Кудрявцев Э. В ту августовскую неделю…

На столе у меня групповой снимок музейщиков, сделанный у входа в Спасо-Преображенский собор на Соловках. Музею-заповеднику уже тридцать лет, и в первый, да, наверно, и в последний раз по любезному приглашению тогдашнего директора А. Я. Мартынова собрались люди разного возраста, отдавшие многие годы жизни нелегкому музейному делу.

Программа мероприятий в связи с тридцатилетием (1967–1997 гг.) была составлена с размахом: тут и праздничная служба в Спасо-Преображенском соборе, и автобусные экскурсии по маршруту гора Секирная – Савватиево-Исаково, и посещение Большого Заячьего острова, и прогулки по озерам и каналам. Не буду трудить читателя описанием: все это писано-переписано тысячи раз, и для нас, музейщиков было лишь тем интересно, что “лошади просвещения”, так сказать, менялись местами с пассажирами экипажей, коль скоро экскурсии проводились для музейщиков, а не ими, все три поколения коих встретились наконец в иконописной палате, на вечере встречи коллег-сотрудников СГИАМЗ (нам хорошо известна расшифровка этой аббревиатуры!).

И, наверно, раскрыв свои самодеятельные таланты (а без гитары, говорят, на Соловках нечего делать), пошутив не без горечи, посмотрев слайды и видеофильмы, вспомнив «старые добрые времена» (а они в силу аберрации человеческой памяти всегда добрее нынешних), мы расстались без большой надежды встретиться друг с другом еще когда-нибудь. Да и где достать средства, когда жители поселка не могут годами добраться до Москвы или даже Архангельска? Но пути Соловков неисповедимы, и тут, где прошлое, настоящее и будущее существуют одновременно, невольно берешься за перо и пытаешься хотя бы остановить мгновение. Его даже не надо укрупнять.

Говорю о посещении кладбища поселка в знак памяти коллег-музейщиков. И если Соловки – тема необъятная, то ведь и слово об ушедших тоже. Вот могила прекрасного фотографа Пудова, блестящего орнитолога, несколько лет прожившего Робинзоном на одном из северных островов и, за неимением инструмента, учившегося играть на рояле по расчерченной доске. Невдалеке лежит художник Сережа Краснокутский, нашедший себя не в оформлении музейных стендов, а в работе с мелкой пластикой и резьбе по дереву. А вот могила старого десантника Петра Фомича, в качестве заведующего хозяйством поднявшего гостиную в Новобратском корпусе на недосягаемую высоту (обслуживания, конечно). Вот трагическая журналистка Антонина Мельник. Какие люди! И, увы, как много их легло в эту горькую землю в тридцать лет! Но довольно, остановимся, чтобы не превратить радость встречи с коллегами в горестный поминальник.

Повторяю, я не пишу о проблемах Соловков. Столь же мудро мы отказались тогда и от проведения круглого стола на тему: «Проблемы Соловецкого музея-заповедника: поиск решения». Помилуйте, какие же решения, когда денег нет? Аналогов подобного музея в нашей стране нет, перестройка и постперестроечное время еще прибавили трудностей, и недаром жители Соловков считают себя моделью России: выкрутятся они – выкрутится и страна. Но жизнь не просто теплится, жизнь идет: отреставрирована Грановитая палата Соловецкого кремля, восстановлен интерьер Благовещенской церкви, в Спасо-Преображенском соборе служат. Редкий случай: музею и церкви удалось наладить взаимодействие, главным образом, благодаря доброй воле настоятеля монастыря отца Иосифа и администрации музея-заповедника.

А находки могут быть у музейщиков самые невероятные. Расскажу об одном таком поразившем меня случае: решили привести в порядок дверь в Благовещенскую церковь, очистить ее и заново окрасить. Оказалось, что это икона! Символично и то, что это произошло накануне перенесения мощей преподобных летом 1992 года. В процессе реставрации выяснилось, что известный житийный сюжет прибытия преподобных Савватия и Германа на Соловки передан иконописцем на почти академическом уровне первой половины XIX века, но подан очень «по-соловецки». Крест на срубе – железная наседка на деревянной лопате – преподобного Германа. Перспектива, напоминающая вид Секирной горы, колорит земли и неба – все подано достоверно, целостно и выразительно. Это действительно духовное изображение реальных, но святых людей. Реставрацию иконы провел мастер из Звенигорода Алексей Леонидович Мирошниченко. Судьба этого образа, обстоятельства обретения и его смысл: прибытие преподобных на остров в «малой ладье», водружение креста и начало освоения острова выдвигает икону в ряд особо значимых соловецких символов.

Но что не является символом на Соловках? Я снова смотрю на групповой снимок музейщиков и замечаю, что на нем нет моего дорогого друга, Василия Николаевича М. В дни встречи он был в командировке на Онеге, по благословению Владыки водружал крест на одной из церквей.

Мне удалось повидаться с моим другом в Архангельске. Мы постояли, обнялись. «Ты переходишь преподавать в нынешний ваш университет, даешь консультации сценаристам, – сказал я ему, – выпускаешь книги, пишешь статьи, скоро защитишь диссертацию. Человек ты талантливый, это понятно. Но почему ты взлетел так быстро и внезапно?»

