Рудалев А. «Обитель» (рецензия)

За новый роман «Обитель» Захара Прилепина будут ругать как записные патриоты, так и либералы. Он не оправдал их надежд. Те, кто надеялся увидеть политический манифест вместо романа, будут разочарованы.

Когда стало известно, что Прилепин взялся за большой роман о Соловках 20-х годов прошлого века, возникли ожидания, стереотипы, что автор принялся за труд оправдания палачей, ГУЛАГа и прочих зверств того сложного времени. Да и как же иначе, ведь прогрессивная общественность помнит его «Письмо товарищу Сталину», в котором автор, по ее мнению, выступил адвокатом вождя всех времен, и морщится от обличений либерализма, с которыми Прилепин выступает с завидной регулярностью. Что с него взять в этой связи? Значит, не случайно взялся за роман: возжелал подвести историческую основу, чтобы окончательно изобличить всех либералов и оправдать всех советских палачей. Тоннельная логика подсказывает именно такой ход рассуждения.

Но уже сейчас можно с уверенностью сказать, что роман «Обитель» в полной мере оправдает читательские ожидания. О романе будут говорить, обсуждать его, спорить. Есть надежда, что эта книга вернет те бурные общественные дискуссии, которые традиционно сопровождали выход по-настоящему большого произведения. Новый роман – безусловная удача писателя.

«Обитель» не об идеологии, не об оправдании и обличении, не политический лубок. Роман расставляет вопросы и не претендует на выписку рецептур. С таких же позиций подошел друг-соратник Прилепина по писательскому поколению Сергей Шаргунов к написанию своего романа «1993» об известных московских событиях осени 1993 года, который увидел свет в 2013 году.

Свою же личную позицию Прилепин сформулировал ближе к финалу в диалоге с дочерью Федора Эйхманиса – первого коменданта Соловецкого лагеря особого назначения и одного из главных героев повествования: «Я очень мало люблю советскую власть, – медленно подбирая слова, ответил я. – Просто ее особенно не любит тот тип людей, что мне, как правило, отвратителен».

Мостик к Соловкам Захар Прилепин прокладывает через прадеда, который отбыл в лагере три года за то, что избил уполномоченного. Имя прадеда и взял себе автор. Это и есть его путь до истории: «Я прикасался к прадеду, прадед воочию видел святых и бесов».

Эту историю прадед передавал деду, тот – отцу, который уже излагал ее автору в своей интерпретации, в новом пересказе. От отца и был услышан рассказ про Артема Горяинова и Галину Кучеренко – заключенного, убившего своего отца в обычной бытовой драке, и чекиста, любовницу самого начальника лагеря Федора Эйхманиса. Отношения Артема и Галины и составляют основную сюжетную линию романа.

Так получилось, что в последнее время стал крайне актуален Михаил Булгаков. В связи с украинскими событиями перечитывали «Белую гвардию» и «Дни Турбиных». В новом романе Прилепина можно почувствовать очевидные переклички с «Мастером и Маргаритой».

Не будет большой натяжкой утверждать, что булгаковский Воланд – это в некотором роде и есть организатор «сверхважного госэксперимента» на Соловках Федор Эйхманис. Инфернальное существо, черт, который выводит наружу человеческие грехи и наказывает за них. Эйхманис с его огромной кипучей энергией – мистагог этого проекта. Жизненное кипение, головокружительный путь деятельного латышского стрелка Прилепин штрихами описывает в финале книги.

Как-то подвыпивший Эйхманис и сам проговаривает о своем «иге»: «О душах ваших думать…» Души человеческие – его объект приложения сил. Не надо забывать, что Воланд – это еще и в некотором роде Чичиков, который также был большой охотник до душ. Мертвых душ.

В «Обители» есть и Мастер – фартовый заключенный Артем, плывущий по течению. Всегда сам по себе, себе на уме. Он будто пишет книгу своей души, идет по тонкой грани – лезвию ножа.

