П.Л. Беседа с паломницей Еленой Лосовской из Санкт-Петербурга

П. Л.: Начнем с традиционного вопроса - как Вы попали на Соловки?

Ел.: Мой папа служил капитаном на военном катере «Беломорец», на том самом, на котором в 1992 г. (еще до прихода отца на катер) в Соловецкую обитель привезли мощи преподобных Зосимы, Савватия и Германа. Но папа был человеком далеким от церкви и понять, что такое монастырь, монашество, к сожалению, так за 10 лет и не смог. Тем не менее, их катер ежегодно привозил на Соловки военных-паломников. На Соловках побывали и моя мама, и братик, а мне всё никак не везло. И я, после рассказов родных, попасть туда мечтала. И уже после того, как папа уволился в 2005 г., я твердо решила самостоятельно отправиться на Соловки. В Мариинском театре, где я работала, в августе обычно все отдыхают, но меня вытащили из отпуска, чтобы я срочно готовила к началу сезона новую партию Лю в опере «Турандот» Пучинни. Партию я выучила удивительно легко и быстро. До открытия сезона осталось еще несколько дней, и я решила наконец-то отправиться на Соловки, тем более что моя знакомая туда должна была ехать.

Прибыли на Соловки, сразу попали под благословение отца Германа. А я ведь тогда даже не была православной. Меня в детстве в католичество крестили. Папа ведь родом из Белоруссии, а предки его были поляками. Поэтому вся родня - католики.

Теперь понимаю, паломничество на Соловки было, конечно, не случайным - душа-то уже томилась, искала истины…

На Соловках созрело решение перейти в православье. Сказала отцу Герману, что у меня только три дня, а потом должна лететь в Питер - петь в спектакле. Батюшка говорит: «Хорошо». Но Божией воли креститься на третий день мне не было, отложилось еще на два дня. Прошли эти два дня, отец Савватий произвел полагаемый при переходе из католичества в православие чин и… со мной что-то случилось. Как будто шкура старая спала, глаза открылись, мозг иначе заработал. Одним словом можно сказать: просветление произошло. Я ощутила Бога. Еще через пару дней я встретила отца Германа. Он говорит: «Ну что, Елена, покрестилась? Надо теперь в театр возвращаться?» А я говорю: «Батюшка, я никуда не хочу. Я тут хочу быть». Он говорит: «Хорошо. Оставайся еще на недельку». Я тогда послушание в трапезной выполняла. А Ксения сказала батюшке, что я певица. И он благословил меня петь на клиросе. Я с церковными песнопениями тогда не была знакома. Даже «Верую…» не знала.

П. Л.: А Вы в храм-то ходили до Соловков?

Ел.: Заходила. Но неудачно. Меня прямо выносило их храма. Я сути православья тогда не понимала. Золото, убранство в церкви раздражало.

П. Л.: Но вернемся на Соловки…

Ел.: Так что стала потихоньку петь с женщинами на клиросе. Через неделю опять меня батюшка спрашивает: «Ну как Елена? Не пора ли тебе в театр возвращаться?» А я в слёзы: «Никуда я отсюда не хочу ехать!» Хотя из театра меня уже разыскивают. Звонят, ругаются: «Ты где шляешься? Начало сезона, а тебя нет». Я им ничего не могла объяснить. Они не понимали, что со мной творится. А я уже и к клиросу приросла, и поняла, что надо для себя какую-то другую тропинку искать в жизни. В театре душу спасти сложно.

Пробыла я на Соловках еще две недели, а потом поехала в Петербург с заявлением об уходе из театра.

Еще важно такое обстоятельство сообщить. За 4 месяца до моей поездки на Соловки, в мае умерла моя тетка, тетя Лида. Родная сестра моей мамы. Жила она в Новгороде. И, как и мама, была некрещеной. Однако после её похорон моя мама почему-то сказала: «Ничего мне не надо. Дайте только икону, которая хранилась у сестры». Привезла она эту икону к нам домой. Я ее даже не разглядела.

