государственную, творческую. Без нравственной основы не действуют законы экономики и государства, не выполняются указы, невозможно прекратить коррупцию, взяточничество, любое жульничество. Без нравственности невозможно и развитие любой науки, ибо крайне трудно проверить эксперименты, вычисления, ссылки на источники. Воспитывают же людей: впрямую религия, а более сложным путем – музыка (особенно, я бы сказал, хоровое пение), литература, искусство, изучение логики, психологии, изучение языков (даже если их в будущем не придется применять в жизни)».

О религии, о православии

О своих религиозных чувствах академик Д. С. Лихачев публично не рассуждал, редко писал, но веру свою крепко хранил. В заметках «О жизни и смерти» он писал так: «Религия либо занимает основное место в жизни человека, либо у него ее нет вовсе. Нельзя верить в Бога „попутно“, “между прочим”, признавать Бога как постулат и вспоминать о Нем только, когда спрашивают».

В 1988 году Дмитрий Сергеевич Лихачёв славил русскую культуру на праздновании 1000-летия Крещения Руси в любимом граде – Великом Новгороде.

Когда в 1996 г. Дмитрию Сергеевичу исполнилось 90 лет, его поздравил митрополит Санкт-Петербуржский и Ладожский Владимир. Владыка поднес в дар юбиляру икону Божией Матери, Дмитрий Сергеевич благоговейно перекрестился и, как всякий православный христианин, поцеловал образ Богоматери. И по тому, как он перекрестился и как приложился к иконе, было видно, что молился он всегда, молился всю свою долгую и многотрудную жизнь. По телевидению это могла видеть вся страна.

Правительственных и иных наград и почетных званий у Дмитрия Сергеевича не перечесть. Но о некоторых надо упомянуть. В 1996 году (к 90-летию) он был награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» II степени. В 1998 году за великий вклад в развитие отечественной культуры он становится первым кавалером вновь учрежденного (то есть восстановленного) ордена Святого Апостола Андрея Первозванного «За веру и верность!». Теперь это высший орден России.

Госсовет Народной Республики Болгария дважды (1963 и 1977) награждал Дмитрия Сергеевича орденом Святых равноапостольных Кирилла и Мефодия I степени.

Нам Дмитрий Сергеевич оставил свои книги, статьи, письма и воспоминания. И его литературное наследие останется лучшим свидетельством о его вере, надежде и любви. Как и отошел он ко Господу в именно в день памяти святых мучениц Веры, Надежды, Любови и Софии. «Начало премудрости страх Господень» (Притч. 1:7). Он всю жизнь хранил это благоговейное чувство, и Господь одарил его великой мудростью.

Когда будет осуществлено научное издание полного собрания трудов академика Дмитрия Сергеевича Лихачева, тогда его духовный и творческий путь раскроется с еще большей широтой и ясностью.

Вместо заключения

Дмитрий Сергеевич Лихачев – один из тех немногих граждан России, о которых говорят – «совесть нации».

Он сберег для нас очень многое из российского культурно-исторического наследия: это памятники архитектуры и искусства, памятники родной истории, которые сегодня вновь считаются ценнейшими культурными сокровищами России и памятниками мировой культуры.

Сегодня на эти памятники культуры, ставшие «лицом» России для всего мира, приезжают посмотреть миллионы иностранных граждан. Много лет и много сил потратил Дмитрий Сергеевич, защищая, спасая, сохраняя эти памятники для нас с вами.

И еще про него можно сказать, что для многих он являлся «лицом нации», потому что как ученый с мировым именем он сам был живым свидетельством высокой отечественной культуры, ее настоящим носителем, одним из самых уважаемых, самых авторитетных представителей России во всем мире.

В сочинении «Заметки о русском» Дмитрий Сергеевич написал такие строки:

«Русская история в прошлом – это история бесконечных испытаний, несмотря на которые народ сохранял и достоинство, и доброту.

Будем любить свой народ, свой город, свою природу, свое село, свою семью».

22 сентября 1999 года, то есть за восемь дней до своей смерти, Дмитрий Сергеевич Лихачев передал в книжное издательство рукопись книги «Раздумья о России». Это был новый (переработанный) вариант его книги. И на первой странице, переданной в печать рукописи, было начертано: «Современникам и потомкам посвящаю».

Значит, и перед самой кончиной Дмитрий Сергеевич больше всего думал о своем любимом Отечестве – о России, и эту преданность Родине он завещал своим современникам и потомкам, то есть всем нам.