Романова Т. В., д.ф.н. Топоним Соловки в русском художественно-публицистическом дискурсе

1 марта 2012 г.

В исповедальном автобиографическом дискурсе русской интеллигенции частотен топоним Соловки. Представляется необходимым определить его сущностные характеристики. Что это? Образ? Символ? Метафора? Аксиологема? Идеологема? Мифологема? Концепт?

С философской точки зрения, концепт – «основная единица ментального плана, – содержащаяся в словесном знаке и явленная через него как образ, понятие, символ» [9: 5]. В образе концепт проявляется, воплощаясь в первую содержательную форму, в понятии – осмысливается, осознается, в символе – хранится. Образ субъективно индивидуален, символ – достояние народной культуры, а понятие – категория логики – всеобщее достояние. Сущность концепта существует в понятии, осуществляясь в слове, однако связующей их всех сутью являются семантические переходы между образом, понятием и символом. Таким образом, концепт (от conceptum) – «зерно первосмысла <…>, диалектическое единство потенциально возможных в явлении образов, значений и смыслов словесного знака как выражение неопределимой сущности бытия в неопределенной сфере сознания» [9: 51]. «Концепт развивается, только постоянно изменяя форму своего воплощения: являясь последовательно в образе, в понятии и в символе» [9: 56]. Концепт может пониматься «как инвариант смысла, значения и ценности словесного знака [выделено нами. – Т.Р.]» [9: 81].

Символ можно трактовать как образ идеи в коллективном сознании (А.Ф. Лосев) [мифологема → концепт – Т.Р.], отражающий «национальную субъективность» [1: 41] [идеологема → концепт].

Центром концепта всегда является ценность, поскольку концепт служит исследованию культуры, а в основе культуры лежит именно ценностный принцип (аксиологический, аксиологема → концепт). Показателем наличия ценностного отношения является применимость оценочных предикатов. Если о каком-либо феномене носители культуры могут сказать «это хорошо» (плохо, интересно, утомительно и т.д.), этот феномен (культурема, термин Л. Карсавина) формирует в данной культуре концепт [культурема → концепт]. Помимо ценностного элемента, в его составе выделяются фактуальный (понятийный) и образный элементы [11: 54]. В отличие, например, от топонима Колыма, образный компонент значения топонима Соловки включает не только отрицательные, но и положительные оценочные коннотации.

Рассмотрим содержательные формы проявления концептуального смысла в речи. К числу основных отнесем идеологему, мифологему, аксиологему, культурему, метафору.

Идеологема – «семантико-тематические» обозначения духовных ценностей в картине мира языковой личности» [7: 153]. Языковые единицы, создаваясь и функционируя в условиях того или иного исторического дискурса и закономерно испытывая на себе влияние конкретной идеологии, аккумулируют в своем содержании множество ценностно обусловленных коннотаций эпохи (например, дооктябрьский (самодержавный), советский и постсоветский (современный) периоды). В отношении к идеологеме Соловки эти коннотации менялись в диахронии. Идеологемы как ценностно мотивированные знаковые образования являются формой воплощения концептуальной идеи, ценности, концептуальной сущности, служащей основой для формирования аксиологических категорий (аксиокатегорий), единицей выражения которых являются аксиологемы. С. А. Журавлев предложил распределить идеологемы русского языка по следующим разрядам: аксиокатегория власти, аксиокатегория социального устройства, аксиокатегория образа врага, аксиокатегория религии, аксиокатегория культурно-философских ценностей [6: 7]. Аксиологему / идеологему Соловки отнесем в первую очередь к двум последним, хотя в ней, с нашей точки зрения, сочетается семантика всех перечисленных разрядов. К числу идеологем относят и имена собственные. Статусом идеологем могут обладать как одинарные единицы (слова), так и бинарные (словосочетания). Ср. Соловки – аксиологема / идеологема всех разрядов (см. выше), но Соловецкие острова, или Соловецкий архипелаг (аксиологема в первую очередь природной, культурной ценности).

