Цыпин В., прот. К свободе призваны вы, братия

– Отец Владислав, давайте обратимся к методу научной реконструкции – попытаемся перенестись в те обстоятельства, в которых оказалась Русская Православная Церковь после революции. Что мы увидим, ощутим, узнаем?

– К концу 1920-х гг. практически все монастыри на территории России были закрыты. Крепости и оплоты Православия разорены: где-то уже были клубы, зернохранилища, тюрьмы, лагеря, психиатрические больницы, медвытрезвители. Церковь еще сохраняла свои приходы, объединяя наиболее здоровые нравственные силы несломленного народа, но и они уже могли вот-вот рассеяться: поражу пастыря, и рассеются овцы (Мф. 26:31), – духовенство убывало из-за многочисленных арестов. Уже тогда совершались расстрелы. Процесс 1922 г. в Петрограде по делу митрополита Петроградского и Гдовского Вениамина (Казанского; †13.08.1922) закончился четырьмя смертями (приговорили к казни десятерых, но шестерых помиловали). Вторая половина 1920-х гг. до 1929 г. была относительно спокойной. Большинство арестов епископов заканчивалось тогда ссылками, реже – заключениями в лагеря. Хотя на Соловках в то время находилось уже около 20 архиереев.

На рубеже 1920– 1930-х гг. была предпринята попытка нанести смертельный удар по Церкви, но к концу 1931 г. она была приостановлена. Все решительно ужесточается с 1935 г., когда начинается разгром церковной организации, закрывается Священный Синод. А затем в 1937– 1939 гг. репрессируют большинство духовенства. Епископы в эти два года почти все были расстреляны. В живых осталось около 20-ти архиереев, и лишь четверо из них занимали кафедры. Храмы тогда закрывались в массовом порядке: на территории всей России осталось не более 100 действующих православных церквей. Столько же примерно храмов осталось на Украине. И меньше – в остальных союзных республиках вместе взятых.

Потом ситуация опять изменяется: репрессии стихают. Государство присоединяет территории Западной Украины и Белоруссии, Эстонии, Латвии, Литвы, Бессарабии, и церкви на этих территориях как правило остаются действующими. Перед Великой Отечественной войной в Русской Православной Церкви действовало уже более 4000 приходов, существовало более 10-ти архиерейских кафедр, занятых архиереями.

Однако кроме внешних репрессий, советская власть постоянно сеяла и провоцировала разделения внутри церковного народа и духовенства. Усилиями гражданской власти появилась ересь самосвятов на Украине и обновленческий раскол. Были и другие более мелкие расколы, например, так называемый григорьевский.

– А чисто внутрицерковные разделения тоже имели место быть?

– Да, и такое явление более сложного характера было как отделение «непоминающих» от митрополита Сергия (Страгородского; †15.05.1944), исполнявшего во время заключения Местоблюстителя Патриаршего Престола священномученика митрополита Петра (Полянского; †10.10.1937) обязанности его заместителя. 7 мая 1927 г. митрополит Сергий обратился в НКВД с ходатайством о легализации церковного управления. Этому предшествовало его освобождение после заключения, во время которого с ним велись переговоры. В частности от него потребовали сделать заявление в поддержку советской власти, а также устранить от управления епархиями епископов, находившихся в заключении или ссылке.

Вскоре митрополит Сергий вместе с образованным им Синодом опубликовал знаменитую Декларацию 1927 г., которая вызвала возмущение среди части епископата, духовенства и церковного народа. Группа епископов числом около 30 из общего количества 200 канонических архиереев выступила тогда с критикой митрополита Сергия. Среди них был и временно управлявший Вятской епархией епископ Виктор (Островидов; †2.05.1934): получив «Декларацию», он отослал ее обратно в Патриархию. А вслед затем отправил и письмо с весьма мрачной оценкой документа и его автора.

Часть епископата не стала поминать имя митрополита Сергия за богослужением. Нельзя сказать, что они при этом отвергали право митрополита Сергия на заместительство Местоблюстителя (были и такие, но их немного). Просто большинство из них считали, что так как главой Церкви является митрополит Петр (Полянский), то его поминовения достаточно. Митрополит же Сергий в 1927 г. для укрепления церковной дисциплины издал указ о поминовении его имени вслед за именем митрополита Петра. Именно этот указ «непоминающие» отказывались выполнять.

