Коскелло А. Иларион (Троицкий) – святитель Соловецкий

Архиепископ Соловецкий

Погода на Соловках непредсказуема. Штиль за считанные минуты может смениться штормом. Все заключенные и охранники СЛОНа – Соловецкого лагеря особого назначения – об этом знали… Случаев гибели на воде здесь было множество.

Как-то раз буря унесла в открытое море лодку, в которой находился самый злобный лагерный охранник – некий Сухов. Заключенные и солдаты, собравшиеся на берегу, были убеждены: гибель лодки вместе с людьми неминуема. Писатель и журналист Борис Ширяев, бывший в 1920-х годах одним из соловецких з/к, описывает эту историю в своем документальном романе «Неугасимая лампада»:

Там, вдали, мелькала черная точка, то скрываясь, то вновь показываясь на мгновение. Там шла отчаянная борьба человека со злобной, хитрой стихией. Стихия побеждала.

– Да, в этакой каше и от берега не отойдешь, куда уж там вырваться, – проговорил чекист, вытирая платком стекла бинокля. – Пропал Сухов! Пиши полкового военкома в расход!

– Ну, это еще как Бог даст, – прозвучал негромкий, но полный глубокой внутренней силы голос.

Все невольно обернулись к невысокому плотному рыбаку с седоватой окладистой бородой.

– Кто со мною, во славу Божию, на спасение душ человеческих? – так же тихо и уверенно продолжал рыбак, обводя глазами толпу и зорко вглядываясь в глаза каждого. – Ты, отец Спиридон, ты, отец Тихон, да вот этих соловецких двое… Так и ладно будет. Волоките карбас на море!

– Не позволю! – вдруг взорвался чекист. – Без охраны и разрешения начальства в море не выпущу!

– Начальство – вон оно, в шуге, а от охраны мы не отказываемся. Садись в баркас, товарищ Конев!

Чекист как-то разом сжался, обмяк и молча отошел от берега.

– Готово?

– Баркас на воде, владыка!

– С Богом!

Бородатый рыбак, отправившийся в пучину на спасение охранника Сухова, был никто иной, как священномученик Иларион (Троицкий). Cсыльный епископат в знак особого уважения избрал святителя Илариона своим архипастырем – главой Соловецкого православного духовенства. Во время молитвы верующие на Соловках поминали его «архиепископом Соловецким»… Как повествует Борис Ширяев, авторитет архиепископа Илариона на Соловках был столь высок, что воспротивиться намерению владыки никто не посмел:

Владыка Иларион стал у рулевого правила, и лодка, медленно пробиваясь сквозь заторы, отошла от берега.

Спустились сумерки. Их сменила студеная, ветреная соловецкая ночь, но никто не ушел с пристани. Забегали в тепло, грелись и снова возвращались. Нечто единое и великое спаяло этих людей. Всех без различия. Даже чекиста с биноклем. Шепотом говорили между собой, шепотом молились Богу. Верили и сомневались. Сомневались и верили.

– Никто, как Бог!

– Без Его воли шуга не отпустит.

Осторожно вслушивались в ночные шорохи моря, буравили глазами нависшую над ним тьму. Еще шептали. Еще молились.

Но лишь тогда, когда солнце разогнало стену прибрежного тумана, увидели возвращавшуюся лодку и в ней не четырех, а девять человек.

И тогда все, кто был на пристани – монахи, каторжники, охранники, – все без различия, крестясь, опустились на колени.

– Истинное чудо! Спас Господь!

– Спас Господь! – сказал и владыка Иларион, вытаскивая из карбаса окончательно обессилевшего Сухова.

Пасха в том году была поздняя, в мае, когда нежаркое северное солнце уже подолгу висело на сером, бледном небе. Весна наступила, и я, состоявший тогда по своей каторжной должности в распоряжении военкома Особого Соловецкого полка Сухова, однажды, когда тихо и сладостно распускались почки на худосочных соловецких березках, шел с ним мимо того Распятия, в которое Сухов когда-то выпустил два заряда. Капли весенних дождей и таявшего снега скоплялись в ранах-углублениях от картечи и стекали с них темными струйками. Грудь Распятого словно кровоточила. Вдруг, неожиданно для меня, Сухов сдернул буденновку, остановился и торопливо, размашисто перекрестился.