На основе совокупности разнообразных историко-функциональных признаков идеологем С. А. Журавлев в своем диссертационном исследовании приводит следующую их классификацию: 1) общие (или диахронические идеологемы – такие единицы, значимость которых является универсальной, т.е. их внешнее и внутреннее содержание будет ценностно актуализировано на любой стадии социально-политического развития общества (Бог, власть, держава, народ, партия, свобода и т.д.). <…> на каждом историческом этапе данным единицам будут свойственны свои специфические семантико-когнитивные трансформации – естественное следствие динамики общественного сознания; 2) частные (синхронические) идеологемы – такие единицы, значимость которых будет иметь место только в пределах аксиосферы конкретной эпохи (император, самиздат, самодержавие, славянофильство, сменовеховство, советский и т.д.). На других исторических этапах такие слова не имеют ценностно обусловленной актуализации и являются либо просто политемами, либо вовсе не терминологизированными единицами с нейтральным содержанием; 3) описательные идеологемы – вспомогательные дискурсивные единицы, которые, как правило, несут в себе логическую оценку и используются как средство предикации (функционального элемента словарной статьи в пропагандистском разъяснении роли других идеологем (буржуазный, консервативный, контрреволюционный, мелкобуржуазный, меньшевистский, оппортунистический, реакционный и т.д.). Такие идеологемы, регулярно употребляясь в стандартных идеологически значимых контекстах, в свою очередь, приобретают ауру внеязыковой оценочности и становятся ценностно актуализированными» [6: 10]. С одной стороны, идеологему Соловки можно отнести к идеологемам первого типа, общая идеологема, подвергающаяся в диахронии семантико-когнитивной трансформации. Но, с другой стороны, это не универсальная, а национально и культурно ориентированная, специфическая идеологема. Следовательно, статуса идеологемы, которым обладает рассматриваемое имя собственное, для данной единицы явно недостаточно, этим ее сущность не исчерпывается. Рассмотрим другие содержательные формы.

Идеологемы могут подвергаться мифологическому переосмыслению: их концептуальное содержание обогащается магическими, сакральными смыслами (идеологема → мифологема). При мифологическом переосмыслении семантики знака исходное слово утрачивает как компоненты своих общеязыковых значений, так и первоначальную денотативно-сигнификативную отнесенность. Идеологемы могут, например, подвергаться в дискурсе несвойственному им образно-чувственному переосмыслению, нарушающему объективно существующие связи явлений действительности. «Освоение такой идеологемы происходит путем включения в её концептуальное содержание и коннотативную окраску других значимых для личности смыслов и оценок – религиозных, натурфилософских и пр., устанавливаются связи и корреляции, не имеющие соответствия в реальности» [12: 129]. Таким образом, мифологизацией языкового знака является «превращенное отображение языковой и мыслительной действительности в языке. Когда идеологема превращается в мифологему, тогда язык начинает осуществлять когнитивную и коммуникативно-прагматическую функцию в аномальном виде» [12: 135].

«Идеологема, как единица неодномерная, имеющая двойную конвенциональность (языковую и внеязыковую), наиболее точно раскрывает свою сущность в лингво-семантическом аспекте – в соответствии с концепцией мифологий Р. Барта [2]. В данном случае следует говорить о построении модели идеологемы как знаковой формы, спроецированной на вербальную основу. Соответственно, идеологема – конкретное знаковое образование с двойным означаемым: одно означаемое естественное, первичное, имеющее языковую природу, другое-мифологизированное, вторичное, закрепленное внешней идеологической конвенцией» [6: 21].

В отличие от идеологемы, в аксиологеме как знаке на первый план выступает не денотативно-сигнификативное значение, а ценностно-оценочные коннотации. Если идеологема является знаком культурно значимых смыслов, идей, она приобретает статус культуремы.

Метафора «представляет собой отношение образа к символу и – есть процесс» [13: 380], «процесс взаимодействия двух содержательных форм [концепта. – Т.Р.] в пользу третьей – в пользу понятия, воссоздаваемого как результат наложения образа на символ <…>, предикативное свойство содержательных форм концепта – образа, понятия и символа» [9: 182].

Повторим, что «концепт есть сущность одновременно каждой содержательной формы слова [- шире – знака. – Т.Р.]» [9: 196]., а «выбор эмического ряда, представленного в лингвоаксиологии очень широко (аксиологема, идеологема, мифологема, политема, прагмема и пр.), обусловлен хотя и разнообразной, но стройной таксономией и возможностями успешной корреляции» [6: 9]. Если учесть, что «концепт- исходная точка семантического наполнения слова [- знака. – Т.Р.] и одновременно – конечный предел развития [8: 34], то соотношение между рассмотренными выше единицами можно представить следующим образом:

Продолжая разговор об образной составляющей лексемы Соловки, обратимся к «Книге паломника Соловецкой обители» [5], в восьмой главе которой обсуждаются «образы Соловков как грядущего града, Небесного Иерусалима, как потерянного рая и одновременно как острова спасения – духовной лечебницы, в которой врачуются души всех притекающих сюда» [5: 2].