Большинство из них занимали более жесткую позицию относительно государства. Они считали, что митрополит Сергий пошел слишком далеко по пути компромиссов. Но лишь немногие из них полагали, что вообще никаких компромиссов быть не должно. Все-таки в большинстве случаев «непоминающие» были людьми достаточно трезвыми и не настаивали на том, чтобы Церковь ушла в катакомбы и прервала какие-либо контакты с государственной властью. Эти крайности встречались, конечно, в представлениях отдельных священников, но среди епископата они были исключением. Большинство же оппозиционеров считало, что митрополит Сергий пошел на избыточные уступки, которых следовало избежать.

– Какие разные версии происходящего в стране сейчас, уже с позиции вдумчивого историка, можно выделить из существовавших тогда?

– Осмысление самими современниками того, что с ними происходит, я бы разделил на три подхода.

Во-первых, наиболее мягкая оппозиция митрополиту Сергия – это те, кто считал, что надо было тверже защищать позиции Церкви и «выторговать» больше прав. Однако эти оппозиционеры в целом воспринимали происходящее в стране так же, как и сам митрополит Сергий: большевики пришли надолго и с ними как-то необходимо уживаться.

Во-вторых, следует сказать о самой жесткой оппозиции митрополиту Сергию. Правда, эти оппозиционеры были даже не среди «непоминающих», которые все же находились в стране и воочию видели, что здесь происходит, а в эмиграции. Это архиереи РПЦЗ (Русской Православной Церкви Заграницей). Позиция их была такова: большевики пришли ненадолго. С часу на час, с дня на день, с месяца на месяц советская власть погибнет с шумом (Пс 9. 7). Для эмигрантов было типично «чемоданное» настроение: большинство, если не все, надеялись в скором времени вернуться на Родину. Поводы для таких надежд действительно постоянно возникали. В 1920-ые гг., когда в стране начался НЭП, ждали его развития, которое приведет к идейному перерождению советской власти. Потом надеялись на крах коллективизации – не верилось, что традиционное русское крестьянство можно заставить жить не так, как оно жило испокон веков. Когда Черчилль к концу войны спрашивал Сталина, что самого тяжелого было пережито советской властью, Сталин назвал не годы гражданской войны, и даже не годы Великой Отечественной, которая на тот момент еще не была завершена, он указал на годы коллективизации. Именно во время коллективизации, считал он, все висело на волоске. Понятно, что и у зарубежников были основания полагать, что с провалом коллективизации советская власть прекратит свою диктатуру, исчезнет как небывшая. На крах советского режима надеялись и во время массовых репрессий 1937–1939 гг., поглотивших практически всех старых большевиков, объявленных тогда «врагами народа». Многими это расценивалось как самоуничтожение режима. Какие из этих надежд делались выводы? Не надо ничего уступать! – за то, что уступаем, еще придется отвечать.

И третья позиция, к которой был наиболее близок священноисповедник Виктор (Островидов), заключалась в ощущении того, что происходящее в стране, – это предвестия последних времен. Рухнула Православная Россия – рухнет и православный мир. Но при этом он надеялся на пророчества преподобного Серафима Саровского о том, что будет еще короткая «отдушина»: Церковь Христова восстановится еще на непродолжительное время. Узник Соловков профессор Иван Михайлович Андреев вспоминает: «Владыка Виктор был оптимист и верил в возможность короткого, но светлого периода, как последнего подарка с неба для измученного русского народа». Но так или иначе смягченные ощущения апокалиптического характера были священноисповеднику Виктору (Островидову) очень близки.

– В чем сущностная причина внутрицерковных разделений – в несогласии части епископата разделять ответственность за, как им представлялось, ошибки Священноначалия – тех, кто несет бремя административного управления?

– Я бы не стал так обобщать. В этих исключительно трудных обстоятельствах среди епископата были разные точки зрения на то, как следует выживать в этом жестком режиме.

