Кроних Г. Соловки, до востребования

Новосибирец Пётр Беломытцев пережил заключение в Соловецком лагере и невольно оставил нам свидетельство этого – свои письма, присланные семье. Через эти жёлтые листки мы можем перенестись в далёкий 1929 год и заглянуть за стены лагеря («учреждения», как положено было писать): увидеть чёрточки быта, узнать мысли тогдашнего зека, прочесть о визите на Соловки писателя Максима Горького.

Соловецкие лагеря особого назначения (СЛОН) большевики начали строить в 1923 году на Соловецких островах в Белом море, а закрыли их в 1934 году. Беломытцева в 1928 году отправили на «отсидку» через всю страну, потому что в то время в Сибири лагерей не было, ещё не был и создан ГУЛАГ – СЛОН стал первым камнем в советской карательной пенитенциарной системе. Здесь содержались как политические, так и уголовные заключённые.

Письма из прошлого

Все письма Петра Семёновича Беломытцева обращены к жене Нюсе – полтора десятка штук – и попали к новосибирскому коллекционеру и антиквару Станиславу Савченко от случайного продавца ещё в 90-е годы прошлого века. Письма – без конвертов, новосибирский адрес семьи неизвестен. Теперь и спросить невозможно – откуда письма взялись, проследить… Остались ли у Беломытцева родственники? Живут ли они в Новосибирске или, может быть, на Алтае, по последнему месту жительства нашего героя? Судя по письмам, у Петра Семёновича были две дочери – Ниночка и Женечка. Теперь хозяевами семейного архива могли бы быть их внуки, его – уже правнуки.

Кто так распорядился письмами – решил продать? Или они, как часто бывает, попали в руки чужих людей при ремонте квартиры – отыскались на чердаке или в антресоли?..

А вот Станислав Савченко письма бережёт и, не смотря на регулярные предложения, продавать не хочет. А если публиковать, считает он, то в серьёзном историческом журнале, с комментариями специалистов.

О самом Петре Семёнович известно не слишком много, самые скупые биографические строчки: родился он в 1889 году в Тамбовской губернии, дворянин по матери. До 1928 года работал заместителем главного ревизора управления Томской железной дороги в Новосибирске. Беломытцев был осуждён на три года, в Соловецких лагерях особого назначения (СЛОН) пребывал в 1928 и 1929 годах. Обвинялся в каких-то хозяйственных преступлениях, но реальная причина, скорее всего, связана с происхождением или политическим инакомыслием. Впоследствии он был реабилитирован.

Между строчек

Письма написаны ровным красивым почерком с завитушками, таким, что впору нам, отвыкшим писать рукой – позавидовать. Беломытцев, несомненно, был человек образованный и интеллигентный. На каждом письме – лагерный штемпель и цветной карандаш цензора. На каждом – очередной номер.

– Все письма прочитывались цензором в обязательном порядке, – комментирует Савченко, – причём быстро, письма не задерживались и доходили, не в пример сегодняшней почте, из Соловков в Новосибирск, за неделю. А цветной карандаш – потому что чернильница не всегда под рукой, и видно его на письме лучше. Эпоха такая, известно, что на столе у Сталина всегда был двухцветный карандаш – красно-синий. Синий – «согласен», красный – «нет». Кстати, стереть его бесследно невозможно. Пользовались ещё и «химическим» карандашом. А письма нумеровали не только в лагерной переписке, а и в обычной жизни, потому что почту перлюстрировали, все об этом, в общем-то, знали.

Пётр Беломытцев прекрасно знал, о чём можно писать, и в его посланиях не вымарано ни строчки. По мнению Станислава Савченко, был у зэков обязательный словарь, не случайно лагерь он называет учреждением, лагерные отряды – ротами, зэков – сослуживцами, бараки и казармы – общежитиями, камеру – комнатой.

Письма в основном состоят из бытовых подробностей – лагерных и новосибирских. Беломытцев подробно разбирает скандал с квартирантом, который обманул жену Нюсю с деньгами. Рассказывает о своих проблемах с одеждой – просит выслать бельё или денег, простое бельё на Соловках стоит 2 рубля 60 копеек, хорошее дорого – 6 рублей за пару.

