Мануил (Лемешевский), митр. «Соловецкий цветник» Ч. 3

ИЕРОСХИМОНАХ ЗОСИМА († 4 мая 1920)

Проречения о. Зосимы в 1913–1919 гг.

Еще задолго до первой мировой войны о. Зосима притчно, загадочно говорил о грядущем великом кровопролитии, о низложении Царя и о скорбях для России, но все это в сердцах большинства братии не откладывалось.

Незадолго до неожиданного прихода в монастырь англичан он говорил так:

– Еще монастырь подпадет под владычество англичан, но недолго они здесь будут.

Когда англичане стали требовать себе монастырский скот, то о. Зосима утешал братию:

– Скот будет весь ваш.

И действительно, в скором времени англичане отступили от своих требований, ограничились самым незначительным побором с монастыря и покинули его, не причинив ему ущерба.

– Эта невелика туча… А вот идут грозные, неминуемые… грядут скоро… – говорил о. Зосима, когда в 1918 году английский отряд посетил Соловки.

Последние годы он жил в филипповском корпусе, в келлии № 34. Часто прохаживаясь по коридору, он вдруг останавливался, словно начинал прислушиваться, а затем так спокойно и каким-то особым голосом говорил:

– Всё стоны слышу… иду коридором… прохожу… всё стоны. Слышу всё стоны.

– К чему это, о. Зосима? – спрашивали его окружающие.

А он, помолчав, как бы нехотя, отвечал:

– А не знаю.

И уходил к себе в келлию.

Уже с 1918 года братии был уменьшен хлебный паек, так как истощились прежние монастырские запасы. Братия всю зиму от сей нехватки хлеба в скорбях прожили, а о. Зосима все, бывало, утешает:

– А вот нам американского хлеба представят.

И что же? Весною следующего года к Соловкам подошел океанский пароход, нагруженный мукой, пожертвованной одним американцем, некиим Лявли, для Соловецкого монастыря. Он обещал впредь еще прислать, но в дальнейшем помешали военные действия.

А между тем общебратская трапеза, начиная с 1917 года, стала все более и более утесняться за полным израсходованием старых запасов.

Отец Зосима, как больничный, трапезу получал общую и вкушал ее в своей келлии. Но иногда он вдруг появлялся в братской трапезе, и тогда братия со вниманием прислушивались к его словам.

Еще в самом начале нестроения, когда братия и не могли предвидеть надвигающегося голода и общего утеснения жизни, зашел он раз в трапезу и, как бы разговаривая с кем-то, сказал:

– Прихожу в трапезу. Монахи обедают. А суп жидкий – крупка за крупкой… И более ничего. И я покушал немного…

Как раз в тот день обед был сытный и густой. Но скоро пришло время, когда уже супы стали варить жидкие, крупка за крупкой, и братия охотно поели бы еще, а приходилось «покушать немного». И вспомнились тогда его слова, предупреждавшие братию о сем оскудении…

Внешние признаки говорили совсем о другом, да и авторитет о. Зосимы как молитвенника еще не был так силен в глазах братии и так велик во мнении собора и о. настоятеля, чтобы каждое его слово оценивалось бы по достоинству.

Уже в последние годы своей жизни, приблизительно лет за восемь, духовно прозревая надвигающееся грозное будущее своей родины и св. обители Соловецкой, стал о. Зосима иногда прикровенно, а большею частью немногими словами открывать завесу грядущих событий, и не только братии монастырской, но и богомольцам, приблизительно в следующих выражениях:

– Настанет такое время, что, не дай Бог, нам до него дожить.

Когда же его спрашивали, что именно случится, то он со вздохом говорил, что всю Россию победят. В монастырь наедет множество нечестивых людей, а монахи разбегутся в разные стороны. Когда же допытывались, от кого и чрез кого святая обитель потерпит такое поношение, то на это ответа он не давал.

Вообще в те годы он избегал говорить об этом подробно, и только последующие события – наступление всемирной войны и разразившаяся в связи с ней великая и грозная русская революция – стали обнаруживать исполнение его общих пророчеств.

В эти годы к его голосу стали прислушиваться более внимательно, и многое, еще не так давно считавшееся во мнении братии измышлением, ныне уже волновало их своим исполнением, а также ожиданием грядущего, прореченного старцем. С этой точки зрения и приходится расценивать все его предсказания как государственного, так и политического характера.

Еще прорекал он, что в обители «и стены задрожат, и камни-то переворотятся». И действительно, наступили тяжелые годы владения монастырем неверами и извергами, которые якобы в поисках зарытых ценностей не совестились разрывать могилы недавно захороненных монастырских деятелей (о. Иоанникия и др.) и осквернять святыни.