«О ты – горний, грядущий Иерусалим! Не одно исстрадавшееся, облитое кровью сердце бьется великою верою в твое пришествие. Не один грустный взгляд измученного устремляется в синюю, бездонную высь, следит за серебристо-белыми облаками, словно испытуя, где сверкают стены этого града, где стоят купола его, где зыблются и шепчут, зеленеют и Цветут благоуханные сады Эдема» [5: 5].

«Согласно Священному Преданию Церкви, храм объемлет всю вселенную и созидается, по существу, не только людьми, но и великим Строителем — Словом и существует на земле как мысленное подобие того, что превыше небесного свода. Расположенный за морем на краю света Соловецкий монастырь <…> воспринимался как земля обетованная, образ обителей Небесных. Эта ассоциация укреплялась и историей основания монастыря: преподобный Зосима видел «осияние Божественное» и церковь, стоящую на «воздусе». Видение Божественного света определило посвящение первого храма Преображению Господню. О явлении церкви, сходящей с небес, тоже не забыли. На одной из икон Преображения XVII века Соловецкий монастырь изображен в виде Града Небесного» [5: 331].

Соловки являются основным образом многих художественных произведений. Остановимся, в качестве примера, на рассказе Н. А. Тэффи «Соловки» [14], который имеет посвящение И. А. Бунину.

Доминантный концептуальный знак Соловки вынесен в семантически сильную позицию текста – в заглавие. Композиционно текст разделен на семь частей, каждая из которых семантически и структурно связана с основным образом православной святыни, с оплотом веры. Первая часть – путь к Соловкам. Ключевые слова – чайки и пароход. Являясь семантическими доминантами текста, они неоднократно используются автором (занимают позицию повтора) и актуализируют новые смыслы. Пароход – не просто вид транспорта, а средство передвижения в другой мир, от блудной жизни в мир без греха, к душевному очищению. Переправа на пароходе связана с метафорой переходного состояния, ощущения неопределенности. Чайка – образ свободной птицы, неотъемлемая часть Соловецких островов и моря. Птицы описаны автором как полноправные герои рассказа («чайки долго провожали пароход, словно шагали», «чайка подозрительно смотрела одним глазом»). Образ птиц является одним из ключевых символов, в котором воплощена тема гармонии с природой, приятия сил природы как данности. Так актуализируется идея о неразрывности человека и природы («Обе они, и чайка, и поморка, самки одной породы с одинаковыми желтоглазыми детенышами, понимали, что играют друг с другом», «Поморки вдруг снялись быстрой стаей, наладили паруса»).

Данный текст-пример аукториального повествования с экзегетическим повествователем (нарратив от 3-го лица). Однако, несмотря на некую дистанцированность автора от происходящих событий, его отношение и оценка происходящего (которая отчасти соотносится с чувствами главной героини Варвары) проявляется в эмоционально-окрашенной лексике («В трапезной снова облизывала старуха старым языком ложку и гнусил чтец про блуд, грех и дьявола… «Донимал ханжа, всем назло развивший благочестие до вторых петухов»). В ряду основных авторских стратегий следует назвать объяснение читателю важнейших догм христианства, в частности: равенство всех людей в греховной сущности своей перед Богом и, как следствие этого, неправильность порицания людьми друг друга, абсурдность суда человеческого на фоне суда божьего. Этому способствует вынесение описания картин страшного суда, притчей Господних о «сучке в глазу ближнего» и «душистой легенды о соблазнах», присущих каждому, в логический центр текста. Автором подчеркивается неспособность человека объективно оценивать свои и чужие проступки.

Дополнительными стратегиями являются описание образа жизни на Соловках – в месте духовного исцеления, формирование в сознании читателей веры в возможность чуда. Первая стратегия реализуется через детальное описание быта обитателей Соловков и паломников. Вторая – через включение в повествование представления обывателей о чуде.