Василий подумал немного и вдруг распахнул ворот рубашки. “Мою жизнь, с моей точки зрения, изменил один случай, – сказал он. – Посмотри, на моей груди крест семнадцатого века. С ним связана история, о которой я тебе сейчас расскажу. Десять лет назад, вскоре после твоего отъезда с Соловков, я ушел со службы в отделе пропаганды музея-заповедника и стал работать с поселковыми подростками, организовал клуб. Поселковый совет выделил мне помещение: две комнаты, и даже дал одну штатную единицу. Видимо, прослышав про это, ко мне подошел один соловчанин, «косивший» под юродивого. «Я уволен по статье за пьянку, – сказал он, – и мне нечего есть. Возьми меня на работу, если не боишься».

Я оформил его истопником, дал денег на еду – он отдал мне долг с первой получки. Работал добросовестно. Вечно что-то чинил, приносил и отдавал мне. Как-то принес примус. Я стал отказываться. «Возьми – настоял он, – пригодится». Пригодилось – чай заваривал.

Создавалось впечатление, что он за мной постоянно наблюдает. Все же отношения между нами были почти идиллическими. И вдруг поселок взволновал невероятный по дерзости случай ограбления. Только что на Соловках была организована православная община. Христиане собирали деньги для своих нужд. И что же? Дверь в помещение, где они иногда бывали, взломали, деньги – большие деньги для того времени – исчезли. На столе был оставлен человеческий череп.

Наутро я пришел на службу. Истопник уже топил печь. Внезапно открылись двери, вошли два милиционера, взяли моего истопника за белы руки. Я настолько не врубился в ситуацию, что спросил: «Что случилось? Куда вы его уводите?» И задал еще один вопрос: «Надолго?» Криво усмехнувшись, один из них ответил только на мой третий вопрос: «Надолго. Думаем, что надолго».

Оказалось, мой истопник ограбил православную общину, но деньгами не успел воспользоваться. Милиция быстро вышла на след. Потом я получил письмо с зоны, где соловецкий юродивый писал, что работает, как всегда, добросовестно, жаловался на плохую кормежку. Просил переслать посылку: сухарей и – если возможно – сала. Я послал. Потом еще несколько раз. Но тут в связи с перестройкой в юриспруденции появились новые веяния – стали отпускать тех, кто честно трудился, а до суда не причинял остальным особого вреда. Так что в один прекрасный для него день мой истопник оказался на свободе, приехал на Соловки и зашел ко мне. „Ты единственный человек в мире, – сказал он, – кто в этой жизни отнесся ко мне прилично. Теперь ты мне как брат. Давай обменяемся крестами”.

Я снял свой небольшой крестик, какие продаются в церквах, он его надел, а мне отдал большой медный крест семнадцатого века и рассказал вот какую историю.

Когда-то он работал в реставрации. Как-то им потребовалось по работе отодвинуть могильную плиту. Дело шло к концу смены. Возились долго, темнело. Под плитой обнаружили скелет монаха в мантии и с крестом. Выпить, понятное дело, всегда хочется. Но боялись нарушить покой мертвеца. Крестный мой брат оказался отпетым: спрыгнул в могилу, чтобы показать, что он ничего не боится, обшарил мертвеца, только какие такие сокровища могут быть у монаха? В раздражении гробокопатель схватился за крест. Не поддается, нажал на шейный позвонок, отделил череп, поднял его на поверхность вместе с крестом, вылез. Надел крест. Товарищи промолчали – и не осуждали, и не одобряли, помогли опустить могильную плиту на место и разошлись.

Потом по ночам мародеру снились яркие сны, и все очень неприятные, но о содержании их он никому не говорил. С целью отомстить „тем” (православным) он и череп при грабеже на стол выставил, вот, мол, верующие, ваша святыня – думайте побольше о вечном, о смерти, а мне деньги треба.

В лагере крест хотели отобрать – он не растерялся, закричал: «Вы что, не видите, это подделка, еще и грубая?» Оставили – такие там знатоки…

После обмена крестами юродивый мой нигде не работал, но деньги на выпивку находил. И когда я в очередной раз вернулся на Соловки, я с сожалением узнал, что крестный брат мой умер от опоя – перебрал дешевой, плохо очищенной водки.

С тех пор жизнь моя разительно изменилась. При моем участии создан православный центр, я преподаю. Но самое главное: я почти физически чувствую все убыстряющееся движение времени. Если раньше на решение той или иной житейской, научной или творческой задачи уходили долгие годы, то теперь передо мной словно кто-то ковровую дорожку стелет и развязывает, распутывает узел за узлом за месяцы какие-нибудь. Время вовсе не то, что мы о нем думаем. И никакое оно не линейное. Ну, да это другая тема, – закончил мой друг.

А я подумал: духовная родина твоя – Соловки – ориентирует тебя, как птицу в полете. И что-то рано средства массовых коммуникаций хоронят и Соловки, и Петербург, и нас, русских. И как не случайны все эти «случайные» совпадения, с которыми мне посчастливилось соприкоснуться за ту неделю пребывания на Соловках.