Так вот, когда я на Соловках стала знакомиться с православьем, мне вдруг стало необходимо узнать, что за икона попала к нам из Новгорода. Позвонила маме, которая, как и отец была далека от церкви. (Очень они переживали из-за моей поездки на Соловки и, особенно из-за решения уйти из театра.) Мама, по моей просьбе стала описывать, что изображено на иконе: «Стоит женщина. На животе у неё круг. В нем изображен ребенок». Я говорю: «Женщина - это Божия матерь. Ребенок - это Господь наш, Иисус Христос-младенец». Прошу: «Еще расскажи про икону». Она: «У женщины руки подняты». Я говорю: «Понятно. Это икона Знамения». Спрашиваю: «Всё?» - «Да нет. Там по бокам ещё четверо мужчин стоит». Прошу прочитать имена мужчин. Добиться ответа от мамы сначала не сумела: «Не знаю, что над ними написано. Всё мелко и непонятно». Потом уже папа взял лупу и сумел прочитать. Оказалось, что на иконе Знамения, рядом с Богородицей изображены предстоящие Зосима, Савватий и Герман Соловецкие. Про четвертого мужчину, имя которого папа прочесть не смог, я сама уже догадалась, что это Елеазар Анзерский. Видела такую икону в храме на Соловках.

История с иконой «Знамение» очень сильно подействовала на меня и на маму тоже. Я ей говорю: «Ну вот, ты же сама эту икону соловецкую у тети Лиды выпросила. Потому судьба моя так и повернула к Соловкам». Конечно, такое чудесное стечение обстоятельств, просто удивительное, не могло быть случайностью.

П. Л.: Я хочу, возвращаясь к сказанному, задать уточняющий вопрос: Вы сказали, что приехав на Соловки, сразу же подошли под благословение к отцу Герману. Вы до приезда на Соловки знали про нашего батюшку-монастырского духовника?

Ел.: Чтобы ответить на этот вопрос, мне придется рассказать еще одну удивительную историю.

Ровно за год до моего приезда на Соловки, в сентябре 2004 г. квартиру подо мной сняли новые незнакомые люди. Современные девочки. Кто-то из них курит, кто-то пиво пьет на лестничной площадке… Общаться с новыми жильцами у меня желания не появилось. Но познакомиться пришлось, ввиду чрезвычайной ситуации. Я сама жила в этом доме всего третий год. Постепенно проводила ремонт в своей квартире. За месяц до случившегося мне поменяли сантехнику. Все работало нормально, и вдруг случилась беда. Произошло это в три часа ночи. Я спала. Меня разбудил настойчивый звонок в дверь. В ужасе выскакиваю в коридор: «Что случилось?», а там уже по щиколотку воды. Хлещет из туалета. Спросонья открываю дверь на лестничную площадку. Там девчонки из нижней квартиры: «Вы нас заливаете!» Я говорю, что уже это поняла, но не знаю, что делать - шланг у бачка сорвало и из него хлещет вода. Сами мы, женщины, утихомирить возникший в моей квартире фонтан не могли. Пришлось соседей будить. Нашелся мужчина, у которого были инструменты и таланты водопроводчика. Он устранил аварию. А нам спать уже не пришлось - ликвидировали последствия. Так я и познакомилась с девочками. Оказалось, не такие уж они плохие были, как показалось мне на первый взгляд. Особенно меня потрясло, что они даже никаких претензий мне после не предявляли. Я думаю: «Ну как же так? Я их залила. Ущерб причинила, а они от меня никакой компенсации не требуют. В наше время просто удивительно». И купила я вина, тортик, шоколадки и позвала их к себе. Оказалось, что девочки каждый год бывают на Соловках. Очень им там нравилось.

Конечно, сейчас я понимаю, что наше странное знакомство с юными соседками тоже было промыслительным. Именно они про отца Германа и отца Зосиму рассказали. И мне тогда ужасно захотелось поехать на Соловки. Так что не только из-за своего отца-капитана я на Соловки стремилась.

П. Л.: И еще один вопрос. Как Вы сумели порвать с театром? Однажды я беседовал на Соловках с Алексеем Петренко - православным человеком, талантливым актером, всю жизнь отдавшим театру и кино. И он честно сказал, что, по его мнению, театр - искусство не от Бога, а от дьявола. Актер чувствует это, но вырваться из когтистых лап у него нет сил.