– Ты смотри… чтоб никому ни слова… А то в карцере сгною! День-то какой сегодня, знаешь? Суббота… Страстная…

На соловецкой «фабрике смерти» и в самом деле порой происходили удивительные вещи. Недаром эпиграфом к книге Бориса Ширяева о Соловках стали слова напутствия, которые художник Борис Нестеров сказал автору перед его отправкой в СЛОН: «Не бойтесь Соловков. Там Христос близко»… Сотни священников, тысячи осужденных за веру, прошедших через СЛОН – все эти люди, на фоне полуразрушенных монастырских стен, формировали особый, неповторимый «дух Соловков».

Одним из миссионеров Соловков стал святитель Иларион (Троицкий). Известно, что для многих заключенных и сотрудников СЛОНа, выросших в годы большевицкого безбожия, владыка Иларион стал тем человеком, который впервые рассказал им о Христе и Евангелии.

«Бесам какое торжество!»

Святитель Иларион провел на Соловках в общей сложности два трехлетних срока (1923–26 и 1926–29). «На повторный курс остался», – как шутил сам владыка. Уже в первые революционные годы этот выдающийся владыка был «бельмом на глазу» у большевиков, так как авторитет его в церковной иерархии возрастал прямо пропорционально гонениям.

Во время Поместного Собора 1917–18 годов тогда еще архимандрит Иларион был единственным не-епископом, которого в кулуарных разговорах называли в числе желательных кандидатов на патриаршество. Вскоре после избрания на патриарший престол святого Патриарха Тихона архимандрит Иларион был рукоположен во епископа и стал главным помощником и сподвижником Святейшего в деле спасения Церкви от богоборцев. Вплоть до своего ареста он был секретарем и главным консультантом Патриарха по богословским вопросам.

Молодой архиерей (на момент хиротонии ему было всего 34 года!) трудился без устали. Именно усилиями святителя Илариона в 1923 году были сорваны планы большевиков по поглощению Церкви обновленческим расколом. Под влиянием энергии этого молодого владыки обновленческая «живая церковь» начала терять паству, началось массовое возвращение в Церковь раскольников-обновленцев.

Святитель разработал чин покаяния и самолично принял исповедь сотен бывших обновленцев – священников и мирян. Усилиями владыки Илариона московский Сретенский монастырь, захваченный после революции обновленцами, летом 1923 года был возвращен в Православную Церковь. При этом владыка совершил беспрецедентное деяние: заново, великим чином освятил престол и собор Сретенского монастыря.

Известие о том, что владыка Иларион изгнал из Сретенского монастыря обновленцев и в массовом порядке принимает их покаяние, причем сделал это под самым носом у чекистов (монастырь расположен на улице Большая Лубянка!), разнеслась не только по Москве, но и по всей России. Обновленцы целыми приходами каялись и возвращались в Церковь. Ни лидеры обновленчества, ни их покровители-чекисты не могли простить святителю Илариону такого позора, и вскоре святитель Иларион был в очередной раз арестован…

Первый «звонок», приведший к аресту владыки, последовал со стороны обновленческого лидера, «священника» Владимира Красницкого. 6 июля 1923 году он направил в ОГПУ свой донос:

«Усердно прошу обратить внимание на крайне провокаторскую контрреволюционную деятельность тихоновского ассистента Илариона… проповедуя., он произнес такую погромную речь, что в толпе в ограде и на улице произошли физические столкновения и дело окончилось арестами. За пережитые десять дней тихоновцы чрезвычайно обнаглели, держат себя вызывающе и готовы перейти к избиению, и это настроение – определенно погромное и ярко антисоветское – создается им, епископом Иларионом. Если его явно контрреволюционной деятельности не будет положен предел, то неизбежны общественные беспорядки и избиение церковных обновленцев».

