Программа, посвященная памяти протоиерея Михаила Осоргина

В студии Радио «Радонеж» Елена Николаевна Чавчавадзе, вице-президент Российского фонда культуры, сценарист, продюсер и председатель Паломнической службы «Радонеж» Юрий Ахметович Минулин. Программу ведет главный редактор Радио «Радонеж» Николай Владимирович Бульчук.

Н.Б.: Собрались мы сегодня, чтобы почтить память протоиерея Михаила Осоргина, одного из ярких представителей легендарной семьи Осоргиных. Семьи, в которой, как в капле воды отразились судьбы многих наших выдающихся дворянских фамилий. Отец Михаил был священником. Его дед и отец – потомственные дворяне, это фамилия древнейшая. Это люди, которые сохранили часть России и напитали, если можно так выразиться, этой частичкой Запад. Потому что сегодня, когда мы видим, что Запад разрушается, у нас есть надежда – там наши форпосты. Оставленные частички той России, которую сегодня мы потеряли. Сегодня мы будем говорить также о цикле «Русские без России». Мне хотелось бы задать несколько вопросов вам, как автору и инициатору этой идеи. Вы сняли фильм, посвященный протоиерею Михаилу Осоргину. И, конечно, личные воспоминания, как всегда я подчеркиваю, на радио являются главными. Расскажите, нам, пожалуйста, об отце Михаиле, о том, как вы снимали эту картину?

Е.Ч.: Все наши фильмы рождаются от конкретных встреч. От ощущений человека, от понимания того, насколько он, его судьба будет важна для русского зрителя. И в данном случае произошло именно так. Мы познакомились с отцом Михаилом давно. И так получилось, удачно – я говорю как тележурналист – при нас была камера. И, хотя мы получили предупреждение, что отец Михаил никогда не дает интервью, что в церкви снимать нельзя, мы как-то смогли его расположить.

– У вас уже был план? Вы ехали его снимать?

– Нет. Мы снимали все фильмы экспромтом, а их уже больше 30 в этом цикле. Потому что получалось так: где-то с кем-то познакомились, приехали на службу в Кламар. А это предместье Парижа. Это не Париж. И увидели, как хорошо заметил Александр Сергеевич Авдеев, бывший в то время послом, настоящий, поленовский «Московский дворик». Хотя здания были не похожи на московские. Типичные старые французские постройки. Но церквушечка, маковка – все такое родное, близкое. Березка непременная, огородик там же – все это очень согревало. И мы были удостоены приглашения на трапезу. И здесь попробовали знаменитую осоргинку, которую отец Михаил замечательно делал. И я помню еще по тем временам, когда я занималась Иваном Сергеевичем Шмелевым, его приемный сын Ивушка, Ив Жантийом, его внучатный племянник рассказывал, как Иван Сергеевич и Деникин соревновались, какой еще новый рецепт они друг другу расскажут. Как приготовить такие настоечки. Эта, что мы пробовали, была на смородиновом листе. И все вместе создавало чудесную атмосферу стола, что вообще очень важно для русского человека. К сожалению, сейчас у нас уже это отходит. А в эмиграции осталось. Та атмосфера, когда вся семья собиралась за столом. И в этой обстановке, как-то непринужденно возникло какое-то чувство доверия у отца Михаила. Потому что Александр Трубецкой, его сводный брат – чуть позже расскажу трагическую историю этой семейной линии – он нам шепотом сказал, что отец Михаил разрешил снимать. Мы устроились там же в этой столовой, и он начал рассказывать. Он был тогда в хорошем состоянии, в добром здравии. И мы сняли большое интервью, еще не зная, для чего.

– Какой это был год, Елена Николаевна?