Еще сказывал он, что Соловецкий монастырь много на себе претерпит скорбей, притеснений, унижений, осквернений и разрушений, прежде чем вновь восстановится и возродится. А сколько лет продолжатся сии скорби, о том никому открыто не говорил, но по некоторым его словам было ясно, что, определенно, он говорил только о семи годах, особенно тяжелых для братии монастыря (т. е. о периоде с весны 1920 по 1927 год). После сего времени немного полегчает, а затем наступят новые и лютые скорби. Иностранные державы заключат между собою союз и пойдут на Россию. Россия заключит союз с Германией. Англия совершит нападение на монастырь.

– Вот жарко будет тогда монастырю, – говаривал он. – А когда Англия будет от монастыря отступать, то заберет все остатки старины и все ценное… разорит монастырь совсем… И после сего уже ему вновь возвышаться, а не умаляться…

Но все это, касающееся более отдаленного будущего монастыря, говорилось очень загадочно, в неопределенных, неясных для братии выражениях, которые, несомненно, со временем смогут стать понятными в свете развертывающихся политических событий.

Еще несколько раз о. Зосима со скорбью и беспокойством говорил:

– А впоследствии что будет!..

И лицо его принимало особо таинственное, величавое выражение. Когда же просили его объяснить более точно, он словно уклонялся – так тяжело было, видимо, носить в себе столь много провещанного ему, но еще невмещавшегося в сердца окружающих его, даже из числа близких людей.

В момент занятия Соловецкого монастыря сельхозом и первым лагерем раннею весною 1920 года о. Зосима говорил окружающей его братии отрывочно, односложно, порою более прикровенно о грядущих скорбях, ожидающих насельников святой обители:

– Кто вытерпит сие житие, тот венцы получит…

И еще говорил:

– Все осквернят, святыни разрушат… Жизнь худая приходит… Келлии плакать будут… Стены плакать будут…

Не раз заходил он в Благовещенский корпус и, как бы озираясь и прислушиваясь, говорил окружающим:

– Рев, стоны… дети орут… келлейки-то заплачут… некому будет жить в них…

Ближайшее будущее оправдало его слова. В 1920 году в сем корпусе помещалось несколько семейств вольных с детьми, которые, конечно, и плакали, и шумели, и кричали.

Осенью 1925 года в Благовещенском корпусе, в так называемой 7-й роте, была помещена команда музыкантов духового оркестра, которая ежедневно грохотала своими инструментами.

И еще сказывал про монахов-«подписчиков» и чинителей беспорядков и монастырской смуты, но со скорбью:

– Достойные сего… рассеются… сеют… пожнут… достойны…

Отрывочные слова его, очевидно, относились к тем скорбным событиям весны 1923 года, когда почти вся братия, и в том числе и «подписчики», должны были поспешно покинуть святую обитель по распоряжению администрации лагеря ГПУ.

Рассказ о. Авксентия

Один монах шел прикладываться к мощам преподобных Зосимы и Савватия во время дежурного стояния о. Зосимы. Был он в мантии, наглухо закрытой, а между тем, по небрежности ли или другим причинам, явился он в церковь, не одевшись в белые исподники. А о. Зосима, словно прозревая это, вдруг берет откуда-то (может быть, припасенный им заранее) свежий веник и начинает легко сечь этого монаха. Тот понял причину сего и устыдился.

***

Однажды старец о. Зосима сказал о. Михею, когда он как-то раз проходил мимо него:

– А ты, парень, не скорби, ты перед смертию еще увидишь (т.е. прозреешь).

Отец Михей не усомнился в правоте его слов, но все же иногда малодушествовал.

Рассказ о. Никиты-рыбака (стоял 4 года у мощей, будучи пономарем и в звании послушника.)

Это было весною 1914 года. Входит в Троицкий собор рясофорный послушник Стефан, человек грубый и неприветливый. Он был старостой при женской трапезе богомольцев и заходил в церковь за огарками для трапезы. Проходя мимо о. Зосимы, был ласково окликнут последним:

– А что, парень, как живешь?

– А тебе какое дело? – в сердцах грубо ответил ему Стефан.

Отец Зосима отвернулся в сторону и тихо так говорит:

– Смотри, помрешь, как головня будешь валяться.

Не прошло и полгода, как послушник Стефан, осенью смещенный с должности старосты и отправленный на Заячьи острова, во время перехода в бурю, 1 ноября, в день именин настоятеля о. Иоанникия, вместе с монахом Павлином утонул. Тела их осенью не нашли, и никто в монастыре не знал об их смерти до престольного праздника заяцкой церкви св. ап. Андрея Первозванного.

Только весною 1915 года все, что сохранилось от тела Павлина, было найдено за Мельничной губой. И тогда вспомнили, как Стефан приехал поздравить о. настоятеля в день его именин без благословения на эту поездку, а о. Иоанникий сказал ему резко:

– Поезжай назад.