Ел.: Но я в театре работала не всю жизнь, а всего пять лет. Это - не срок.

П. Л.: Но Вы же, наверное, и учились до этого?

Ел.: Да, было еще 10 лет учебы.

П. Л.: А где?

Ел.: Начинала я в Архангельске…

П. Л.: Там родились и детство провели?

Ел.: Нет. Родилась и училась до 8 класса в Кронштадте У меня там отец служил. Потом его перевели на Новую Землю. Там я школу закончила.

П. Л.: На Новой Земле, наверное, интересно было.

Ел.: Да, «очень интересно»:15 домов, сопки и ни одного дерева. Белые медведи кругом поджидают. Съесть норовят. А Архангельск оказался ближайшим городом для моего музыкального обучения уже после 11 класса. Но в архангельском музыкальном училище я была только два года, а потом сама, не советуясь с родителями, перевелась в петербургское училище. 5 лет занималась там. Потом работала в группе русской песни «Субботея». Настолько это все было мне дорого, близко. От души пели. Гастролировали по России, бывали и за границей. 7 лет мы вместе работали. Хорошие там люди собрались. До сих пор общаемся, дружим.

П. Л.: А как вы в «Субботею» попали?

Ел.: В 90-е гг. выживать было сложно. Родители мне материально помогать уже не могли. А деньги были нужны. Одна дорога ежедневная из Кронштадта в Питер почти всю стипендию съедала. Пыталась искать хоть какой заработок. Даже в официантки пробовала пойти. Но меня не взяли. И вдруг однажды пришла рано, в полседьмого в училище и вижу, на доске новое объявление повесили: Группе «Субботея» требуется солистка. Ну, я и подумала: «Чего это оно тут висит?» Сняла объявление, чтоб никому не досталось, и пошла на прослушивание. Помню, потом повинилась, что объявление сорвала. «Но я потому сняла, что вы все равно кроме меня никого бы не взяли!» Такие тогда у меня были юношеские уверенности. Но они, кстати, и помогали во многом. В консерваторию на певческое отделение сразу сумела поступить. Там меня терпели. Вечные отпрашивания, гастроли… Всегда отпускали. Прощали.

А потом, из-за моего голоса, пригласили в Мариинский театр к Георгиеву. Папа-военный был категорически против того, чтобы я стала певицей, актрисой театра. «Моя дочь - певичка? Никогда!»

П. Л.: Это он вас уберечь хотел…

Ел.: Наверное. Уже потом, только когда у меня появились успехи в Мариинском театре, начались международные гастроли (почти весь мир с театром объездила!), он изменил свое мнение и стал гордиться дочкой.

П. Л.: Как Вам в театре жилось?

Ел.: Атмосфера была совсем другая. Не то, что в «Субботее». Кстати, мне в театре сразу заявили что солистка Мариинского театра по статусу не может петь в какой-то «Субботее». Уходить от ставших мне близкими людей мне было очень тяжело.

П. Л.: Но Вы же, наверное, не сразу стали солисткой?

Ел.: Практически сразу стали назначать на главные партии. Голосище у меня такой, что маленькие партии им не спеть. Да и рост - каланча! На сцене в массовку не спрячешься.

П. Л.: А в церковном хоре приходится смиряться?

Ел.: Иногда приходится. Дашь громкую ноту, потом себе внушаешь: «Так. Хватит, хватит. Стоп». Но, конечно, и я сама изменилась. Уже нет этого масштаба солистки, который из меня выпирал. И нет потребности, заполнить весь зал своим голосом. Наоборот, радуюсь, что не нужно больше давить горло, напрягать мышцы, связки. Не нужно вылезать из себя. Что Бог дал, тем и пользуйся!

П. Л.: Господь сказал: не сотвори себе кумира. А ведь актеры, как и спортсмены фактически превращают свое тело, свой организм в этого самого кумира. По-моему, это настоящее извращение. Достаточно посмотреть на то, как певцы берегут свой голос!