– Лет шесть, наверное. И это интервью лежало. А потом так получилось, что мне позвонил Александр Сергеевич Авдеев, который уже стал министром культуры. Позвонил и сказал: «Отец Михаил уже сдает. Мы так волнуемся. Надо сделать фильм». Я говорю: «К счастью у нас есть интервью». И тогда мы начали потихонечку подснимать что-то. Например, знаменитая Пасха в Кламаре, когда крестный ход возглавляют дети. Это очень трогательно. Отдельно сняли еще, еще, еще… Потом, когда материал уже подсобрался, я поняла, что просто ограничиваться историей, каких у нас много: эмигрант, его история, коротко рассказанная, этим ограничиться нельзя. Надо взять шире. Почему? Потому что именно для Осоргиных оказалось особенно важно чувство семьи. Это, вообще, грандиозная семья. И все они очень хорошо чувствуют предыдущее поколение. Они его чтут и Иулианию Лазаревскую, их святую, из их рода. Очень трепетно относятся ко всему, что связано с наследием. Сейчас, вот, продолжают и в Калужской губернии заниматься своим имением, церковью. Все уже не их, конечно, но они чувствуют, что все равно должны об этом печься. Отец Михаил тогда все рассказал. И конечно, коснулся главного. Того, что он родился на Соловках. И, конечно, знаете, как у любого киношника в момент щелкает что-то – мы поняли, что надо делать шире. И родилось название: «Отец Михаил. История одной семьи». Почему? Потому что, по отношению к любому из представителей первой беженской войны – очень важно показать российские корни. Потому что, выгоняли и выдавливали самых активных. Я не говорю лучших, потому что это только Господь Бог может сказать, кто лучше, кто хуже, но…

– Все-таки семье удалось выехать за границу.

– Вы знаете, они не стремились. Отец, Георгий Михайлович Осоргин, офицер и человек абсолютно твердых убеждений, примерно, как Иван Александрович Ильин – не зря они были в одном кружке – придерживался мнения, что крест надо нести вместе со своим народом. Такие люди были. Они оставались. Многие сознательно. Я знаю другие примеры. Вот, Олсуфьевы, например. Те, кто, возможно, замуровывал образ Николая Чудотворца на Никольской башне Кремля. Конечно, оставаться – это было самоубийственное решение. Потому что забирали по ектенье, как говорила одна художница, царство ей Небесное. Слоями. Сословиями. И как они ни пытались уберечься, схорониться, из офицеров императорской гвардии становились, как Георгий Михайлович, лесничими – это не спасало. Его арестовали и сослали. А я поняла: раз он был соловецкий узник – надо ехать на Соловки. Это было непросто. В конце концов, мы все-таки собрались, попали и получили незабываемые впечатления. Очень нам помог внук, то есть, сын отца Михаила, внук того Георгия Михайловича, тоже Георгий Михайлович Осоргин. Это тоже редкий представитель, скажем так, эмиграции, который сознательно вернулся в Россию и хочет жить только в России, и живет здесь. Ну, другое дело, что работает на иностранной фирме, но не важно. Важно то, что эти люди чувствуют себя здесь дома. И продолжают традицию. Посещение Соловков было связано с огромными духовными, душевными переживаниями. И мы подробно восстанавливали атмосферу эпохи – надо сказать, что нынешний наместник монастыря нам очень помог. И сотрудники, конечно. Удивительная там атмосфера! Я не буду говорить, все знают, что такое Соловки.

А потом мы поняли, что надо искать следственное дело Георгия Михайловича.

– Для наших слушателей поясню, в скобках, что отец отца Михаила, покойного, Георгий Михайлович, был расстрелян в Соловках.

– Да. Он был расстрелян, и не сразу. Об этом тоже упоминает и Солженицын, и Олег Волков. В семье всегда тяготились тем, что нет его могилы. Я читала воспоминания, эту страшную книгу о Соловках. Автор, Борис Ширяев, сидел примерно в то же время, конец двадцатых годов – начало тридцатых. «Неугасимая лампада».

– И, вот, когда я внимательно прочитала, увидела, что узники с Колымы вышли из этих знаменитых ворот и пошли вдоль кладбища. А тогда монастырское кладбище еще существовало. Его потом снесли. И они прошли вдоль и дошли до ямы, в которую бросали расстрелянных. Расстрелы периодически происходили, и трупы потом засыпались негашеной известью. И таким образом, уничтожались. Я это для себя поняла, и сообщила, конечно, и Георгию Михайловичу, а он потом отцу Михаилу, что их предка далеко не увозили. Расстреляли там. Георгий имел право говорить, что последняя воля отца Михаила – это быть похороненным на Соловках. С тем, чтобы его могила служила бы местом упокоения и для его отца. Нельзя считать, что нам он это сказал. Но мы поняли, что он подразумевал.

– Отдать дань памяти.

– Безусловно. Он не афишировал это. Здесь была большая сложность. И мы уже на свой страх и риск все выстраивали как повествование. Но, к счастью, отец Михаил был на французском телевидении. У них есть там такая ежемесячная или еженедельная программа православия. И он там это сказал по-французски. И мы получили эту пленку. Так что получилось, что это желание он сообщил сам, в конце фильма. И вот так выстраивалась работа, такие были осевые точки. Судьба отца.