И теперь неведомо где, как головня, валяется его тело… От монаха Павлина отыскалась лишь одна нога и ту узнали только по его чулку, а тела Стефана вообще так и не нашли. В точности исполнились слова старца Зосимы.

Рассказ караульщика

– Какое-то страшилище лезет, в хвосте огонь… так и лезет, а пролезть в меня не может.

Отец Зосима помахал пальцем, говоря:

– Ладно, не время еще, иди, иди с Богом. Было это в 1918–20-х годах.

ИЕРОСХИМОНАХ ИОАНН БОГАДЕЛЬНЫЙ (Иеромонах Иов) († 7 августа 1922)

Иеросхимонах Иоанн (в монашестве Иов) в Соловецкий монастырь прибыл в 1853 году, с молодых лет пребывая в сей обители в трудах и подвигах, прожил в ней 69 лет. Была у него привычка постоянно что-нибудь говорить, хотя бы и находился он один. Послушания в монастыре проходил разные, за послушание был послан в Печенгский монастырь, в котором пробыл 4 года. Последнее время жил в монастыре при совхозе, в качестве инвалида был перевезен в Савватиевскую пустынь, а оттуда вскоре, весною 1922 года, увезен с прочней братией в богадельню в Архангельск. Но в богадельне старец прожил недолго, болезнь да скорби отняли у него здоровье, и он скончался. Перед смертью предстала ему в видении Царица Небесная, приглашая его в горние обители, и велела сказать остальным монастырским братиям, находящимся с ним в богадельне, чтобы они не скорбели и не выезжали с Соловков, а терпели бы скорби мужественно: «Я Сама им воздам награду за терпение».

После сего старец вскоре с миром скончался.

ИЕРОСХИМОНАХ ИОАНН (иеромонах Нестор) († 10 августа 1904)

Поступил в Соловецкий монастырь вскоре после Крымской войны. Отец Нестор был одним из немногих учеников и собеседников Голгофского подвижника, монаха Даниила (из Распятского скита). Перед своею кончиною принял схиму с именем Иоанн (в день памяти прп. Иоанна Лествичника).

В баню никогда не ходил. Чай хотя и вкушал, но в меру; пищевую воду заготовлял летом благодаря дождям, а зимой натаивал из снега. С братской трапезы еды в келлию не брал, посещая ее только два раза в год: на Пасху и Рождество. В остальное время питался в келлии, варя себе что-либо в горшочке, от братского повара продуктами для сего не пользовался.

Любил читать Псалтирь, особенно в летнее время на улице, лежа на своей шубе. Страдал сильным отеком ног.

10 августа 1904 года Господь сподобил его тихой и мирной кончины. Захоронен в левой стороне кладбища, недалеко от Онуфриевой церкви.

Замечательно было то, что все начальство и служащие, приезжавшие в Соловецкий монастырь, всегда после встречи с настоятелем в первую очередь обращались с расспросами к нему.

ИЕРОСХИДИАКОН ПАМВА († 9 августа 1896)

Иеросхидиакон Памва прибыл в монастырь со своим родным сыном, которого звали Феофаном. Прибыли где-то в шестидесятых годах, после бомбардирования обители англичанами. Первоначальное прохождение послушаний нам неизвестно. Сын его еще в иеродиаконском сане был разбит параличом правой стороны тела. Иеросхидиакон Памва, до открытия Вознесенского скита на Секирной горе, летом проживал там для охраны скита и приема богомольцев, которые иногда туда приезжали. А в зимнее время он жил в старой Сосновой для караула и для возжигания в часовне лампады пред явленной Сосновской иконой Божией Матери.

Однажды в зимнее время, в полночь, во время чтения и пения псалмов, услыхал он, что кто-то вошел в его келлию, двери которой были закрыты на крючок. Старец, обернувшись к двери, увидел большого негра, совершенно черного, как сажа, да к тому же совершенно нагого. Волосы его были густые и очень кудрявые, зубы белые, а глаза красные, как огненные. Он ничего не говорил, стоял молча. Старец, увидев его, не смутился, понял, какой гость пожаловал к нему, и, обратясь опять к иконам, начал петь псалмы. По окончании молитвы обернулся к двери, но незваного гостя уже не было, а дверь по-прежнему была закрыта на крючок.

Под старость его освободили от этого послушания, он жил в монастыре на покое. К концу жизни совсем ослеп. Старец был подвижник, его называли пустынником. Покойный иеромонах Флавиан часто ходил к нему на Секирную читать правило. И это было единственным утешением для о. Памвы в последние годы его жизни.