Употребление разговорного варианта номинации (Соловки) свидетельствует о том, что образ данной реалии «пропускается» через сознание обычных людей. Это позволяет говорить о Соловках как о текстеме, то есть о субкатегории, выражающей основные смыслы произведения, которые представляют идеи событийности в ее пространственных, временных, персонажных проекциях. В данном тексте топоним Соловки по своей семантической и ассоциативной наполненности является именем концепта. Рассмотрим его структуру. Ядром (когнитивно-пропозиональной структурой концепта) в рассматриваемом произведении будет выступать православная вера. Приядерная зона формируется различными лексическими репрезентациями именно этой реалии, как-то: монастырь, заутренний звон, церковь. Эти уровни концепта представляют общенациональные знания. О периферии допустимо говорить с позиции автора и героев, так как их взгляды на предмет речи коррелируют. Ассоциативно-образные репрезентации транслируют индивидуальные знания, а в конкретном тексте – это субъективные представления о Соловках как о месте, где может произойти чудо. В авторском сознании это не только географический объект, но в большей степени древний центр православной культуры, место паломничества, а также (по принципу метонимического переноса) – люди, населяющие монастырь. Автор смотрит на эту реалию глазами простого паломника, передает внутреннее состояние человека, приехавшего за покаянием. В этом контексте раскрываются концептуальные смыслы, важные для души русского человека, а именно: надежда, связанная с чудесным исцелением, избавлением от грехов.

Сюжет поездки на Соловецкие острова реализован и в повести современного писателя Алексея Варламова. В повести «Теплые острова в холодном море» [3] речь идет о поездке на Соловки двух друзей, которые посещали остров в студенческие времена. Двое взрослых мужчин и ребенок, сын одного из друзей, неорганизованно, дикарем, а не с экскурсией едут на остров. Оппозиционное восприятие островов передается через внутреннюю диалогическую речь персонажей, тем самым «моделируется» образ Соловков в художественном тексте:

Павел снова вел с Поддубным мысленный разговор, продолжавший их вчерашний спор на обратном пути с Муксалмы. «Зачем мы сюда приехали, – спрашивал друга Макаров, – и что туту делаем? Как можем любоваться природой, ловить рыбу, сидеть у костра, отгонять комаров, пить водку и сытно есть, сентиментальничать, когда все на островах проникнуто голодом, болью, страданием, о котором прежде, приезжая сюда несмышлеными студентами, мы могли не знать, но теперь-то ведь знали! Знали, как привозили на архипелаг из Кеми на баржах несчастных, как привязывали раздетых догола людей к деревьям и оставляли на съедение комарам, загоняли в болото, привязывали к лошадям, морили голодом, выгоняли на мороз, пытали и убивали, и это уж точно никакая не легенда, но факт. И если ты любишь архитектуру и природу, неужели мало на свете других прекрасных мест для созерцания и удовольствия? Ведь, может быть, капитан «Печака» тоже чувствовал нечто подобное и поэтому таким зверем смотрел на праздных людей? [3: 271].

В диалоге выявляются следующие семантические оппозиции:

Любоваться природой Легенда	Все на островах проникнуто голодом, болью, факт
Архитектура, природа	Больной остров
Прекрасное место для созерцания и удовольствия	Не место для созерцания и удовольствия праздных людей
«<…> не правильнее было бы, если бы эти горы, каналы и озера остались неприкасаемыми и не было бы здесь, как в старину, никого, кроме монахов, трудников и паломников, и коль скоро мы с тобой ни под один из этих разрядов не попадаем, то и нечего нам тут делать?» [3: 273]	«люди, которым все прошлое – легенда, и они не хотят ее знать, но живут так, словно ничего здесь и не было» [3: 272]. «Висели на стенах фотографии бывших заключенных, все было оформлено очень пронзительно, как в маленьком театре, однако в продуманности и преднамеренности производимого на посетителей впечатления чудилось что-то наигранное, слишком нравоучительное и тем досадное, и Макаров опять не знал, надо ли рассказывать сыну про кровавую звезду или пусть лучше острова останутся в его памяти местом, где поют птицы, светит в конце августа солнце и веселые, беззаботные люди ходят по желтым песчаным дорогам» [3: 288].

Заголовок повести «Теплые острова в холодном море» подчеркивают амбиалентную аксиологическую сущность культуремы «Соловки»: «Острое чувство, что этот красивый и страшный край и есть его возлюбленная, обретенная родина, коснулось светлой души Ильи Поддубного <…>» [3: 292].