– То есть, это несколько лет продолжалось?

– Конечно. У нас каждый фильм делается несколько лет. Это все развивается параллельно, мы уже все нервничали, волновались, но я понимала, что пока мы не получим следственное дело – о завершении работы с материалами говорить рано. И действительно, это оказалось непросто. Потому что следственные дела из архивов ФСБ недоступны. Мы очень благодарны генерал-лейтенанту Христофорову. Мы с ним работаем уже много лет. Еще получили анкеты расстрелянных в Крыму офицеров. Они ехали из Сибири, где хранятся, кажется, в Омске. А здесь личные дела прислали с Севера. Когда к ним прикасаешься, понимаешь, какие люди были, когда его арестовали. Меня больше всего потрясла опись найденных вещей. Денег – прочерк. Зато семь иконок, которые он носил с собой, на цепочке висели, как образки. Видимо, были зашиты куда-то. Так жили эти люди….

– Как жили наши предки, по сути говоря.

– Мы, русские люди.

– Елена Николаевна, отец Михаил принадлежал долгое время к Константинопольскому Патриархату. И только в 2000 году он перешел под омофор Русской Православной Церкви. Как вы думаете, почему это случилось даже до соединения Церквей?

– Так в этом-то и есть его главный подвиг. Личный. Другое дело, как нам сказал один замечательный батюшка, может быть, немножко рано. Потому он претерпел после своего поступка достаточно серьезные гонения.

– А что за гонения?

– Сейчас ситуация взаимоотношений русской православной церкви с приходами Константинополя очень непроста. Дело в том, что многие считают, раз приходы за рубежом – значит, они принадлежат Зарубежной Церкви. Ничего подобного. Зарубежная Церковь – это совершенно особая структура православия за рубежом. А вот европейские приходы в большинстве своем перешли в юрисдикцию Константинополя в очень драматичный момент, после войны. Хотя было уже решение присоединяться к Русской Церкви, но антицерковные действия на родине, которые тогда имели место, убедили, что это рано. И тогда русские приходы ушли под омофор Константинополя. И многие старые русские, которые понимали, что свою духовную связь с Родиной утратили, очень болезненно это переживали. И в частности, отец Михаил. Когда начался процесс активных контактов, он был в Риме. И в Риме он создал приход уже из новой волны эмиграции – экономической. Не «колбасной» и не тем более не другой, диссидентской, а той, когда уже хлынули наши люди из всех бывших республик. То есть это и Молдавия, и Украина, и Россия. Хлынули в поисках работы и куска хлеба. И он понял, что приход потерял свое лицо. Тем более, что в Италии сильна Католическая церковь. А Русская – это такая, в общем, небольшая домовая церковь. Она со времен еще императорской России была. В ней оставались, может быть, пять – десять человек из старых русских. И он принял абсолютно логичное решение. Раз приход состоит уже из бывших советских граждан, выходцев из СССР, хотя очень трудно было всем это произносить, не любили название Союз Советских Социалистических Республик, потому что в нем не было слова «Россия» – но, тем не менее, он принял решение о принадлежности к Русской Православной Церкви. Оно тогда было горячо поддержано. Но что началось! Конечно, все силы ада ополчились против него. И внутренние интриги начались, и здесь я не могу сказать, кто прав, кто виноват. В общем, рогатый закрутил так, что сложилась очень тяжелая для него ситуация. Он покинул Рим, уехал к себе, в Кламар. А там еще и кламарскую церковь перевел под омофор РПЦ. Хотя это семейный приход. Тем не менее, она была первой беженской церковью.

– Елена Николаевна, такой вопрос только маленький, я не удержусь, чтобы его не задать. Вот, зарубежники, Константинополь и прочие церкви, которые ставят нам в упрек сергианство. На чем они основывают свои претензии?

– Вы знаете, сергианство уже отошло. Это собственно был упрек, который нам делала Русская Зарубежная Церковь. Константинополь сейчас просто боится за имущество.