АРХИМАНДРИТ ПИТИРИМ († 14 августа 1903)

Скончался в должности настоятеля Кожеозерского монастыря Архангельской епархии, где и погребен. Соловецкий постриженник. Занимал последовательно ряд монастырских должностей, при настоятеле о. архимандрите Мелетии был назначен наместником Соловецкого монастыря, в каковой должности пробыл до конца 80-х годов, когда последовало назначение его в Кожеозерский монастырь. В мнении братии Соловецкого монастыря считался «благочестивым старцем».

Иеросхимонах Зосима поведал раз ближним своим, что он сподобился лицезреть отшествие души сего праведного старца, со ангельским пением несомой в горние обители. Впоследствии рассказ сей подтвердился письменным извещением о кончине о. Питирима, которое повторило с внешней стороны видение старца о. Зосимы (Соловецкий Новый Патерик. С. 36).

БЛАЖЕННЫЙ МОНАХ ТИХОН БОЛЬНИЧНЫЙ († 30 января 1901)

Монах Тихон родом был новгородец Тихвинского уезда, жил в настоятельство отцов Мелетия, Варлаама и Иоанникия. Последние десятилетия его продолжительной соловецкой жизни прошли в утеснениях, гонениях, насмешках и великих скорбях. Жизнь он вел странную, загадочную, взяв, очевидно, на себя подвиг юродства. Имел особое дерзновение, независимо от должности и положения, занимаемых иноками, обличать их в неприличном и неподобающем монаху поведении. Даже и отцам настоятелям доставалось выслушивать от него обличения, упреки и слова назидания, если он замечал у них какое-либо отступление от установленного благочиния.

В последние 20–25 лет своей жизни он упорно, несмотря на настойчивые увещевания о. настоятеля и старшей братии, стал себя называть «Тихоном, Патриархом Московским и всея России» и при этом обеими руками благословлял всех встречающихся ему. За это он по приказанию о. настоятеля был изолирован от братии и помещен в одну из келлий в то время уже нежилого казенного монастырского помещения, как здесь называли, острога.

Такая суровая мера изоляции от братии диктовалась, согласно мнению настоятеля, необходимостью избавить братию от соблазна. Да к тому же многие из братии стали считать его душевнобольным.

Окна его келлии-камеры выходили на двор, в сторону главных ворот кремля. Иногда он сидел у открытого окна и благословлял проходивших мимо по-архиерейски, приговаривая:

– Я Тихон, Святейший Патриарх Московский и всея России.

Таким же приветствием и архиерейским благословением встречал он и ходивших к нему богомольцев, среди которых прошла молва о нем, как о подвижнике и Христа ради юродивом. Все жаждали услышать от него не только слова назидания, но и проречения. Однако блаженный Тихон не всегда удовлетворял их неспасительное любопытство.

По распоряжению о. настоятеля за ним был приставлен служка – монастырский послушник, который часто сердился на блаженного, запирал его на день и более; были случаи, когда о. Тихон был под замком и по неделе, без всякой пищи. Но никогда крепкий старец не выговаривал ему за это, всегда молчал, и даже в таких случаях не упоминал о пище.

Поэтому был как бы по необходимости и постником. Никто не знал его келейного молитвенного правила. Но часто видели его с воздетыми руками и с горящим взором устремленных горе влажных глаз.

Много скорбей, унижений, насмешек претерпел сей старец от окружающей братии, но все это всем прощал по своей кротости и миролюбию, которые озаряли его лицо, что и послужило поводом называть его блаженным. Всех из братии называл он по имени и отчеству, имея все это в сердце своем не по знанию, а по чистоте обращающихся к нему. Имел особенное усердие к чтению Евангелия.

Еще он часто прикровенно и вдохновенно уверял окружающих, что в его камере будет церковь. И действительно, после издания манифеста от 17 апреля 1905 года о свободе вероисповеданий все помещение бывшей тюрьмы при о. архимандрите Иоанникии было заново перестроено под монастырскую больницу, а в камере как будто даже поставлен престол домовой церкви в честь иконы Божией Матери «Утоли моя печали».

Был он недолгое время, до помещения своего в острог, в Муксольме. Ходил однажды недалеко от скита и мурлыкал про себя что-то странное, а потом подошел к одному месту среди кустарников и заглубил в землю сделанный им самим небольшой крест.

– Отец Тихон, что ты там делаешь? – спросили его братия.

– А это вот церковь здесь будет, – уверенным тоном ответил он.

– А вот и не будет, – возразили ему, – для Муксольмы достаточно и такой часовни, какая сейчас есть.

А блаженный Тихон лишь молча отошел, ибо лишних слов на ветер не пускал, не болтал, а более всего молчал.

Через несколько лет с благословения местного епархиального начальства как раз на том самом месте был выстроен храм в честь преподобного Сергия, игумена Радонежского.