И опять обращается к новосибирским подробностям: «Почему ты не пишешь мне, кто сдал китайцам под лавочку тот угол, где жили Коровины, и торгуют ли они по сиё время? И не беспокоят ли тебя своим соседством?»

Пётр Семёнович интересуется у жены: «Получила ли мою физиономию?» и предлагает прислать ещё – значит, у него в лагере была возможность сфотографироваться. Это признак вполне цивилизованной жизни, но тут же добавляет: «Твой совет относительно воздуха и моркови хорош, но то и другое здесь получить очень трудно».

Беломытцев пишет про ночи без темноты, когда солнце заходит на 40 минут в остальное время светло так, что можно книгу читать и о том, что уже дважды видел северное сияние.

Видимо в ответ на просьбу жены писать чаще, Пётр Семёнович сообщает, что пишет столько, сколько разрешено – одно письмо и одна открытка в неделю.

Важное место в жизни заключённых на острове играла навигация. «23-его мая был спуск воды из озера в док, где стоял пароход «Нева», потом его вывели в море и поставили около нашего учреждения, – сообщает Беломытцев. – «Нева» отправилась в Кемь и вернулась с другим пароходом «Глеб Бокий», на котором я приплыл на Соловки, очень красивый пароход. Привёз массу посылок и всякой всячины».

«Погода тёплая, – пишет он 20 декабря, – вечером – маленький морозец 15 градусов. Море еще не замерзло».

Зимой, когда море замерзало, то сокращался подвоз продуктов, пайки уменьшались. «Получил перевод 15 рублей – купил конфет и сдобного хлеба с изюмом вместо кулича, и то рад. С приезда белого хлеба не ел».

9-ого мая он пишет: «Норма – 300 граммов черного была с февраля, теперь 500 граммов по желанию – белого или чёрного».

Из ревизоров в мотористы

Порядки лагеря Пётр Семёнович описывает скупо: «В комнате 12 человек, но некоторые – скверного поведения, так что я стараюсь от них подальше… Публика здесь самая разношёрстная, от маленьких воришек до рецидивистов». Есть среди заключённых и аристократы – князья и графы, и помещики, и артисты, и представители духовенства.

«Вечерню на второй день пасхи служили 9 епископов. Служба на пасху была в церкви рядом с кладбищем», – пишет Беломытцев.

Видимо в ответ на ревность жены, рассказывает о ещё одном лагерном правиле: «За один только разговор с женщиной на улице, вне работы, строго наказывают – сажают в карцер».

Сам Беломытцев жену тоже ревнует и часто признаётся в любви, очевидно, что ему очень одиноко, но страха он не показывает, наоборот, старается быть оптимистичным, подмечает детали. «Чайки больше похожи на гусей. Хватают хлеб на лету, размером с кулак, и сразу глотают».

Летом 29-ого жизнь Беломытцева стала полегче: «Я за хорошую работу, – пишет он в письме от 20 июня, – получил гимнастёрку, брюки и пару белья». В это же время он поступил учиться на 9-месячные курсы мотористов. Учащихся освобождали от работы, в день было 4 часа теории и 4 часа практики. Он пишет жене, что учится хорошо, и что его новая профессия будет востребована, потому что в Сибирь собираются завезти множество автомобилей – об этом он читал в газете.

Жизнь – малина?

«Собрал ягоды и наварил себе три баночки варенья, если бы можно – послал бы тебе», – пишет Беломытцев.

В письмах заключённого довольно часто, но скупо говорится о досуге. «20 мая был в театре, смотрел комедию Грибоедова “Горе от ума”. Ничего, понравилось, особенно костюмы того времени… Смотрел драму “Малиновое варенье” из современной жизни, понравилось… Ходил в кино. Давно не было бесплатных спектаклей…. Было “Доходное место”, но денег пожалел, – пишет он и обращается к жене. – Ещё раз, Нюся! Настаиваю, чтобы ты чаще ходила в кино, хотя ты и называешь меня чудаком, и говоришь: где взять денег?»