Одним представлялось, что компромиссы неизбежны и идти по этому пути придется достаточно далеко. Митрополит Сергий говорил: если заставят нас, мы будем вынуждены уступать во всем, кроме того, что касается самой сути нашей веры, – то есть кроме отречения от Христа и от Православия, иными словами, возможно все, кроме искажения догматов, только у этого предела стоит выбор: исповедничество или отречение от веры и Церкви.

А другим казалось: скоро советская власть рухнет, поэтому необходимо отстаивать Русскую Православную Церковь во всей полноте ее традиций, что и делали зарубежники, консервируя и сохраняя в условиях эмиграции максимально возможную подробность палитры устоев.

Третьи исходили из эсхатологических представлений: уже приблизились последние времена, а коли так – то уже и не надо стремиться сохранить огромную Церковь для спасения десятков миллионов людей (которая при таком количестве верующих и молящихся в церквах не может быть нелегальной). Раз наступили времена антихристовы, значит надо уходить в катакомбы – быть Церковью избранных, как в первохристианские времена – малым стадом гонимых.

Митрополит Сергий такого развития не желал. И в то же время осознавал, что советский режим вовсе не упразднится в ближайшие годы. Примечательна беседа митрополита Сергия с делегацией «иосифлян» – сторонников митрополита Иосифа (Петровых; †20.11.1937), уволенного по требованию властей от управления составлявшей на тот момент эпицентр разделения «Ленинградской» епархии:

– Вот вы протестуете, а многие другие группы меня признают и выражают свое одобрение, – не могу же я считаться со всеми и угодить всем, каждой группе. Вы каждый со своей колокольни судите, а я действую для блага всей Русской Церкви.

– Мы, владыко, – возразил ему профессор настоятель кафедрального собора Воскресения на Крови протоиерей Василий Верюжский (†28.02.1955), – тоже для блага всей Церкви хотим потрудиться, мы не одна из многочисленных маленьких групп, а являемся выразителями церковно-общественного мнения Ленинградской епархии из восьми епископов, лучшей части духовенства.

Особенно характерным моментом в состоявшейся беседе было связано с замечанием митрополита Сергия: «Ну а чего же тут особенного, что мы поминаем власть? Раз мы ее признали, мы за нее и молимся. Молились же за Нерона?»

– А за антихриста можно молиться? – спросил профессор протоиерей Василий Верюжский.

– Нет, нельзя!

– А вы ручаетесь, что это не антихристова власть?

– Ручаюсь. Антихрист должен быть три с половиной года, а тут уже десять лет прошло.

Митрополит Сергий считал, что надо сохранить по-возможности большую, а значит и легальную Церковь для того, чтобы не малое стадо, но все те из русского народа, кто не отпал от Христа и веры, имели бы возможность молиться в Церкви, участвовать в Таинствах, жить церковной жизнью.

– В Русской Православной Зарубежной Церкви до сих пор высказываются достаточно радикальные точки зрения на то, что и открытый в контексте такого соглашательства с безбожной властью и идеологией храм внутренне для людей продолжает оставаться закрытым, так как живя в этой лжи, они продолжают себя оправдывать. А сам митрополит Сергий ни разу не высказал сомнения относительно практики приспособления к действующей власти, «перекрашивания, – выражаясь его же словами, – в коммунистический цвет»?

– Он мог усомниться в избранном направлении лишь в короткий промежуток 1937–1939 гг., когда, казалось, дело идет к совершенному уничтожению легальной церковной организации. И он действительно высказывался на этот счет. Но все-таки гонения к концу 1939 г. были приостановлены, а затем началась Великая Отечественная война, и положение Церкви изменилось к лучшему. Тогда он убедился, что выбрал верный курс.

– И с точки зрения настоящего исторического момента, обозревая развитие истории, этот курс оправдался?

– Я думаю, да. Но это не значит, что мы осуждаем тех, кто был в оппозиции. Мы не осуждаем. Это тема для исторического анализа.

– А какую роль сыграли оппозиционеры?

– Я считаю, их роль не надо усматривать именно в их оппозиционности. Они прославлены нашей Церковью не как оппозиционеры, но как новомученики и исповедники, потому что они остались верны Христу до конца. Претерпевый же до конца, той спасен будет (Мф 10. 22).

– Почему история разделений и расколов, как правило, связана с борьбой за границы Церкви?