– Вот, мне довелось дружить с Андреем Дмитриевичем Шмеманом. Тоже, кстати, отец Михаил был версальским кадетом, как и Шмеман, как и Андрей Дмитриевич. Кстати, воспитание, полученное в кадетском корпусе, очень многое определяет в судьбе. Когда военные воспитывали мальчиков в старой императорской России, и потом в Белом движении. Вот это воспитание на всю жизнь у него осталось. И конечно, на кону стоят замечательные церкви, построенные еще в царское время, на деньги Императорского дома. История с Ниццким собором, в Ницце это показала. А главный храм святого благоверного Александра Невского на Рю Дарю – это, конечно, все понимали, что если такое произойдет – только начни….. Ну, и не надо забывать, что Франция – это страна, входящая в НАТО. Тут, это было бы смешно думать, что православные люди во всем мире живут отдельно от неправославных, и никто за ними не следит, и не наблюдает. И все то, что у нас было под колпаком спецслужб в свое время, там же и осталось. Такой же колпак существует и во Франции, и, тем более, в Америке.

– Во Франции проще, там сейчас создается наш православный культурный центр.

– Нет ничего простого. Все очень сложно.

– Даже сегодня?

– Конечно. Даже сегодня там большие проблемы с постройкой этой церкви, вот. Но, во всяком случае, гонения, которые обрушились на отца Михаила, были очень серьезные. Вы понимаете, когда с тобой не здороваются? Когда вывешивается объявление, что тебе закрыт вход в церковь Александра Невского? Когда тебе запрещают приближаться, например, к церкви Серафима Саровского, где начат священнический путь? А он очень поздно начал его. Понимаете, когда половина даже близких тебе людей уходит и не здоровается? Это очень серьезное испытание было. И он его тяжелейшим образом переживал. Я присутствовала в храме трех Святителей. Это Трехсвятительское подворье РЦП, которое было в свое время устроено в гараже. Потом это расширилось, но остался первый этаж жилого дома во Франции. То есть, это не отдельно стоящая церковь. И это был юбилей отца Михаила, который отмечался торжественным богослужением. И отец Михаил буквально со слезами на глазах говорил не о себе, а о том, что он считал несправедливым в этой ситуации. Ему казалось, что и позиция нашей церкви недостаточно активная.

– Была поддержка с Родины?

– Вы знаете, вопросы церковного, административного устройства очень сложные. Я бы не хотела в них влезать. Это не моя, как говорится, епархия.

– Но он не рассказывал, во всяком случае?

– Конечно, рассказывал. И много было писем, которые передавались, но надо сказать, что я тоже понимаю позицию Его Святейшества. Во всем надо было разобраться.

– Нужно было время. Кого-то перевести в другое место, не обижая. Потому что есть люди, которые иногда на своем месте. А иногда они попадают в какую-то другую обстановку и там не приживаются. Хотя до этого они тоже были в каком-то зарубежном приходе. Это очень сложный вопрос – церковное администрирование. Это не моя тема, но он напрямую был связан с самочувствием отца Михаила.

– Это по-человечески мы понимаем.

– Но слава Богу, Господь дал ему возможность дожить до того момента, когда все успокоилось. И получилось так, что наш фильм, когда он вышел, то произвел надо сказать, довольно сильное впечатление на эмиграцию. Вы понимаете, судьба человека, потому что многие говорили: кто? Священник? А по его прежней жизни…

– И тем более в 47 лет принял священство…

– Что само по себе тоже большой подвиг. Надо сказать, что из священников в Зарубежье редко кто может жить только на доходы от прихода. Как правило, люди еще где-то должны работать. Поэтому это, в общем, такое…

– Подвиг.

– Состояние. И получилось так, что наш фильм произвел впечатление на тех, кто его знал, они как бы увидели это своими глазами, действительно получилась, на мой взгляд, поддержка Родины. По «РТР-Планета» несколько раз его повторяли. И отец Михаил получил, наконец, моральное удовлетворение.

– Он сам что-то говорил о фильме?

– Да.

– Понравилось ему?