Получается, что на Соловках заключённый мог чаще смотреть кино и спектакли, чем его жена на воле? В другом письме он замечает: «Хором разучиваем панихиду к постановке “Маскарада” Лермонтова».

Культурная жизнь на Соловках действительно была очень развита. Здесь ставились спектакли, выпускали газету и журнал, печатали открытки с видами Соловков, нарисованными известными художниками, сидевшими тут. Набор из 30 открыток Беломытцев высылал жене.

Почтовые карточки печатались в бывшей монастырской типографии, работавшей на Соловках до 1930 года. Сюжеты открыток разрабатывались самими заключенными: художники рисовали виды Соловков, фотографы делали пейзажные и даже репортажные снимки.

Иван Недрит

– Эти письма представляют особую художественную ценность, – рассказывает Станислав Савченко. – Это единственные известные мне письма, написанные на «фирменной» соловецкой бумаге с художественным оформлением. На каждом письме в верхнем левом углу отпечатан рисунок с видами Соловков. Почти с полной уверенностью можно сказать, что эти 11 рисунков (в письмах они повторяются) выполнены художником выходцем из Латвии Иваном Петровичем Недритом. Такое оформление писчей бумаги появилось в начале XIX века.

Известно, что Иван Недрит заведовал цинкографией в Риге, принимал участие в художественной выставке в 1919 году. После первой соловецкой отсидки он был арестован вторично в зловещем 1937 году, расстрелян в 1938 году, реабилитирован в 1989.

Он был одним из авторов соловецких открыток, на них, как и на рисунках с писем, стоит монограмма из букв И и Н.

По предположению Савченко, эту писчую бумагу выпустили небольшим тиражом и, видимо, к приезду на Соловки Максима Горького.

«Приехал Максим Горький, высокого роста, ну точь-точь, как изображают его в наших газетах и журналах, – пишет жене Пётр Беломытцев. – Помнишь, его пьесу мы ставили в Андреевской школе “На дне”, как она у нас хорошо была поставлена и помнишь, как мы потом после этого сидели с тобой у Вас в школе, в классе, как было хорошо… По случаю их приезда (Горького со спутниками) сегодня у нас большой концерт, ну вот уже и оркестр идёт в театр, время 8 часов… сегодня поём хорошие вещи… Ну вот, концерт окончен, и я снова сел писать тебе письмо, хотя уже второй час ночи, но у нас как день, поднимается солнце, кричат чайки. Ох, как приветствовали М. Горького, чувствовался какой-то праздник, он встал на аплодисменты и поклонился всем. Концерт сошёл на пять, куда лучше, чем прежде, жаль, не было тебя; ну, Нюсен, не будь мнительной, верь мне, я на веки твой, ни тебе нужно беспокоиться об этом, ты скорее можешь забыть меня. Ну, спокойной ночи…. Твой Пётр».

Известно, что в 1939 году Пётр Беломытцев работал в Барнауле, в тресте «Алтайпродторг», сохранилась коллективная фотография сотрудников, среди которых – Пётр Семёнович. В феврале 1942 года в звании младшего лейтенанта он был призван в армию. Погиб Беломытцев 3 января 1944 года, похоронен в деревне Чапаева Винницкой области на Украине.

Максим Горький

Сам писатель в своих очерках писал, в частности, о поездке на Соловки:

«В “стенгазете”, на кирпичном заводе, редактора показали мне неплохую шутку:

– Слышали – Горький приехал к нам.

– На десять лет?

Но я думаю, что во всех морях и океанах нет острова, на котором мне удалось бы прожить ещё десять лет. А суровый лиризм этого острова, не внушая бесплодной жалости к его населению, вызывает почти мучительно напряжённое желание быстрее, упорнее работать для создания новой действительности. Этот кусок земли, отрезанный от материка серым, холодным морем, ощетиненный лесом, засоренный валунами, покрытый заплатами серебряных озёр, – несколько тысяч людей приводят в порядок, создавая на нём большое, разнообразное хозяйство. Мне показалось, что многие невольные островитяне желали намекнуть: “Мы и здесь не пропадём!”

Возможно, что у некоторых задор служит для утешения и преобладает над твёрдой уверенностью, но всё же у многих явно выражается и гордость своим трудом».