Ведомство Тучкова, впрочем, отреагировало не сразу. Осенью 1923 года власти предприняли очередную попытку подорвать изнутри патриаршую Церковь: Тучков потребовал от Патриарха немедленно начать примирение с обновленческим «архиепископом» Евдокимом Мещерским. Патриарх самым решительным образом отказался… Тогда через несколько дней был арестован архиепископ Иларион, на которого Тучков возложил главную ответственность за провал своей политики.

Архиепископа Илариона осудили на три года концлагерей. 1 января 1924 года он был привезен на пересыльный пункт на Поповом острове, а в июне отправлен на Соловки.

Арест и допросы не могли его заставить склонить голову перед безбожной властью. Известно, что когда владыка находился еще в лагере на Поповом острове, умер Ленин. От заключенных потребовали почтить его смерть минутой молчания. Когда все выстроились для церемонии в шеренгу, владыка лежал на нарах. Несмотря на просьбы и требования, он не встал, заметив: «Подумайте, отцы, что ныне делается в аду: сам Ленин туда явился, бесам какое торжество!»

«За исцеления надо бы дать больше!»

Всегда открытый, доброжелательный, уверенный – владыка так поставил себя в лагере, что снискал уважение не только у соседей по бараку, но и у охранников. Общее пренебрежительное отношение сотрудников лагеря к «опиумам» его практически не касалось.

«Силе, исходившей от всегда спокойного, молчаливого владыки Илариона, – пишет Борис Ширяев, – не могли противостоять и сами тюремщики: в разговоре с ним они никогда не позволяли себе непристойных шуток, столь распространенных на Соловках, где не только чекисты-охранники, но и большинство уголовников считали какой-то необходимостью то злобно, то с грубым добродушием поиздеваться над „опиумом“. Нередко охранники, как бы невзначай, называли его владыкой. Обычно – официальным термином „заключенный“. Кличкой „опиум“, попом или товарищем – никогда, никто».

В лагере он продолжал строго соблюдать монашеские обеты. Своим нестяжательством он поражал окружающих – он просто отдавал всем все, что у него просили. Ни на какие оскорбления окружающих никогда не отвечал, казалось, не замечая их.

Всем своим существом владыка опровергал стереотип о том, что верующий человек – это человек суровый, мрачный и вечно скорбящий. «Иларион любил говорить, что, насколько христианин должен осознавать свои грехи и скорбеть о них, настолько же он должен радоваться бесконечной милости и благости Божией и никогда не сомневаться и не отчаиваться в своем жизненном подвиге», – пишет о владыке бывший семинарист Сергей Волков, слушавший его лекции в Московской Духовной Академии в 1917–18 годах.

О своей встрече с архиепископом Иларионом на Соловках в своих воспоминаниях писал Олег Волков:

Иногда Георгий уводил меня к архиепископу Илариону, поселенному в Филипповской пустыни, в верстах трех от монастыря. Числился он там сторожем. Георгий уверял, что даже лагерное начальство поневоле относилось с уважением к этому выдающемуся человеку и разрешало ему жить уединенно и в покое.

Преосвященный встречал нас радушно. В простоте его обращения было приятие людей и понимание жизни. Даже любовь к ней. Любовь аскета, почитавшего радости ее ниспосланными свыше.

Мы подошли к его руке, он благословил нас и тут же, как бы стирая всякую грань между архиепископом и мирянами, прихватил за плечи и повлек к столу. И был так непринужден… что забывалось о его учености и исключительности, выдвинувших его на одно из первых мест среди тогдашних православных иерархов.

Мне были знакомы места под Серпуховом, откуда был родом владыка Иларион. Он загорался, вспоминая юность. Потом неизбежно переходил… к суждениям о церковных делах России.

