Чесноков Н. Память сердца: Осень цвета лисы

Любой вам скажет: «Как сказочно красива осень на Соловках!» Но я бы добавил: «Красивая, но и обманчива эта пора…»

Рисковое для человека с фотокамерой это время. Бывает, что полный радужных планов прибыл ты на пейзажи, но вот незадача: вдруг налетел шелоник – шквалистый юго-западный ветер и за ночь сдул всю жёлтую листву. Вчера – утопающая в золоте осень, а сегодня – одни стволы почерневших деревьев и всё золото мира лежит на земле. А разве такая тебе картина нужна? Соловки вчера и сегодня – две большие разницы. Соловки – такие: они непостоянны и характер у них переменчивый.

В поисках остатков вчерашних красот можно пешим отправиться на Секирную гору, а можно на мыс Печак или Толстик, но видно, и там в эту ночь вся листва облетела. Недаром ветер шелоник в поморской говоре зовётся «разбойник». Разбойник и есть. Набедокурил, всё вверх дном перевернул и улетел восвояси. И след его простыл. Но обойду для разминки Святое озеро, а там – как карта ляжет, как сложится путь… Пойду на скрытый от непогоды берег губы Долгой или Муксалму. А вдруг где‑то там сохранилась пара-тройка последних жёлтых листов?

Соседнее с монастырём Святое озеро – будто зеркало истории Соловецкой обители, где отразились духовные подвиги и невиданные страдания. Вот отзвуки-блики тысячи крёстных ходов с песнопениями и хоругвями, шествующие по его берегам. Вот словно лебеди – плывущие в воде белоснежные храмы, возведённые настоятелем Филиппом, а вокруг подёрнутые рыжим мхом неприступные стены – работа крестьянина-зодчего Трифона из поморской Нёноксы. Грандиозно, нерушимо всё создано на века. Вот каков самый неприступный форпост матушки-Руси.

По берегу Святого озера под ногами потрескивал черничник. Как вдруг из‑под него спружинила ржавая колючая проволока – раскачивалась, будто шипящая кобра. То был зримый отголосок печально известного лагеря «СЛОН» как напоминание о суровых 30–40‑х… В те годы подле Святого озера пыхтел паровоз «Буффало», увозивший в вагонетках мучеников лагерей особого назначения – кого на торфоразработки, кого на лесоповал. У Архангельской башни рельсы делали крутой поворот, и вагонетки гремели к лагерным станциям у озёр Перт и Филимоновское, Ягодное и Пафнутьево… Паровозик свистел и жутко чадил, пуская чёрный дым над водами Святого озера…

Вдруг… золото зашевелилось. Из-за кочки выпрыгнула рыжая лиса. Красота-то какая! А ведь мудрейшие из мудрых писали на страничках своих учёных трудов: «На островах не щебечут птицы в лесах, нет… ни рептилий, ни пушных зверей, ни хищников». Это непорядок в учёных бумагах – лисы на Соловках точно есть. И та самая лиса не убежала, а чуть отошла в сторонку, а движением хвоста будто приглашала, заманивала в лесные владения, мол: «Идём со мной! Идём со мной!» И я покорился её рыжему хвосту…

После аэродрома лиса пошла не к губе Долгой, а повернула на восток, я следом за ней. Плутовка была дружелюбна, шла чуть впереди, временами оборачивалась с вопросом в хитро прищуренных глазках: не отстал ли? А потом улыбалась самой милой лисьей улыбкой. Вот и осталась позади взлётная полоса, и началась заросшая травой дорога на Муксалму…

Как же увлёк этот странный поход: странник с фотокамерой и лиса-экскурсовод. И будто остальной весь мир не существовал, был где-то далеко-далеко, напоминая о себе порывами ветра в вершинах деревьев. Рыжая свернула на еле заметную левую тропу: вот и она – неприметная высотка, Филипповская пустынь. Именно здесь в XVII веке была келья игумена Филиппа Колычева. Потом, будто обознавшись, лиса вновь повернула на главный маршрут. Вновь продолжал движение за её рыжим хвостом…

Тогда вдоль дороги на Муксалму стояли, как в стародавние времена, вестовые столбы с наклонными чёрно-белыми полосами, а наверху – указатели пройденных километров. Смутно припоминаю цифру «3», когда лиса шмыгнула, но уже на правую тропу, увлекая на безымянный мыс.

То была узкая каменистая гряда, далеко вдающаяся в Торфяное озеро. Мыс закончился песчаной лужайкой, обрамлённой каменными валунами. Вот где потайное место, где игумен Филипп Колычев пребывал в полнейшем уединении. Вот где молился о будущем православной Руси, размышляя, как надо переустроить эту огромную и несметно богатую страну. Но, сиживая на мысу Торфяного озера, Филипп не знал и не ведал, что вскоре Иван Грозный призовёт его в Москву белокаменную и именно он – будущий митрополит всея Руси. А главное, игумен Филипп Колычев никак не ведал, что за свои земные подвиги, страдания и молитвы он будет причислен к лику святых.

А плутовка всё дальше манила своим рыжим хвостом, мол, «не тормози, впереди ещё долгий путь!». Она зорко смотрела, чтобы на неё фотокамеру не поднимал. Её она очень боялась и сразу убегала в лес, как бы давая сигнал: «Иди, но не фотографируй. Если не по‑моему будет, я сразу уйду!» Пришлось подчиняться, ведь таковым был наш уговор…

Шли час, шли второй – она впереди, я позади. А куда и зачем идём, так и не ведал. Минули Большое Каменное озеро, а после начался низкорослый лес, послышалось дыхание моря. Потом вместе с лисой шли по долгой каменной дамбе через пролив Железные Ворота на остров Большая Муксалма.

Там против старых кирпичных строений плутовка видом своим показала: «Стоп! Пришли. Мы у цели». Сделала круг, присела и дружески завиляла хвостом и мордочкой указала на некое местечко в траве. Опустила острую мордочку и подняла на меня хитрые глазки, мол, бери, теперь это твоё.

Подошёл – в сочной, ещё не пожелтевшей траве лежал образок Владимирской Божией Матери в рамке из жёлтой латуни с тиснением дивного цветочного узора. Богоматерь на правой руке держала маленького Христа, а младенец трогательно прильнул к материнской щеке. То был священный образ для православной Руси.

А лиса, этот не прописанный в соловецких книгах зверёк, нашла чью‑то пропажу, привела и в руки мне отдала. Рыжая сидела и облизывалась, всем своим видом показывая, что довольна превосходно закончившейся историей. И тут согрешил: сделал единственное фото этой довольной лисы, а плутовка, явно обидевшись, сверкнула рыжим хвостом и шмыгнула в соседний лес… Она больше не возвращалась.

Назад летел, не замечая раскисшей дороги. Шелоник вновь усилился, бросая в лицо последние жёлтые листья. В обители поведал иноку Семеону всю эту странную историю, на что получил такой вот ответ: «Чудеса, однако! Тварь Божия, а с разумением…»