– Да. Он позвонил после первого показа. Был уже очень слаб. И я почему вспомнила про это наше первое интервью, потому что когда мы по просьбе Александра Сергеевича Авдеева, уже стали работать, собственно над фильмом, то застали отца Михаила уже тяжело больным. Конечно, эти съемки вошли, но это уже был другой человек. Поэтому то интервью, снятое, как бы про запас, фактически стало основным. Там он веселый. Но человек он, конечно, крайне непростой. Об этом у нас в фильме отец Тихон рассказывает. Его такая, скажем, колючесть характера на самом деле была вызвана очень большой требовательностью. И, вот, здесь все это семейное очень важно. Почему? Потому что все в его семье, в частности, этот дед, не отец Георгий Михайлович, Соловецкий узник, который был расстрелян, и не смог прийти к священству, а дед, с которым они выехали очень поздно. Он был вице-губернатором Калужской губернии. И стал священником. То есть он Михаил, это поразительно. Вы понимаете, поэтому я думаю что, почему важна, вот, эта семья, как такой мощный клан, в хорошем смысле. Потому что они все должны были соотносить свои поступки с предыдущими поколениями Осоргиных. И вот, понимаете, в какой-то момент человек задумывается, а что собственно ты сделал для того, чтобы тебя вписать в историю этого славного рода? И тогда, конечно, понимаешь, что каждый шаг должен быть не в показном смысле историчным, но глубоко, серьезно историчным. И его решение быть похороненным на Соловках – это очень сильное решение. Я не была на похоронах. Мы просто выразили соболезнования, вот, но Юрий Ахметович расскажет.

– Сейчас я хотел передать слово Юрию Ахметовичу Минулину, который был на отпевании отца Михаила. И, Юра, вы общались лично тоже с отцом Михаилом в жизни?

Ю.М.: – Да, мы общались с ним. Это началось в середине 90-х годов, когда русские паломники и русские люди поехали за рубеж не только по экономическим мотивам, а чтобы изучать православие, изучать святыни. Видеть ту Европу, которую они, может быть, никогда в жизни и не видели. И надо сказать, я очень благодарен, что меня с вами свел радиоэфир, Елена Николаевна.

– Спасибо.

– Потому что отец Михаил сказал однажды: А ты видел обо мне фильм? Посмотри. Я знал его немного, всего 17 лет. Так получилось, что мы виделись с ним эпизодически. Каждые три, или два месяца я приезжал в Рим с группой паломников. И как это все начиналось в 95-м. Я позвонил своим друзьям в Париж и спросил, кто может нас вообще в Риме принять. Ну, и так, чтобы наставить, помочь, что-то нам показать. – «Ну, звони отцу Михаилу», – сказали мои друзья из храма Серафима Саровского, где растет дерево. Я там был много раз у Владимира Владимировича Ленца. Я позвонил ему. Договорился о встрече. Сказал, что группа здесь, в Риме. Мы приходим на виллу Палестра. Это удивительный храм в доме. С замечательными стенами, теплом. Я прихожу и говорю: «Здравствуйте, вот приехали паломники».

– «Хорошо. Давайте помолимся», – сказал отец Михаил. Вот, здесь была его вся колючесть. Я подумал – все, попал опять. Нас здесь не примут. Но, эта формулировка: «Давайте, помолимся», – обнадежила. У меня было два священника. Отец Павел Вишневский и отец Николай Пташинский из Сергеева Посада. И вот мы всей группой встали и начали молиться. Это была первая встреча с отцом Михаилом. Удивительная встреча. Это как камертон. Вот, семнадцать лет мы общались точно также: «Давайте помолимся». А потом – «Давайте, поговорим. А у меня есть вопрос. А ты не мог бы поговорить на Соловках? Я вообще хочу туда». Когда-то он сказал уже в конце, перед последней болезнью: «Ты поговори»… С духовником, наверное, надо поговорить…

– А вы уже знали, Юра, о его судьбе, о судьбе семьи?

– Да. Конечно, знал. Я знал, потому что он рассказывал. Знал, что рассказывали его близкие. Но это было лично для меня. Я не хотел снимать фильм. Я снимал это для себя. Так как я вышел из нашего советского общества.

Для меня было все интересно, что связано с обществом, уехавшим туда. Первым делом, например, в 94-м году, еще не зная отца Михаила, я пошел в «Букинист» или книжный магазин Струве, чтобы полистать журналы «Вестник РХСД», «Посев». И то, и другое, потому что я их читал в 80-е и в 70-е годы. И для меня это было открытием. В чем главное ощущение встречи с отцом Михаилом? Это открытие. Открытие человека. Открытие личности. Открытие фамилии, рода. Я могу сказать, что на отпевании было много людей. И первое, очень много молодых людей. Это были внуки, правнуки. Кто-то пришел со своими беременными женами. Они пришли, чтобы поклониться. Все четыре дня, пока гроб стоял в этом маленьком храме, приходили люди всех, я бы не сказал, конфессий – всех направлений православных церквей. Зарубежной Церкви, Константинопольского Патриархата, Русской Православной церкви Московского Патриархата. Все приходили. Ночью был открыт храм. Первый раз мы пришли ночью. С друзьями из Рима, случайно встретившись в 23 часа, прямо на улице Кламара и вместе пришли туда. Батюшкины близкие, знавшие его хорошо по римскому храму, начали читать Псалтырь. Тишина, покой. Точно так же, как вы правильно сказали, как у нас где-то на московских задворках. Может быть, дома немного не похожи, но дух там такой же. Там земля такая же. Она пропитана тем молитвенным духом, который был все годы у этих людей. Когда мы приезжали в Рим, отец Михаил болезненно переживал, что эмиграция уходит. Уходят те настроения, которые были в 30-е, 40-е, 50-е, 60-е годы. И они должны что-то делать. Объединяться, не быть в рассеянии. Иметь свою митрополию, она же сильнее. Россия вообще намного сильнее Европы. В Европе это заметно.