Ел.: Это действительно, страшное дело! Твой центр, смысл твоего существования - голос. Ведь почему я ушла из театра? Я не могла больше так жить. Чаша жизни переполнилась грехами. Когда осознаешь, что не ты живешь, не ты нужен людям, а твой голос. Страшно становится. И ты, как дурак, вокруг него вертишься. Ну, правда! Голос - центр Вселенной. И твои близкие, твои родственники все хлопочут вокруг него. Это ужасно! Когда я это осознала, то почувствовала отвращение к себе, к профессии, ко всему.

И еще хочу рассказать. Я никогда не любила отдыхать на Юге. И даже когда, после поступления в театр, появились финансовые возможности, я не ездила в отпуск. Я не умею отдыхать. Лучше поучу новую партию, роль. Я по характеру трудоголик, фанат.

И вот за год до Соловков меня уговорили девчонки из театра - поехала с ними на Юг, в Сочи. Однажды, гуляя по берегу моря, я вдруг увидела детишек. Они радовались жизни, были свободны, естественны. А мы ведь отучились так жить. И я сказала подругам: «Девчонки, я поняла, что не живу, а надуваю мыльный пузырь, который когда-нибудь лопнет». Они так смеялись! Я им говорю: «Я вот дую, дую, дую. Пузырь раздувается. Всеми цветами радуги переливается. Все в восторге. И пузырь всё растет, растет! А потом - бабах! И нет пузыря. Осталась мокрая лужица».

П. Л.: Поразительно, что такое осмысление своей жизни, Господь открыл Вам на курорте, где люди, обычно бездумно порхают как бабочки-однодневки. Но Дух Святой дышит, где хочет. Видно, пришло время открыть Вам истину.

Ел.: Да. И еще я сказала тогда: «Девчонки, вот сейчас я бы ушла из театра. Не могу там больше! Если что-то появилось бы в моей жизни, я бы всё бросила». А они: «Да перестань! Никогда ты из театра не уйдёшь!» Через год это «что-то» появилось - Соловки. И девчонки мне сказали: «А мы ведь тогда на берегу Черного моря не верили, что ты способна на такой поступок».

П. Л.: Тяжело, наверное, Вам такой было существовать в театре?

Ел.: Если бы Вы задали этот вопрос в первый год моей работы в театре, я бы много Вам наговорила. Но потом что-то переменилось. Сейчас вспоминается только хорошее. Я сначала, по молодости, как и другие, многим возмущалась. Но потом осознала, что изменить ничего не смогу, но и жить, мирясь с этим, тоже не смогу.

Вначале был порыв. Хотелось петь, петь. Выходить на сцену каждый день, исполнять все главные партии. А потом поняла, что того, что тебе хочется, быть не может. И надо просто работать. Постоянно быть в тонусе. Играть не только на сцене, но и в жизни. Люди привыкли, что ты всегда веселая, радостная. Улыбаешься. А это мне трудно. Я представила себе: «Вот мне пятьдесят. И я должна зачем-то прыгать по сцене. Эти новые режиссеры будут тебя заставлять быть гимнасткой, а не певицей. И еще им хочется, чтобы все на сцене были, как можно больше раздеты. Заставят меня бегать в мини-юбке или вообще голой, с алыми губами, накладными частями тела и органами». Нет! Я не хочу участвовать в этом ужасе!

Наверное, во мне наступил момент взросления. Поиграла в детство и хватит.

П. Л.: Но это, по-моему, поразительно! Ведь театр затягивает человека как топкое болото. И никого не отпускает.

Ел.: А мне, наверное, Соловецкие преподобные помогли. Думаю, если бы не они - и меня бы театр не отпустил.

Но, Вы знаете, мне бывает иногда страшно. А что, если театр меня не навсегда отпустил? Вдруг, мне опять захочется петь? Может быть, мне предложат партию Иоланты. Я ведь очень хотела её спеть на сцене, но в репертуаре этой оперы не было. А теперь, когда я ушла из Мариинского театра, ставят.

Или вдруг напишет какой-нибудь юный талантливый композитор православную оперу. И меня благословят в ней петь. Я не от чего не зарекаюсь. Не как я, а как Ты, Господи!

А пока пою в церковном хоре, детишкам преподаю, частные уроки веду, в Братстве православном помогаю с пением. Слава Богу за то, что нам дает. И за то, что даст впереди - слава Богу! Слава Богу за всё!