Ценностная суть островов для персонажа и автора – в том отголоске «угрызенный совести и одиночества, <…> что извлекали из его потревоженной, иссеченной [Секира. – Т.Р.] души заброшенные северные острова – отоки <…> Отчего тебе покойно и хорошо здесь и почему мучаюсь я? Почему раздражает меня эта покойная красота и кажется неестественной и подлой?» [3:274]; «Странный остров <…> то не хотел принимать, теперь не хочет выпускать, устраивает каверзы, обманывает» [3: 278]; в возможности знать, что другая жизнь возможна, она постоянно рядом, вход в нее всегда открыт» [3: 293].

Диалогически оппонирующим является «голос» другого персонажа, чья точка зрения тоже не отвергается автором, что еще более усиливает амбивалентную сущность культуремы:

«Вдохновенно и страстно, озирая не только пространство, но и время [подчеркивается вневременная значимость рассматриваемой культуремы. – Т.Р.] , Павел говорил о том, что будущее архипелага вовсе не за музеем и не за монастырем, не за их прихотливыми взаимоотношениями и посильными пожертвованиями и даже не за льготами для островитян, которых следовало бы добиться не только в случае с музейным катером, но и с местным самолетом, а за расширяющейся взлетной полосой, за частными гостиницами с горячей водой и домашними ресторанами, за шведами, финнами и фешенебельными корабельными турами из Москвы. Дать деньги не реставрацию, помочь жителям острова найти оплачиваемую работу и устроить человеческую жизнь могут только они, другого пути, как ни выдумывай, нет, монастырского прошлого уже не воротить и наступления новой жизни не остановить, но если бы нашлись предприимчивые, разумные люди, которые бы островами занялись, они бы быстро все подправили и привели в порядок, и тогда земля стала бы опять цветущей, снова паслись бы стада на Муксалме, развели бы рыбу в филипповских садках и вырастили арбузы на южном берегу» [3: 292–293].

Концептуальное содержание, объективированное лексемой Соловки, позволяет выявить исповедальная мемуарная проза русской интеллигенции, судьба которой, счастливо и наоборот, связана с островами. Это книги Б. Ширяева, О. Волкова, Д. Лихачева и др.

Стимул Соловки актуализирует идеологическую составляющую картины мира, становясь идеологемой, мифологемой, сохраняя при этом статус аксиологемы. Лексема Соловки эксплицирует и эстетическую составляющую картины мира. В эстетической оценке природы и искусства выражается взгляд человека на мир, система его ценностей. Этическая оценка природы отражает мировоззрение личности. Например: «На Соловках все говорит о призрачности здешнего мира и о близости потустороннего» [10: 227]: Ср. эпиграф к книге Б. Ширяева «Неугасимая лампада»: «Не бойтесь Соловков. Там Христос близко» [15: 5].

Природа Соловецких островов словно создана между небом и землей <…>.

Здесь – большой природный Рай, но одновременно Ад для заключенных всех рангов, сословий, всех населяющих Россию народов! Здесь в этом мире святости и греха, небесного и земного, природа и человек соединились в необыкновенной близости [10: 230].

Счастье – в гармонии взаимоотношений человека и природы, человека и общества, а свойственное русскому языку представление о месте человека в мире, и, в частности, в социальной сфере нашло отражении в концептах свобода – воля. Воля издавна ассоциировалась с бескрайними степными просторами. На эту связь указывает и Д.С. Лихачев:

Широкое пространство всегда владело сердцем русским. Оно выливалось в понятия и представления, которых нет в других языках. Чем, например, отличается воля от свободы? Тем, что воля вольная – это свобода, соединенная с простором, ничем не ограниченным пространством [10: 157].

Данный ассоциативный ряд представлен в ассоциативном поле слова – стимула Соловки в книге Олега Васильевича Волкова:

Боже мой! Облитая солнцем гладь моря, свежий его запах, наносимый ветром, легким и ласковым. Вереница мягких сверкающих облаков, улегшихся у самой воды. Крупные чайки лениво машут крыльями, летят рядом, так близко, что различаешь всякое перышко… Простор, воля! Корабль идет плавно и бесшумно, скользит по бесконечной равнине, оставляя позади белеющую пеной дорогу, не исчезающую, сколько хватает глаз. День жаркий, но от воды тянет прохладой. И все вокруг – свет, тепло, тишина – охватывает, словно ласковыми руками, баюкает врачует… [4: 56].