– Надо верить, что Церковь устоит, – говорил он. – Без этой веры жить нельзя. Пусть сохранятся хоть крошечные, еле светящиеся огоньки – когда-нибудь от них все пойдет вновь. Без Христа люди пожрут друг друга. Это понимал даже Вольтер… Я вот зиму тут прожил, когда и дня не бывает – потемки круглые сутки. Выйдешь на крыльцо – кругом лес, тишина, мрак. Словно конца им нет, словно пусто везде и глухо… Но „чем ночь темней, тем ярче звезды…“ Хорошие это строки. А как там дальше – вы должны помнить. Мне, монаху, впору Писание знать.

Даже в тяжелейшей обстановке Соловецкого лагеря владыка Иларион продолжал радоваться и шутить, и призывал к тому же соседей по заключению. Всех вновь прибывших заключенных он пытался сразу приободрить и развеселить.

– За что же вас арестовали? – спросил он прибывшего в лагерь игумена одного из монастырей.

– Да служил молебны у себя на дому, когда монастырь закрыли, – ответил тот, – ну, собирался народ, и даже бывали исцеления…

– Ах вот как, даже исцеления бывали… Сколько же вам дали Соловков?

– Три года.

– Ну, это мало, за исцеления надо бы дать больше, советская власть недосмотрела! – рассмеялся владыка Иларион.

«Христианства нет без Церкви»

Святитель Иларион – бесспорно, один из самых выдающихся богословов Русской Церкви XX века. Его научные и публицистические труды еще до революции были известны и читаемы во всей России.

Сферой научных интересов святителя еще со времен обучения в Духовной Академии была экклезиология. Перу владыки принадлежит около 90 печатных работ, среди которых наибольшее значение имеют его магистерская диссертация «Очерки из истории догмата о Церкви» (1912), статьи «Гностицизм и Церковь в отношении к Новому Завету» (1911), «Христианство и Церковь» (1911; посл. изд.: «Христианства нет без Церкви»), «Новозаветное учение о Церкви» (1912), «Воплощение» (1912), «Воплощение и смирение» (1913), «Священное Писание и Церковь» (1914), «Воплощение и Церковь» (1914), «Краеугольный камень Церкви» (1914), «Единство идеала Христова» (1915), «Богословие и свобода Церкви» (1915), «Вифлеем и Голгофа» (1916) и др. Несколько работ посвящены Свящ. Писанию: «Ветхозаветные пророческие школы» (1908), «Основные начала ветхозаветного священства и пророчества» (1909), «Новый Завет в апостольское время (1916), «Новый Завет во втором веке» (1916).

Относительно его магистерской диссертации рецензент профессор МДА С. С. Глаголев сказал: «Такие книги, как книга г. Троицкого, не часто являются на Руси. Появление их есть праздник богословской науки». Поразительно: дух радости и веселья, свойственный святителю Илариону, опосредованно присутствует даже в его богословских текстах.

«Есть на земле носители торжествующего христианства, всегда радостные, всегда с пасхальными песнопениями на устах, и лицо их, как лицо ангела», – писал владыка Иларион о преподобном Серафиме Саровском. Эти слова вполне могли бы быть применимы и к самому святителю Илариону.

Святитель Иларион считал бессмысленными высказывания некоторых современников о «недостатке жизни» в Церкви, о необходимости ее «оживления». Он был твердо убежден, что жизнь в Церкви не может замереть или иссякнуть, ее только могут не замечать люди со слабой верой, бесцерковные люди. Потому что жизнь Святого Духа в Церкви не заметна человеку душевному, тем более плотскому (см. «Христианства нет без Церкви»).

Многие слова святителя Илариона, написанные почти век назад, словно обращены к дню сегодняшнему. Так, владыка настаивал, что говорить нужно не о недостатке жизни в Церкви, а о недостатке церковного самосознания у современных христиан. «В душе многих наших современников как-то вместе уживаются почтение к христианству и пренебрежение к Церкви»; «христианами, по крайней мере, не стесняются называть себя почти все, но о Церкви и слышать не хотят и стыдятся чем-либо обнаруживать свою церковность» (см. там же).

Причину, по которой большинство русских людей все же называют себя христианами, святитель Иларион видел в исторической инерции – сохранившемся высоком авторитете христианства, против которого открыто выступают «только немногие… наиболее „передовые“… отщепенцы».