– Потому что вопрос разделения или раскола – это всегда вопрос пребывания внутри Церкви или выхода за ее границы. Именно здесь и возникают ереси и расколы. В рассматриваемый период это были ересь самосвятов и обновленческий раскол. В случае священноисповедника Виктора (Островидова) имело место разделение в каноническом общении. Однако при целостном анализе исторической ситуации мы это разделение не должны квалифицировать как раскол. Если бы мы назвали это разделение расколом, то встал бы следующий вопрос: кто раскольники? Очевидно, что не митрополит Сергий. А если это были раскольники, то значит они были вне Церкви. Тогда о какой канонизации может идти речь?

– То есть в свое время стоял вопрос о возможности или невозможности канонизации «непоминающих»? На основании чего он был разрешен положительно?

– Прежде всего в силу того, что эта оппозиция не выходила за пределы верности возглавлявшему Церковь Местоблюстителю – митрополиту Петру (Полянскому).

Случаи разномыслия, доходившего даже и до вражды, в истории Церкви известны и между теми, кто впоследствии были причислены к лику святых. Разногласия возможны и между святыми, но не в пакибытии.

– Почему все-таки земная воинствующая Церковь иногда начинает воевать внутри себя?

– Един свят Господь Иисус Христос. А люди, даже святые, не совершенно свободны от греха.

– Чем тогда обусловлено единство Церкви?

– Единством веры, которое выражается в каноническом, евхаристическом общении.

– Отец Владислав, сейчас, после несостоявшегося Собора на Крите, ставшего и «не Святым и не Великим» вновь, как и в начале XX века, особенно актуален вопрос: что является основой свободы епископата, пастырей, мирян в Православной Церкви?

– В Православной Церкви нет доктрины о непогрешимости каких-либо лиц, включая иерархов и даже первого епископа. Где бы ни находилась его кафедра – даже в Фанаре. А раз не признается непогрешимость, значит возможна критика. Другой вопрос: целесообразна ли эта критика, уже не говоря о том, справедлива ли она. Но сказать, что критика в Православии не допускается в отношении первых лиц нельзя. Мы как раз последовательно критикуем папство, в особенности за его претензию на непогрешимость, следовательно, мы непогрешимости не усваиваем своим иерархам и первоиерархам.

– И за критикой не следуют административные прещения?

– Никаких административных мер за критикой не должно следовать. В рассматриваемый период административные меры налагались не за критику, а за разрыв общения и неповиновение.

– Какова в Церкви мера свободы епископата?

– Епископ подчиняется епископскому собору и признает первого епископа первым среди равных. По отношению к первому епископу лично епископ достаточно свободен. Что же касается соборной церковной власти, то епископ ей подчиняется. До революции эта соборная власть существовала в виде Святейшего Синода. Сейчас – это Архиерейский и Поместный соборы, Священный Синод. Но в 1920-е гг. исторические обстоятельства были таковы, что соборы не созывались, их просто невозможно было собрать. Синода, образованного Поместным собором 1917 г., уже не существовало. С 1923 по 1925 гг. действовал Синод, назначенный самим Патриархом Тихоном (Белавиным; †25.03.1925). В 1927 г. Синод образовал заместитель Местоблюстителя митрополит Сергий, будущий Патриарх. Таким образом, первый епископ тогда имел гораздо больше полномочий в силу того, что не было правильно организованной соборной власти. При митрополите Петре даже Синода не было, поэтому он был вынужден – даже не будучи Патриархом, а только Местоблюстителем – усваивать себе заодно полномочия и Синода, и собора, всю полноту власти сосредотачивая в одном лице. Единолично он не мог только совершать хиротонию во епископа, для этого он должен был приглашать других архиереев. Но он издавал единоличные указы о запрещении в служении епископов – в нормальных обстоятельствах функционирования соборной власти это невозможно. Но и Патриарх Тихон так до него поступал. С точки зрения канонических норм, это недопустимо: суд над епископом творит только епископский собор. Один епископ может инициировать суд, председательствовать на суде, но не может один епископ судить другого епископа, хотя бы он и был Патриархом. Но и Патриарх Тихон, и митрополит Петр, и митрополит Сергий издавали церковно-судебные акты, запрещающие епископов в служении. Из сана не извергали, но запрещать в служении – запрещали, потому что необходимо было как-то реагировать на происходящее в то исключительно трудное время.