По словам исследователя истории соловецких лагерей, фотографа Юрия Бродского на Соловках по отношению к заключённым применялись разнообразные пытки и унижения. Так, заключённых заставляли: перетаскивать камни или брёвна с места на место, считать чаек, громко кричать Интернационал по много часов подряд. Если заключённый останавливался, то двух–трех человек убивали, после чего люди стоя кричали, пока не начинали падать от изнеможения. Практиковались на Соловках и массовые расстрелы на Секирной горе, где находился штрафной изолятор. Считается, что в СЛОНе погибло 7,5 тысяч человек, но есть свидетельства и о значительно больших жертвах…

Историю Петра Беломытцева комментирует Сергей Папков, доктор исторических наук, профессор, ведущий научный сотрудник Сектора общественно-политического развития Института истории СО РАН:

– Дворянская сословность Беломытцева уже о многом говорит: не очень-то много в Сибири было дворян по крови. Даже если его судили по хозяйственной статье, то такое обвинение всё равно имело политический оттенок. А единственный на тот момент лагерь с политическими – это Соловки, в Сибири тогда лагерей ещё не было. Режим был тогда ещё не столь жесткий, как позже, поэтому там существовал театр, кружки самодеятельности, печатались периодические издания. Благодаря этому сложилась целая «соловецкая культура» – потому что в лагере оказалось множество творческих людей, очень много студенческой молодёжи. Многие из них – по партийной принадлежности (бывшие социалисты, кадеты, октябристы), а также националисты, сионисты, духовенство – все, кто так или иначе принадлежал к лагерю политических противников большевиков.

По некоторым деталям в письмах кажется, что заключенным жилось там неплохо, но это не так, лагерь – это всегда страшно. Если человек считает хлеб на граммы – значит голодает. И навигация, конечно, влияла. В северных лагерях, когда заканчивался лук, у людей возникали острые цинготные заболевания, уровень смертности резко повышался.

На Соловках были и штрафные бараки, Дмитрий Сергеевич Лихачёв в своих воспоминаниях пишет: кто попадал в штрафную часть, тот был, в сущности, обречён – либо на голод, либо на медленную смерть от холода. Побеги оттуда были невозможны: климат суровый, лагеря располагались на островах.

Удивительно и другое: бывшего заключенного Беломытцева не арестовали в 1937-м, хотя действовавшие правила в период массовой операции НКВД, неизбежно приводили граждан с судимостью к новому аресту и новому лагерному сроку. Для этого была создана специальная «милицейская тройка», которая выносила заочные приговоры бывшим уголовникам. Очевидно, наш автор в какой-то момент «выпал в осадок», попал в какую-то щель и сумел таким способом затеряться. Может быть, его спасла профессия моториста, которую он приобрёл в лагере, т.е. местные условия также могли сыграть тут свою роль.

Когда создавались лагеря, у большевистских руководителей пенитенциарного дела было много иллюзий – они рассчитывали организовать массовый процесс «социалистической перековки» перевоспитания уголовников, формирования «нового человека» в условиях тюремной изоляции. Уголовных элементов на Соловках было намного больше, чем политических. И Соловки очень сильно ориентировались на «перековку», там ставились различные эксперименты: проводили профориентацию, было создано множество различных мастерских, развивался своеобразный культурный досуг. Потом стало ясно, что это никого не исправляет, и тогда исполнение государственных хозяйственных заданий стало доминирующей линией в развитии лагеря. Менялась политика, менялось и содержание лагерной жизни.

Что касается Горького, то он был один из первых, кто пошёл на поводу у Сталина и его карательного аппарата. В след за ним появилась целая плеяда таких писателей, которые стали певцами лагерной системы, описывали это «перевоспитание».

20–30-е годы – это рубеж лагерной системы, Беломытцев успел пройти через ту более мягкую фазу, когда было больше шансов выжить. То, что он уцелел в 37–году его большая личная удача. Это удивительный факт – что человек с дворянскими корнями, образованный и интеллигентный – выжил в то время. Потом началась война, и многие люди с судимостью воевали и погибли, и памяти о них не осталось.