В какой-то момент общение с Эйхманисом затягивает Артема, он временно становится его подручным. И в этом появляется что-то бесовское. Осип Троянский, с которым Горяинов делил келью, замечает ему, сетуя, что тот побрился: «Вошел кто-то без волос – как бес, – рук не видно, и – будто свисает мантия. Я думал, что пришли забрать… даже не меня, а душу».

Артем и сам иронизирует над собой: «…оттого, что Эйхманис тебя на минуту пригрел, и твоя жалкая человеческая душа сама себе вставила кольцо в губу – и бегает за тенью хозяина».

Есть в книге и своя Маргарита – чекист Галина. Выполняя свою работу, она волей-неволей становится ведьмой, обретает демоническую власть над людьми.

Эйхманис с подручными-чекистами совершает не гастроль в Москве (хотя он там и был после Туркестана), а производит особый эксперимент, лабораторию на Соловках. Именно лаборатория, а не лагерь обустраивается здесь, по мнению Эйхманиса. Особый человеко-божеский проект, где даже не действуют законы Советской республики. Государство в государстве. Артем считает (по крайней мере, это он говорит Эйхманису), что в этой «цивилизации» создается новый человек.

Образ Соловков у Прилепина создается в полифонии голосов, мнений. Для каждого Соловки – свое. Разные формы и разные фазы цивилизации. «Это не лаборатория. И не ад. Это цирк в аду», – считает Василий Петрович.

Осип Троянский, говоря о Соловках, называет их «лабиринтом»: «Ни одна душа не должна выйти отсюда. Потому что мы – покойники».

Поэт Афанасьев сравнивает их с Древним Римом: «Те же рожи, та же мерзость, те же скотство и рабство…»

Социальный аспект, прообраз всей России видит в Соловках поручик Мезерницкий, играющий в соловецком театре и закончивший свою жизнь после того как выстрелил в Эйхманиса: «А это империю вывернули наизнанку, всю ее шубу! А там вши, гниды всякие, клопы – все там было! Просто шубу носят подкладкой наверх теперь! Это и есть Соловки!»

С этической точки зрения смотрит владычка Иоанн: «Соловки хороши тем, что здесь все видны, как голые, и раздевать не надо».

Сам же Эйхманис считает, что «Соловки – прямое доказательство того, что в русской бойне виноваты все». Всех здесь объединяет общая вина, вот поэтому все здесь и собраны. Произошла катастрофа, и за нее предстоит держать ответ. Невиновных нет. Новое грехопадение совершили все, и за это все изгнаны сюда, чтобы начать изменять мир. Все здесь изменяется, трансформируется под новую жизнь. На храме появляются звезды. Вместо обители – новый проект СЛОН.

Показателен эпизод с очисткой территории старого кладбища: «Все понемногу вошли в раж: кресты выламывали с остервенением, если не поддавались – рубили». С одной стороны, это выкорчевывание прошлого, истории, а с другой – реализация проекта Судного дня, когда даже мертвецы будто восстают из мертвых и призываются к ответу.

Соловки – «странное место». Ноев ковчег наоборот в ситуации, близкой к вселенскому потопу, только в пределах одной страны. Можно идти покупать леденцы в «Розмаге» и услышать выстрел: ведь рядом тюрьма, в которой расстреливают.

В бараке – полный интернационал: терский казак, еврей, чеченец, негр, китаец, индус. Различные люди и по социальному статусу. Есть священники, белогвардейцы, уголовники, но также и те, кто воевал на стороне красных, чекисты. Никому не избежать этого судного места, на вершине которого находится зловещая Секирка. Об этом каторжном Интернационале подробно писал соловецкий сиделец Павел Флоренский в своих письмах супруге.

Странным местом Соловки называет Василий Петрович. Он – тоже странный человек, раньше работал в контрразведке у белых. Крови у него на руках достаточно. Рано или поздно выясняется, как в «Десяти негритятах», что за каждым стоит греховный бэкграунд. Каждый так или иначе приложил руку к этому потопу.