И вот это ощущение, впечатление давалось с трудом, с одной стороны, а с другой стороны, он был человеком решительным, ответственным. Это сказалось в его словах: «Давайте, помолимся». И потом, он всегда говорил кусочками, маленькими, которые можно было потом собирать. «Вы знаете?» – я спрашиваю. – «А на Бутовском полигоне открывают храм». – «А ты вот расскажи отцу Кириллу. У меня здесь лежит Синодик, поминание. Хочешь покажу?» – Открывает храм и показывает на жертвенники. То, что он поминает всех там убиенных.

– Я поясню слушателям. Имеется в виду отец Кирилл Каледа, настоятель храма Новомучеников в Бутово. И вот, если ты напомнил об этом, то я могу сказать, здесь немножко планетарно, немножко больше. Это – как маленькая планета, которая соединяла в себе многие элементы нашей русской жизни. Как прежде, как нынешней, и как будущей. Даже желание отца Михаила отправиться на Соловки – это еще один шаг для эмиграции, сказать, я не побоюсь этого слова, вы когда-нибудь будете двигаться в сторону России? Вы не будете останавливаться в Европе, в своих желаниях, мыслях, чувствах? Вы знаете, можно много думать о России. О своей бывшей стране, но надо что-то делать для этого. Может быть, он был крайним. Крайним в том смысле, что он не стал ждать. Он от этого очень сильно пострадал. В последние годы он говорил: я затворник. Я ушел сюда сам. Но дальше могу только сказать, что он был одним из самых счастливых людей. Он говорил: я вернусь к похоронам. Дай Бог, чтобы ко всем и каждому приходило столько людей, детей и внуков, и людей старшего возраста. Приходили, в душе считая, что он выполнил свой долг.

– А я хочу закончить нашу передачу. К сожалению, время идет очень быстро. Мы не смогли, наверное, осветить даже самых маленьких вопросов, касающихся жизни отца Михаила Осоргина, его семьи. Я прочел только, что протоиерей Михаил старший, Михаил Григорьевич будет издавать или собираются к изданию его мемуары, посвященные семье Осоргиных. По всей вероятности, эта книга увидит свет. И мы тогда будем иметь возможность приоткрыть сокровенные страницы истории этого удивительного рода. Я хочу сказать, только одно, что ведь это не был какой-то особенный человек. Церковный златоуст, или же церковный писатель, или какая-то яркая, выдающаяся в научном плане личность. По сути, это был скромный священник, который занимался своим делом на приходе. И вот, как сказал Юрий Ахметович, это же была все равно церковная миссия. Хотя в те годы активной церковной миссии еще никто не определял. Это сегодня мы знаем, что наша церковь занята миссионерским служением. Миссия всегда была присуща нашей церкви, за рубежом особенно. Потому что многие эмигранты, попав в эту чужеродную среду, просто растворялись в ней. И сохранить свое лицо – это уже был великий подвиг. Правда?

– Сохранить детей главное.

– Да.