– Можете привести конкретный пример критики Священноначалия?

– За известным интервью, которое митрополит Сергий дал сначала газете «Известия», а затем иностранным журналистам, со стороны критиков последовало обвинение: зачем же лгать, зачем утверждать, что у нас ничего страшного не происходит и Церковь не является в буквальном смысле гонимой? Однако митрополит Сергий был исключительно тонко мыслящий человек и очень хорошо чувствовал нюансы. Когда он говорил, что у нас нет преследований за веру и гонений на Церковь, он говорил в формальном смысле правду, потому что тут же ссылался на законы, а по законам вероисповедание не запрещалось. Однако он добавлял в интервью: есть эксцессы. Простодушный читатель мог, конечно, подумать, что он хочет сказать, что эксцессы иногда на местах случаются, а вообще все нормально. Но митрополит Сергий ничего не говорил о масштабах этих эксцессов. А их масштаб был грандиозным – это все понимали. Но по законам Церковь не была запрещена и принадлежность к вере не влекла сама по себе юридических ограничений (хотя следует заметить, что для духовенства до принятия Конституции 1936 г. такие ограничения все-таки существовали, но верующие миряне не были ограничены в правах). То есть митрополит Сергий формально говорил правду, и мог быть понят теми, кто хотел его понять. Но ищущим повод (2 Кор 11. 12) он этот повод предоставил.

– Какую позицию занимал священноисповедник Виктор (Островидов)?

– Священноисповедник Виктор (Островидов) не стоял на позициях радикального непризнания существующей власти. Например, в письме, где он критикует акт об упразднении Воткинской епархии, он пишет, что делалось это «старорежимными распутинско-саблеровскими методами» (В.К. Саблер – обер-прокурор Святейшего Синода до 1915 г. – прим. Ред.). То есть он отнюдь не комплиментарно отзывался и о старых церковных порядках, когда писал, что и митрополит Сергий действует с такой же напористостью, как церковные власти былых времен. Его разногласия с митрополитом Сергием касались деталей, или нюансов: что можно было уступать, а чего нельзя, до какого предела можно идти по пути компромиссов.

– Сейчас, учитывая пройденную историческую дистанцию, как можно оценить эти нюансы? Все ли компромиссы были оправданы?

– Мы сейчас можем говорить с позиции историков, а те, о ком мы говорим, были погружены в сложнейший исторический процесс. Что было бы, если бы, например, митрополит Сергий настаивал все-таки на том, что не будут увольняться архиереи, находящиеся в ссылках, что за ними будут оставаться их кафедры? Я не знаю, пошли бы ему власти навстречу в этом вопросе или нет. Может быть, они могли бы и не настаивать на том, чтобы сама эта власть поминалась за богослужением. В поминовении власти до сих пор сохраняется некое своеобразие: в формулу поминовения включена мотивация: «Еще молимся о властях и воинстве ее» – и здесь можно было бы поставить точку. В императорской России поминался император, члены правящей династии и христолюбивое воинство. А у нас добавляется: да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте (1 Тим 2. 2) – то есть цитируется апостол Павел в обоснование допустимости такого поминовения. Эта формула была введена в 1927 г.

– Режим-то был кровавый – как это согласуется с благостностью апостольской формулировки?

– Римская власть, которая действовала при апостоле Павле, тоже была не из сентиментальных, но христиане за нее молились. Император Нерон – не пай-мальчик. Потом власть стала христианской, но язычники и ее обвиняли в жестокости. Государственная власть всегда была жесткой, если не сказать: жестокой. Такова ее природа. Власть есть и в Академии наук, и в каком-нибудь вполне частном обществе, но это другая власть, а государственная – ведет войну и карает преступников. Начальник не напрасно носит меч (Рим 13. 4).

– А в чем тогда существенное отличие церковной власти?

– А церковная власть, в отличие от государственной, не опирается на применение насилия. Ее высшая санкция – отлучение от общения, то есть отлучение от Церкви.

– Что в опыте священноисповедника Виктора (Островидова) актуально для нас сегодня?

– Его обостренное чувство правды, справедливости, его стойкость – достойны подражания.