После сего окружающие стали еще более усердными в почитании его, так как одно исполнилось, и теперь ожидали исполнения дальнейшего, в частности, относительно «некоего Святейшего Патриарха Тихона». Ныне приходится свидетельствовать точное исполнение его слов. Разве мы не получили в годину начала смуты Патриарха Тихона? А кто тогда мог думать, что сей кроткий Святейший (а таковым блаженный Тихон его и изображал) в свое время будет заключен в монастырь, в отдельный флигель, недалеко от святых ворот, и что он (хотя и при другой обстановке) будет, сидя у открытого окна, благословлять народ или ходить по открытой площадке у своего помещения и благословлять во множестве стекавшихся к нему православных богомольцев?

Блаженный Тихон пользовался правом прогулок (не лишен был их и Святейший Патриарх Тихон во время своего заключения). Раз во время гуляния он неожиданно подошел к святым воротам, где в ожидании встречи приехавшего на Соловки некоего архиерея стояли о. настоятель с братиею. Не дожидаясь благословения входившего в это время владыки, он сам стал благословлять по-архиерейски как его, так и всех окружающих, приговаривая:

– Я Тихон, Святейший Патриарх Московский и всея России.

Архиерей, осведомившись о его блаженном состоянии, не обиделся на необычайное приветствие, но все сие сложил в сердце своем (Соловецкий Новый Патерик. С. 48–50).

Приближалось время отшествия о. Тихона в вечность. Напутствованный, соборованный, он ждал дня и часа своей кончины. Она последовала 30 января 1901 года. Во время отпевания некоторые из братии ощущали исходящее от него благоухание. Один из братии так говорил:

– За всю жизнь ощущал благоухание только от двух старцев: о. духовника Филарета и от сего блаженного монаха.

ИЕРОСХИМОНАХ ФЕОДОР (Духовник о. Филарет) († 27 октября 1899)

Некоторые из его сверстников и сослужителей у престола Божия, а также и его ближайшие наставляемые и ученики считали его великим старцем, каковой характеристики заслужил он от хорошо его знавшего, ныне покойного иеромонаха Флавиана.

В монашестве он носил имя Филарет, вот почему и звали его более этим именем. Родом происходил из чухарей. Усердно посещал церковные службы, был хорошим чтецом и всегда старался заменить заболевшего чтеца. В церковном чтении находил себе усладу и утешение.

На духовническом поприще о. Филарет сменил иеромонаха Ипполита. Должность духовника проходил со тщанием более двух десятилетий, а на склоне лет своих принял великий ангельский чин, облекшись в схиму. В Соловках, как в его время, так и раньше, был обычай пострижения в схиму умирающих или слабых здоровьем, и число схимников было всегда значительно. Отец Филарет был хорошим наставником, со временем накопил значительный пастырский опыт в деле духовничества и охотно делился им со своими старцами по послушанию, например, с иеромонахом Кириллом и другими.

Был кроткий, смиренный. Милостивый – так звали его братия за его нищелюбие. Наружность его была приятна, движения и речь обдуманы и благообразны.

В последнее время очень страдал от рака горла, несмотря на все меры, принятые для излечения или облегчения от сего недуга. Отошел ко Господу, потрудившись на разных послушаниях 40 лет. При отпевании некоторые из братии ощущали благоухание, исходящее из гроба почившего. Похоронен в головной части кладбища, недалеко от о. Кирилла и о. Ипполита.

Отец Феодор как прозорливец

Одного монаха назначили в диаконы. Стал этот инок отпрашиваться. Тогда о. Феодор, строго взглянув ему в глаза, сказал: «Великим будешь иеромонахом. Будешь духовником – да еще на моем месте».

Из рухлядной братия получали готовые, казенного образца сапоги. Нуждаясь в обуви по мерке, о. Феодор (тогда еще иеромонах Филарет) с разрешения начальства сдал свои новые сапоги для обмена на сшитые специально ему. Сапожник-послушник Яков Рогозин закончив свою работу, стал рассуждать:

– А что даст мне о. Филарет за всю эту работу? Пятерку не даст. Да и не я один, а многие так рассуждают при нашем тяжелом и грязном послушании. Хотя ведь не всегда он бывает строгий, но и милостивый. Ну что же, пожалуй, рублик и даст за работу. А что бы купить на рублевку?

После осмотра сапог о. рухольным понес он их о. Филарету, а сам все размышляет о рублевке. И вот с такими думами пришел послушник в келлию о. Филарета.

Вошел в келлию, сдает сапоги о. Филарету. Тот выслушивает со вниманием слова послушника о сшитых сапогах, потом, пристально смотря послушнику в лицо, протягивает ему гривенник и неожиданно спрашивает:

– Мало, мало тебе? Тебе рублевок надоть? Ну а что ты думаешь на эту рублевку покупать?