Он решительно отвергал возможность так называемого «неконфессионального» христианства. «Теперь с ожесточением набрасываются на Церковь и отрицают самую идею Церкви, лицемерно прикрываясь громкими и шаблонно-красивыми, скучными фразами о „свободе личности“, об „индивидуальном преломлении“ христианства, о религии свободы и духа». В то время, как только Церковь «дает жизнь и осуществление христианскому вероучению», пишет святитель Иларион, а без Церкви христианство – лишь одно из учений, не более того (см. «Христианства нет без Церкви»).

«Богословцы рыбари показа»

Что такое Церковь? – возможно, это был главный вопрос жизни святителя Илариона, на который он пытался ответить одновременно и языком богословия и языком собственной жизни. Выходец из древнего священнического рода, сын известного подмосковного священника Алексия Троицкого, брат епископа Даниила (Троицкого), он с детства был человеком Церкви. Духовное образование, богословские науки привлекали его с самого раннего возраста. В 14 лет он уже окончил Тульское духовное училище (1900), в 20 лет – семинарию в Туле (1906), в 24 года – Московскую Духовную Академию (1910).

Будучи преподавателем, а затем и профессором Академии, Владимир Троицкий, а затем – отец Иларион, заражал учеников своим «пасхальным» восприятием христианства.

«Он не мог спокойно повествовать… – вспоминает Сергей Волков, слушатель его лекций в 1917–1919 годах, – а должен был гореть, зажигать своих слушателей, спорить, полемизировать, доказывать и опровергать […] У него самого была поразительная восторженность и любовь ко всему, что ему было дорого и близко, – к Церкви, к России, к академии, и этой бодростью он заражал, ободрял и укреплял окружающих».

«Иларион благодатно влиял на меня самой своей личностью, – признается С. Волков, – прямотой, властностью в отстаивании убеждений, восторженностью совершаемого им богослужения, сильной, покоряющей речью и, наконец, бодростью, энергией и жизнерадостностью».

Известно, что свое заключение и связанные с ним мытарства владыка воспринимал с необычайным смирением. На Соловках он трудился на общих работах. Был лесником, сторожем в Филипповой пустыни. На Филимоновской тоне в десяти километрах от главного Соловецкого лагеря он вязал рыболовные сети вместе с двумя епископами и несколькими священниками. Об этой своей работе он рассуждал добродушно-иронически, перефразируя стихиру Троице: «Все подает Дух Святый: прежде рыбари богословцы показа, а теперь наоборот – богословцы рыбари показа»…

Он лишь немного сожалел о том, что пришлось оставить научные занятия, расстаться с академической обстановкой, – принимал все случившееся как волю Божию. В 1927 году, когда шел уже второй его трехлетний срок на Соловках, владыка Иларион писал своей родственнице:

Меня хоть никто дедушкой не называет. Однако иной раз случалось, что стариком назовут, и то странно слышать. Меня больно уж борода выдает – поседела, как неведомо что. Однако душа, чувствуется, еще не постарела. Интересы в ней всякие живут и рождаются. Интересы эти приходится удовлетворять чтением, потому что для настоящих занятий нет, понятно, соответствующих условий.

Часто является досадливая мысль: вот если бы иметь столько свободы от работ и столько досуга в академической обстановке! Но подосадуешь, подосадуешь, да тем и ограничишься. А раскроешь книгу посерьезней – оказывается, далеко не всегда ее можно читать – внимание рассеивается тем, что окружает и что вовсе неинтересно.

С внешней стороны жизнь моя сравнительно сносная – голоден не бываю, в квартире не мерзну, одеться имею во что (хотя нередко так одет, что и ты бы не узнала), поговорить есть с кем, забот на душе почти никаких. Видишь, сколько преимуществ имею! Но, конечно, долгонько зажился я на Белом море…

Выкинут я стихийно на далекий остров. Но сожаления я стараюсь не растравливать в душе моей, на окружающее стараюсь не обращать внимания, а жизнь наполнять тем, чем можно. И так за долгие годы привык и живу не тужу. На лучшее не надеюсь, от худшего не отрекаюсь. Какова есть о мне воля Божия – так пусть и будет.