В «Воспоминаниях» О. Волкова происходит символизация языкового знака Соловки. Соловки являются идеологическим, культурным памятником, знаком:

<…> И если хоть у одного читателя содрогнется сердце при мысли о крестном пути русского народа, особенно крестьянства, о проделанном над ним жестоком и бессмысленном эксперименте, это будет означать, что и мною уложен кирпич в основание памятника его страданиям [4: 434].

Соловки – знак, памятник «крестного пути русского народа», «памятник его страданиям». Кроме того, это символ веры: «Надо верить, что церковь устоит, – говорил он. – Без этой веры жить нельзя. Пусть сохраняется хоть крошечные, еле светящие огоньки когда-нибудь от них все пойдет вновь. Без Христа люди пожрут друг друга. Это понимал даже Вольтер… Я вот зиму тут прожил, когда и дня не бывает – потемки круглые сутки. Выйдешь на крыльцо – кругом лес, тишина, мрак. Словно конца им нет, словно пусто везде и глухо… Но «чем ночь темней, тем ярче звезды…» Хорошие эти строки. А как там дальше – вы должны помнить. Мне, монаху, впору писание знать [владыка Илларион]» [4: 74].

Выявляя образно-концептуальную составляющую единицы Соловки, остановимся на книге Бориса Николавича Ширяева «Неугасимая лампада», впервые изданной в Нью-Йорке в 1954 году издательством имени Чехова. Книга бывшего преподавателя Московского университета, заключенного первого соловецкого этапа, «состоит из серии рассказов о наиболее ярких событиях и встречах автора на соловецкой каторге. Страшна окружающая действительность («Первая кровь»), но автор больше останавливается на моментах, в которых и на каторге находит свое выражение неистребимое стремление людей к красоте и добру. К ним относится организация театра на Соловках. «<…> Театр на каторге – экзамен на право считать себя человеком. Восстановление в этом отнятом праве»… К серии таких светлых эпизодов относятся описание новогодней елки и единственной пасхальной заутрени, которая была отслужена на острове со времени превращения его в концлагерь» [15: 8]. Издатели обращают внимание, что первые советские узники Соловецкой каторги прибыли на остров в 1922 году на пароходе, названном именем знаменитого чекиста, «Глеб Бокий», «но под этим новым названием парохода легко можно было разобрать его старое название «Святой Савватий». В этом автору книги чудится, как нити прошлого переплетаются с нитями настоящего: «в жизнь Соловецкого монастыря новые времена как бы «вплели омоченное кровью суровье», вытканное сотнями тысяч людей, согнанных сюда «метелью безвременных лет».

По зловещей иронии истории новые вершители страны как бы переняли у соловецких монахов учение о спасительной роли труда, организовав на Соловках первую советскую каторгу, где «правонарушители» трудом должны были искупить «преступления», совершенные ими перед государством. Впрочем, эту философию советские чекисты разработали позже. В первые годы возникновения Соловецкого концлагеря труд, длившийся 12 часов в день, был лишь формой медленного убийства, даже вне расчетов о коммерческой выгоде» [15: 11]. «<…> он [автор] все чаще стал задумываться над тем, в память каких безвестных страдальцев он пишет: тех ли, что погибли за «древнее русское благочестие» или в память «новых мучеников, положивших свою жизнь за Русь … грядущую?» [15: 11-12]. Соловецкая каторга для автора была «страшной, зияющей ямой, полной крови, растерзанных тел, раздавленных сердец… над навсегда покинутым святым островом смерть, только смерть простирала свои черные крылья» [15: 11].

Амбивалентная оценка: святой остров – остров смерти. Еще раз обратимся к авторскому эпиграфу: «Посвящаю светлой памяти художника Михаила Васильевича Нестерова, сказавшего мне в день получения приговора: «Не бойтесь Соловков. Там Христос близко».

Итак, топоним Соловки, частотный в исповедальном автобиографическом дискурсе русской интеллигенции как одинарная единица выявляет свое концептуальное содержание через образное, понятийное, символическое содержание. Его можно считать номинацией лингвокультурного концепта, так как в концептуальном содержании значим в первую очередь национально-культурный оценочный компонент. В структуре концепта можно выделить субординатный, базовый, суперординатный уровни, связанные с разными формами-единицами их представления.