Послушника всего так и затрясло от стыда за свои мысли. А духовник возвращается к себе за перегородку и среди кучи медных денег начинает набирать по гривенникам, приговаривая:

– Рублевки ему надоть, мало, мало дали.

Выносит кучу меди, снова сует монеты послушнику и приговаривает:

– Вот тебе рублевка.

Послушник этот, сейчас уже в мантии и священном сане, и поныне пребывает в Соловках.

МОНАХ МИХЕЙ (СЛЕПЕЦ-ЗВОНАРЬ)

Двадцать три года был звонарем. Вот что он сам о себе рассказывал.

«Когда был послушником, читал Псалтирь, враг на меня полчищами нападал. А во сне то зверем бегал, то бесноватым. А когда поучал или псалмы читал, то бесы повторяли сии песни громко.

И это еще что! А вот когда нечистые явно с койки сбросят. Боялся я в келлии спать. Так около двух лет и страдал. По молитвам о. Филарета избавился от искушений. “Живый в помощи Вышняго” читал, дверь крестил и ту и другую».

«На Пасху бесы снились.

– Ты не слушай архиерея. Он все лжет, он обманщик, он все неправду говорит. Мы тебя арестуем за то, что ты с архиереем говоришь…

– Как он может лгать?.. Он архиерей.

– А ты его не слушай.

“Во имя Отца и Сына и Святаго Духа” крещу их. Отошли. А потом опять напали. “Богородицу” три раза прочитал. Появилась женщина в пестром одеянии, платок на голове.

– Ты отогнал своих врагов. И впредь так делай: никогда не арестуют».

«До пожара 1923 года на трапезе была икона Божией Матери “Всех Скорбящих Радость”. После вечерней трапезы приложился к устам Ее. И вижу во сне Владычицу:

– Как ты мог на иконе к Моим устам приложиться?!

– Царица Небесная, прости меня, по неведению приложился, как слепой приложился.

Вся затрепетала, засияла, как огонь… Такое видение было».

«Когда поступил, все плакал и просил себе исцеления. Пришел во сне к преподобному Зосиме. Он сидит, одних благословляет, других отводит. Я подошел. Он нахмурился.

– Ты что же просишь? Прозреть. А где лучше видеть, как думаешь, там или здесь?

– Как не там.

– Ну, если Бог посетил тебя, так и живи.

И благословил…»

«Вскоре по вступлении своем в монастырь я любил ходить в свободные часы служить в церкви. Из старшей братии я никого и не знал еще. Вдруг подходит ко мне старичок-батюшка и говорит:

– Ты будешь монахом, и тебя из монастыря не вывезут.

А были у меня думушки о том, что, по слабости здоровья моего, настоятель меня держать в послушниках не будет, а как сказал он мне это, я в сердце своем сложил и хранил, а сам тотчас спросил кого-то из братии:

– А как зовут этого батюшку?

– Это иеросхимонах Иоанн <Теросин>».

Прошли годы. Наступило время занятия монастыря, сперва сельхозом, а затем лагерем ОГПУ. И что же? Несмотря на целые десятки высланных на материк инвалидов-монахов, о. Михей, хотя и слепец, остался на месте.

И ныне исполнились в точности слова старца о. Иоанна, что о. Михея из монастыря не вывезут. Стало понятно, почему он уверенно сказал о. Михею о том, что он будет монахом. Дабы сперва надлежало быть первому, а затем утвердиться второму.

РЯСОФОРНЫЙ МОНАХ-ПОСЛУШНИК ИОАНН ГРОЗНЫЙ († 28 февраля 1901)

Проживал на конном дворе. Трудился шорником, сапожником, караульщиком по кремлевской стене, затем был раздатчиком во время трапезы.

Постоянно ворчал. Был крупного телосложения, обладал здоровым и сильным голосом, на всех покрикивал и будто бы всегда сердился. Но в душе не имел ни на кого злобы или гнева. За свой нрав был прозван Грозным, да и имя его было Иоанн.

В насмешку над ним одного из монастырских коней назвали Грозный, но он и на это особо не обращал внимания – посердится, а затем и отойдет. С прозвищем Грозный и помер, и на могильном кресте сие слово было закреплено.

ИЕРОМОНАХ ФЛАВИАН

Сохранилась его молитва на заглавном листе принадлежавшего ему «Правила молитвенного готовящимся ко Св. Причащению» (М., 1893) и по его кончине поступившего на братское пользование в Онуфриевскую церковь.

«Господи Иисусе Христе, Боже мой, посещаяй тварь Свою, Емуже явленны страсти моя, и немощь естества нашего человеческаго, и крепость супостата нашего. Ты Сам покрый мя от злобы его, зане сила его крепка, естество же наше страстно, и сила наша немощна.