«Вот теперь я совсем свободен!»

«Соловецкий архиерей», святитель Иларион был одним из авторов знаменитой «Памятной записки соловецких епископов» (27 мая/ 9 июня 1925 года). Текст этот был выражением мнения архиереев, заключенных на Соловках, об известной «Декларации» заместителя патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия (Старогородского) о лояльности советской власти. По сути, весной-летом 1925 года на Соловках прошел негласный архиерейский собор, результатом которого и стала «Записка».

Составители «Записки» заявляли о систематических гонениях на Церковь в Советском Союзе, обличали ложь обновленчества и призвали к последовательному проведению в жизнь закона об отделении Церкви от государства. При всей покорности властям, Церковь должна быть свободной и действовать без опеки государственных чиновников, напоминали они.

В конце лета 1925 года власти попытались «разагитировать» святителя Илариона. Его внезапно перевели из Соловков в ярославскую тюрьму. Там его пытались склонить к присоединению к новому обновленческому расколу – григорьевщине. В разговоре с агентом ГПУ святитель решительно отверг это предложение. «Я скорее сгнию в тюрьме, но своему направлению не изменю», – говорил он своему соузнику, обновленческому «епископу» Гервасию.

Через год владыке дали новый трехлетний срок. Основанием для этого было сделано «разглашение» святителем среди заключенных содержания его разговора с агентом… Так весной 1926 года святитель снова оказался на Соловках.

Известно, что единственное в истории Соловецкого лагеря пасхальное богослужение состоялось в том же 1926 году, и возглавлял святитель Иларион.

По воспоминаниям соловецкого узника священника Павла Чехранова, служба состоялась втайне от начальства в недостроенной пекарне. Участвовали кроме отца Павла в ней всего два человека – епископ Нектарий (Трезвинский) и архиепископ Иларион (Троицкий): «Пропели полунощницу. Архиепископ Иларион благословил заутреню. „Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его…“ – не сказал, а прошептал, всматриваясь в ночную мглу, владыка Иларион. Мы запели „Христос воскресе!“ Плакать или смеяться от радости? – думал я».

Осенью 1929 года срок заключения святителя Илариона заканчивался. Однако уже в октябре владыка был сослан на три года в Среднюю Азию. Во время следования по этапу владыка заразился сыпным тифом. Когда поезд проезжал через Ленинград, его высадили и привезли в ленинградскую тюрьму. Помочь ему было уже невозможно.

28 (15) декабря 1929 года святитель Иларион скончался. В бреду он говорил: «Вот теперь я совсем свободен!» Врач, присутствовавший при его кончине, был свидетелем того, как святой благодарил Бога, радуясь близкой встрече с Ним. Он отошел ко Христу со словами: «Как хорошо! Теперь мы далеки от…»

Священномученик митрополит Серафим (Чичагов)занимавший в 1929 году Ленинградскую кафедру, добился от властей разрешения взять тело владыки Илариона для погребения. В тюремную больницу поставили белое архиерейское облачение и белую митру. Покойного облачили и перевезли в церковь Новодевичьего монастыря.

Родные и близкие не узнали владыку. В гробу лежал худой, обритый, седой старичок. Одна из родственниц покойного, увидевшая его в гробу, упала в обморок. Так он был непохож на прежнего Илариона…

В погребении владыки участвовали восемь архиеереев. Святитель Иларион первоначально был похоронен на кладбище Новодевичьего монастыря, недалеко от могил своих родственников. В 1998 году его честные останки были обретены и размещены в Казанской церкви обители.

В 1999 году архиепископ Иларион был прославлен в лике местночтимых святых Московской епархии. Мощи святителя на маленьком самолете ЯК-40 были доставлены из Петербурга в Москву и размещены в месте служения владыки – московском Сретенском монастыре. Юбилейным Архиерейским собором 2000 года святитель Иларион был причислен к лику новомучеников и исповедников Российских для общецерковного почитания.