Соловецкие наказания – как в Дантовом аду. Могут поставить на «комарика»: привязать к дереву на съедение кровососам. Симулировавшего на тяжелых работах заключенного заставили нести в монастырь пень с надписью: «Предъявитель сего Филон Паразитович Самоломов направляется на перевязку ноги. После перевязки прошу вернуть на баланы для окончания урока».

В романе Прилепин показывает, что такие понятия, которые принято воспринимать однозначно, – жертва и палач, – неконстантны. Жертва при определенных обстоятельствах вполне может стать азартным палачом, и наоборот. Колчаковский поручик Бурцев с особым рвением стал выполнять функции начальника. Избил китайца, потом Артема. Поэт Афанасьев подкидывает Артему колоду карт. Ближе к финалу приехала столичная комиссия и увидела перегибы на местах. Местных чекистов арестовали, многих расстреляли. Тот же почти демонический чекист на Секирке – ангел смерти, заходящий со своим колокольчиком и забирающий на тот свет человека. Вскоре и этот ангел падет, станет обычным человеком, трусливым, боящимся смерти. В разряд заключенных перейдет и Галина. Расстрел поставит точку в жизненном пути самого Эйхманиса.

Возникает вопрос вины и невиновности, которым достаточно спекулировали, рассуждая о том времени. К этой проблеме Прилепин подошел с позиций, которые уже были озвучены им в романе «Черная обезьяна». О том, что внутри каждого присутствует свой внутренний ад, который подчиняет себе человека, заставляя блуждать по его кругам. Главное – запечатать этот ад, не дать ему вырваться наружу.

Вина лежит на всех, особенно когда происходит катастрофа, и даже если ты отходишь в сторону, то все равно причастен к ней своим равнодушием: «Артему неведомо кем заранее было подсказано, что каждый человек носит на дне своем немного ада: пошевелите кочергой – повалит смрадный дым». Кочергой в России пошевелили, активно пошевелили.

Когда Артем после избиения попал в больницу, ему владычка Иоанн сказал: «Ведь и не одни невинные здесь собрались… да не каждый даже себе признается, с какой виной он сюда пришел». По мнению Иоанна, земные Соловки – место для раскаяния. Он призывает «покаяться – и если не за те грехи, что вменили нам неразумные судьи, так за другие». У Бога «есть свои Соловки для всех нераскаявшихся, в сто тысяч раз страшнее».

Артем не раскаялся, не стал новым человеком и постепенно растрачивал свой фарт, пока не был зарезан уголовниками. Соловки его так и не отпустили, дали второй срок, а потом и смерть на острие ножа.

В финале он стал безразличным ко всему, обмельчал, стерся, потерял лицо: «сам пропал, как будто его потянули за нитку и распустили». Осознавая свои грехи, в которых он «как в орденах», Артем не нашел силы для избавления от них и потерял себя. Между ангелами и бесами он не принял ничьей стороны, а потому растворился в пустоте. На это же обречен и соловецкий проект, в котором, как считал Горяинов, возрождается новый человек. Жизнь страны, также как и Артема, оказалась разрубленной на две части.

«Мы наказываем себя очень скоро и собственными руками», – рассуждает уже автор в финале романа, – Русскому человеку себя не жалко: это главная его черта. В России всё – Господне попущение. Ему здесь нечем заняться». Бог попускает одним наказывать за грехи других. Если и эти преступают, то и они становятся наказуемыми. Если раньше Достоевский говорил, что поле битвы дьявола с Богом – сердце человека, то теперь эта брань вышла наружу и, как на Страшном Суде, каждый должен дать ответ, с кем он – с ангелами или бесами. Сделать свой выбор.

«Человек темен и страшен, но мир человечен и тепел» – этими словами заканчивает Прилепин свою книгу. Обитель – это, конечно же, не только монастырь, но и душа человеческая, которую здесь, как чернику, легко могут смять пальцами.

С «Обителью» русская литература обогатилась еще одной большой книгой. Ее нельзя пропустить равнодушно и быть к ней прохладным.