Ты убо, о Благий! ведый немощь нашу и носяй неудобство бессилия нашего, сохрани мя от смущения помыслов и потопа страстей: и достойна сотвори мя сея службы Твоея святыя, да не како в страстех моих растлю сладость ее, и обрящуся безстуден пред Тобою и дерзостив: Господи, Пресладкий мой Иисусе, помилуй и спаси мя».

МОНАХ ЕВЛОГИЙ

Бывало, подойдет о. Евлогий к монахам или к молодым послушникам, неопытным в духовной жизни, и начнет им рассказывать про борьбу со злою силою, да как бы не про себя, а про слушавших. Иногда такой оборот речи имел и прикровенный смысл, чтобы довести до раскаяния и исправления, и часто этот способ уврачевания больной души лично о. Евлогием всегда кончался благотворно и душеспасительно.

Как-то раз он говорил монаху Л.:

– Как начнешь читать Псалтирь, так и завоет и запоет в трубе он <бес>, но нисколько не прекращаю читать, опять шумит… а потом страх переборешь, и отойдет вся вражья сила от тебя.

СОЛОВЕЦКИЕ КРУПИЦЫ И БЛЕСТКИ

Рассказы иеросхимонаха Анатолия

Иеросхимонах Анатолий, проживавший на материке с 1923 года, будучи еще фельдшером больницы, рассказывал о себе следующее.

«Еще до поступления в Соловецкий монастырь находился я под руководством одного старца, жившего в миру. Обитал старец в своем доме, занимая небольшие комнатки. До последнего времени почти все он делал сам. Я же, как обученный грамоте, больше прилежал у него на исполнении старческих келейных правил.

Помню, как-то раз читал я вечернее правило. В келлии мы были вдвоем со старцем. Вдруг мне показалось, что словно кто-то прильнул к окошку. Я остановился. В это время послышалось царапание по стеклу. Меня охватил страх, а старец мой только и повторяет:

– Читай! Тебе говорю, читай!

А мне не до чтения. Вижу, словно окошко открывается и в келлию пролезает какое-то страшилище с телячьей головой. Тогда старец истово перекрестил окошко. Видение тотчас исчезло. А старец мой стал меня наставлять:

– Вот видишь, ты и не читаешь, и отрешился от молитвы, а сатане только это и надобно.

Тогда я убедился, какой молитвенной силой обладает сей старец. Не устрашенный диавольским наваждением, он опытно показал мне, как силою креста и молитвою побеждать врага рода человеческого».

Еще сказывал о. Анатолий от преданий старины и старцев, что в Соловках жило немало провидцев, благотворителей, совершителей подвигов любви чрез тайную подачу неимущим денег, продуктов, белого хлеба и других мелочей, необходимых для монашеской жизни. И делалось все это так просто, и в то же время по возможности скрыто, что получатель зачастую и не узнавал об этом.

Больничный фельдшер, иеромонах Анатолий, рассказывал, что он был неоднократно свидетелем истинно блаженной кончины неведомых монастырю подвижников.

Были среди них такие, которые за несколько времени до своей кончины точно предсказывали ее день и час и в указанный срок с миром и радостью о Господе уходили в вечный покой. Были и такие, которые при кончине своей словно ощущали присутствие невидимых для внешних, неведомых небожителей, ободрявших при отходе в вечность умирающих и оставлявших на их лице и устах неземные улыбки и радость о Господе.

Для безнадежно больных и стариков больница являлась последним этапом их труженнической жизни, в большинстве долголетней и многотрудной, этапом радости последних усилий покинуть грешный мир.

Те же переживания за блаженно отходящих передавал нам и другой фельдшер, иеромонах Игнатий, по должности своей принявший не одного из старцев и братии.

Рассказ монаха Михея

Послушник Алексей повесился в Никольской башне. Жил 4 года в монастыре, был на послушании слесарем, «заправлял» и чинил часы по келлиям. Однажды он пожаловался:

– На меня староста сильно нападает, не знаю, что делать. Уезжать неохота, жить нет сил.

Вскоре после этого как-то пошли люди на обед, а Алексей направился в башню, где хранились все материалы. Ключи были у него. На обед он не пришел, стали его везде искать. Нашли его в башне, видят – висит на перекладине… Похоронили без отпевания, но «Святый Боже» пели. Настоятель за пение выговорил. Будильщик взял вину на себя. (Ревизор архим. Борис неодобрительно высказался по поводу пения при погребении самоубийцы.)

Не прошло и полгода, вижу сон. Будто стою я в церкви. Служил иеродиакон Киприан и произносил ектении. Я мысленно осудил его и о. Порфирия за пьянство: «Люди молятся, а они пьянствуют».

Затем вошел в комнату, где о. Порфирий пьянствовал с помором. Вдруг все исчезло, я стал искать выход, но попал в западню. Там было дымно. Тогда я стал искать лестницу, чтобы выбраться оттуда. Надо было лезть вниз. И я полез.