– И вот, кстати, отец Михаил очень многие годы занимался детьми. Он как священник ездил в летние лагеря. Потом зимой тоже были «Витязи», «Разведчики» и прочее. Надо сказать, вот, эта сторона деятельности эмиграции, она должна быть востребована в России. Потому что мне всегда стыдно, когда собираемся с представителями зарубежной молодежи, они знают все русские песни. А мы, кроме двух трех строчек начальных, никогда не можем подпеть. Это все результат деятельности зарубежных русских организаций. И отец Михаил очень понимал важность этого вопроса. И у него было огромное чувство юмора. Он умел с молодежью, с подростками разговаривать. Как у нас, там, один юноша сказал, что когда-то что-то было не так. Он поднес большой кулак к его лицу. Я, говорит, священник. Я не могу тебя бить. Но все-таки кулак был красноречив. Поэтому, чем больше вспоминаешь об отце Михаиле, тем больше понимаешь этот историзм, масштаб личности, который вырастает постепенно. И вот, к сожалению, когда человек уходит, видно, насколько он был значителен. И вот его шаг – я имею в виду переход в Московский Патриархат был такой серьезный, бескомпромиссный. Поэтому, я думаю, мы еще можем вернуться как-нибудь к тому, чтобы поговорить. Можно пригласить и Георгия, его сына. И дочь Александру…

– И дочь Александру, есть еще Лиза. И замечательные внуки. Есть Трубецкой, его брат. Очень был с ним близок духовно. А почему, собственно, он Трубецкой? Потому что, когда расстреляли главу семьи, мать отца Михаила уехала. И это тоже такая замечательная традиция – воинство в эмиграции. Она встретила через какое-то время однополчанина своего мужа, который был, естественно, неженат и бездетен. И вот он женился, и это поздний брак был для матери. И родился Александр уже Трубецкой. Собственно, отец Михаил всегда говорил, что князь Трубецкой – его отчим, заменил ему отца в воспитании. Потому что мужское воспитание – это крайне важно для мальчика. Поэтому, все эти люди могут вам рассказать гораздо больше, чем я. Мы поставили такую скромную задачу. Мы ее выполнили. И очень, кстати, все боялись, каким получится фильм. Очень было напряженно. Даже Александр Александрович Трубецкой страшно боялся, что мы не тех снимем. Что не то скажут. Но когда увидели, то сказали: Да. Отец Михаил в общем принял и был доволен. Юрий Ахметович подтверждает. Ну, это крайне важно – почему? Потому, что, мы все равно страшно разделены, и у нас все время какие-то здесь перипетии. Не каждый решится бросить гнездо, с трудом свитое, и приехать. Вот, молодежи эмигрантской проще. Ее много в Москве и в Петербурге. Но все-таки, я считаю, что такой привет с Родины очень важен, потому что, в лице даже наших скромных трудов, это ощущение, что Россия, что вы тоже мои дети, очень важно. И поэтому, мне кажется, чем больше будет контактов – тем больше взаимопонимания. И в общем, эта разделенность народа будет уходить.

– Спасибо, Елена Николаевна. Спасибо, Юрий Ахметович. А я только скажу, что такие личности незаменимы. И конечно, сегодня еще очень свежо воспоминание о живом отце Михаиле. Но с каждым днем он будет уходить в вечность. Конечно, мы помним его. И он будет жив нашими воспоминаниями. Но все эти люди дают нам такой неслышимый, незримый наказ, чтобы мы восстанавливали нашу Родину каждый в своем сердце, в душе. И делали это каждый на своем месте. Здесь. Несмотря на то, что мы живем в России, и большинство русских живут в России, к сожалению, они потеряли связь со своей Родиной, с духовной Родиной. С той Россией, которая была раньше, которая хранила заветы Христа. Хранила традиционный русский уклад. Русскую литературу, поэзию, живопись. Всю культуру, которую впитала в себя корнями. Эту Россию потеряли мы сегодня. И живущие здесь. И в какой-то степени, живущим там, тем более, во враждебном окружении трудно не потерять. Но наше окружение не менее враждебно. Почему Елена Николаевна сказала о важности воинского воспитания? Это ведь тоже мостик. Я прекрасно помню, когда к нам на «Радонеж» попал в 90-е годы толстый репринт, Устав организации «Витязи». Насколько это было интересно! Это была программа передачи нашей молодежи всех тех культурно-духовных ценностей, которые связывают нас со старой Россией. Этого нет сегодня. Более того, сегодня переписывается Закон Божий Слободского. Насколько это мне известно. С тем, чтобы адаптировать его для современного поколения. Так, вот, мое твердое убеждение, что не адаптировать нам нужно для современного такого поколения, а нам нужно выходить корнями в нашу старую…

– Историческую Россию. И судьба отца Михаила тому пример. Помолимся о упокоении души новопреставленного протоиерея Михаила. И милосердный Господь, мы веруем, упокоит его в селениях вечных. Вечная память.

– Аминь.