Субординатный уровень – понятие, фиксирующее логические признаки: ‘природный заповедник’, ‘архипелаг’, ‘остров’, ‘монастырь’, ‘лагерь’, ‘тюрьма’, а также образно-ассоциативная экспликация указанных логических признаков.

Базовый уровень представляет собой идеологему, «семантико-тематическое обозначение духовных ценностей в картине мира нации» [7: 153]: православная и культурно-историческая святыня (культурема). Аксиологическое ее окружение (коннотативное) амбивалентно: как аксиокатегория религии, культурно-философской ценности имеет положительный знак (уникальный природный заповедник, памятник архитектуры, православная святыня), а как категория социального устройства (власти) – отрицательный (тюрьма, лагерь, место гибели). Это общая идеологема, аксиологическая сущность которой менялась в диахронии, подвергалась семантико-когнитивной трансформации на каждом историческом этапе (монастырь – лагерь – природно-архитектурный заповедник).

Суперординатный уровень включает обозначение ценностных абстрактных сущностей (Бог, совесть…). Знаковыми единицами этого уровня является мифологема (сакральные смыслы) и символ: «грядущий град Небесного Иерусалима», «потерянный рай», «остров спасения – духовная лечебница, в которой врачуются души всех притекающих сюда» [5: 3] , легенда, крестный путь русского народа, памятник его страданиям, символ веры.

Осмысление ценностной сущности знака происходит посредством метафоры, которая является базой для мифологизации знака. В метафорических синонимических заменах топонима Соловки используются эмоционально-оценочные (святой остров, теплый остров) и образные (остров смерти) метафоры. Сферой-донором (по частотности) для метафорического переосмысления понятия Соловки являются 1) библейские, мифологические представления: святой остров; потерянный рай; природный Рай; Ад для заключенных; мир святости и греха, небесного и земного; 2) медицина: остров смерти, больной остров; 3) совмещающая сферу библейского текста и медицины: духовная лечебница, врачует душу (функциональная метафора).

Литература

1. Аскольдов С. А. Концепт и слово // Русская словесность. От теории словесности к структуре текста. Антология / Под ред. проф. В. П. Нерознака. М., 1997. С. 267–280.

2. Барт Р. Мифологии / Пер. вступ. ст. и коммент. С. Н. Зенкина. М., 1996.

3. Варламов А. Теплые острова в холодном море: Повести. Иркутск, 2008.

4. Волков О. В. Век надежд и крушений: Воспоминания, повести, рассказы, очерки. М., 1989.

5. Во отоце океана моря… Книга паломника Соловецкой обители. Автор-составитель М.В. Осипенко. М., 2008.

6. Журавлев С. А. Идеологемы и их актуализация в русском лексикографическом дискурсе: Автореферат дисс. …канд. филол. наук. Казань, 2004.

7. Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987.

8. Колесов В. В. Концепт культуры: образ – понятие – символ // Вестник СПбГУ. Сер.2. Вып. 3 (№16), 1992. С. 16-25.

9. Колесов В. В. Философия русского слова. СПб., 2002.

10. Лихачев Д. С. И збранное: Воспоминания. 2-е изд., перераб. СПб., 2000.

11. Маслова В. А. Введение в когнитивную лингвистику. Минск, 2005.

12.Радбиль Т. Б. Мифология языка Андрея Платонова. Н. Новгород, 1998.

13. Теория метафоры: Сб. статей. М., 1990.

14.Теффи Н. А. Соловки // Житье-бытье. Рассказы. Воспоминания. М., 1991.

15. Ширяев Б. Н. Неугасимая лампада. М., 1991.

Источник: Топоним Соловки в русском художественно-публицистическом дискурсе // Мир русского слова. – 2012. – № 3. С. 89–96.
Тип: Публикации о Соловках
Издание: Топоним Соловки в русском художественно-публицистическом дискурсе // Мир русского слова. – 2012. – № 3. С. 89–96.

© 1429—2024 Религиозная организация «Спасо-Преображенский Соловецкий ставропигиальный мужской монастырь
Русской Православной Церкви (Московский Патриархат)»

Разработка и поддержка — Solit Clouds и Appeggio
Дизайн — Александр Карачинский