Там внизу – огонь и колеса, которые так вертятся, что просто страшно. Колеса охвачены огнем, на них какие-то тряпки висят. Около колес стоит человек, прямо из-под него огонь пышет и всего его обхватывает…

Я и спросил его:

– Ты что здесь стоишь?

– Был я экономом казенных монастырских вещей, отдали меня под суд. Суда не дождался и удавился. Должен здесь стоять до 40-го дня, а потом на тех колесах буду висеть.

– А кто там висит?

– Люди висят.

А казалось, словно это тряпки. Я вновь говорю ему:

– И у нас недавно Алексей удавился. Неужели он здесь?

– Он был положен выше, там, где дым, ныне он спущен ниже, – ответил человек и указал на тьму рукою, – он там еще ниже, в большом огне вместе с фарисеями, которые Христа замучили… Там он ныне за то, что ваши монахи за него молятся. А молиться за таких монахам нельзя.

– И я молюсь за него…

– За нас Церковь запрещает молиться.

– Могу ли я выйти отсюда?

– Ты выйдешь отсюда, но, когда стоишь в церкви, не осуждай диаконов пьяниц. Сам не пьешь, а хуже пьяных диаконов ведешь себя. 

После этого я со страхом пробудился. Отец духовник объяснил, что Ангел обличал меня для исправления моей жизни.

Иеромонах Филипп и многие другие поминали Алешу нашего…

СОЛОВЕЦКИЕ РЕВНИТЕЛИ ПОСЛУШАНИЯ

Монах Мамант († 23 июня 1915). Кузнец. Около 50-ти лет без перерыва из особого усердия к труду работал на кузнице. Был на редкость трудолюбив и добросовестен.

Монах Нектарий. Имел прозвание Немка из-за того, что был немой. В монастыре прожил около 45-ти лет, трудясь без перерыва на послушании сапожника. Скончался в Архангельске.

Послушник Петр Суторин († 13 февраля 1892). Монашество предлагали ему не раз, но он всегда отказывался. Зимою нес послушание передовщика на роллне, а летом, в покосное время, неоднократно на-значался поставщиком продуктов для братии.

Монах Арсений († 2 сентября 1894). Каменотес. Долго нес это тяжелое послушание. Был худенький, даже тощий. Одежда и обувь на нем были совершенно рваные, все в заплатах и дырах, а новых не носил и в сем смирял себя, служа в поношении братии.

Трудник Василий (Галактионович Кулаков) Молчаливый. Могила его под № 17 расположена в пятом ряду снизу от архангельской гостиницы. Надпись на кресте следующая:

«Под сим крестом покоится тело крестьянского сына Вологодской губернии, Вельского уезда, Жиги…вской волости, деревни Еллинск. Василия Галактионова Кулакова. † 1908 года, июля 23 дня, в 8 часов вечера. От роду 16 лет. Жития его во обители было один год, один месяц и 15 дней».

Затем следует стихотворение:

Прощальный привет от товарищей

Ты юной жизни на расцвете

Покинул все на этом свете,

Оставил мира суету, ея утехи, красоту,

И посвятил себя ты Богу,

Избрав спасения дорогу.

Всевышний внял твоей молитве,

Не допустил в житейской битве

Тебе век долгий коротать,

Но указал здесь умирать,

Не испытав страстей тревоги.

К Себе в Небесные чертоги,

С невинною твоей душой

На вечный взял тебя покой.

Венок тебе из белых лилий

Сплетем, наш милый друг Василий.

Любил ходить на полунощницы. Со рвением посещал все церковные службы в свободные от занятий часы. Работал в портновской мастерской. По отзывам братии был смиренный, послушливый и непразднословный.

Трудник Филипп Петров († 22 февраля 1872). Христианский воин. От роду 49-ти лет, по усердию потрудившийся в святой обители сей в исправлении башенных часов.

Все они – незаметные монашеские труженики, безответные, бессменно несущие в подчас безотрадной внешней обстановке свои послушания по 10, 20, 30 и более лет и неропщущие на свою судьбу. Они не ждали повышений, перемен, наград – для них все это было безразлично и не составляло ценности. Они смиренно несли все тяжести монастырского жития, а их добродетель везде гналась завистью.

Они не напоминали настоятелю о желании быть постриженными и подчас умирали в летах послушниками, давно духовно созревшими для монашества. Многие для спасения своей души пострадали на своем послушании, покорно неся его и не обинуяся в его исполнении (это главным образом касается певчих, терявших свой голос, рыбаков и др.). Немало безвестных (тайных) подвижников и тружеников скрывали свои духовные дары и благодатную духовную жизнь за внешней оболочкой обычной монашеской жизни.