Прокопий (Пащенко), иером. Вера, знания и… воины, вернувшиеся с фронта

В данном тексте приводятся некоторые мысли о воинах, возвращающихся с фронта домой. А также – некоторые мысли о значении веры в деле восстановления как воинов, так и гражданского населения (также – о соотношении веры с научными данными о ПТСР).

Текст входит в состав 2-го тома книги «Щит веры. Воину-защитнику (и гражданскому населению) в помощь. В более широком контексте – рассматривает лишь некоторые вопросы, группа которых представлена в подборке «Боевые действия. Осмысление. Преодоление тревоги, ПТСР».

Плакала она беззвучно, по-детски отворачиваясь. Я вдруг увидел, какая она еще молодая. И какой я старый. Истрепанный. Провонял смертью. Пропитан ненавистью. Она считала, что прибыл принц, тот, кто долго мечтал о ней. На белом коне. Если б она знала, как война въелась, налипла, никакой баней не отмоешь. … Да, судьба сохранила меня, но спрашивается, для чего?

… Он вдруг увидел, как она устала, как загрубели ее руки. Стирка, сообразил он, все время надо стирать… И мыть посуду… И мыть пол…

Она подошла, прижала его голову к себе.

– Ты только не думай, что ты меня лишаешь. Вспомни, как нам было замечательно перед войной в той комнате. Нам будет еще лучше, если ты вернешься… С войны, из танка.

…Если б Римма устраивала скандалы, он бы совсем отбился от дома. Она ждала. Так опытный врач ждет, чтобы организм взял свое. Опытной она не была, ей помогал инстинкт. Инстинкт необъяснимый, кошачий, тот, что позволяет не заблудиться, найти дорогу к дому.

Даниил Гранин, «Мой лейтенант»

Зачем человеку на войне – книга?

Зачем человеку на войне – книга? «На войне некогда читать», – скажет кто-то.

Да, конечно, все – так. Но все же нужно учесть, что, когда ум человека не занят чем-то конструктивным, он вынужден заниматься обработкой сигналов, доносящихся извне. Война, боль, кровь, грязь. Ум фиксируется на этих вещах, и, если нет положительного перевеса, как бы «застревает» в них. Формируется такая модель поведения: не обращать внимания ни на что, кроме самой войны. Эта модель, по мнению некоторых, помогает выжить на фронте. Но, с другой стороны, что делать человеку, который выживал на войне таким «методом», когда он вернется с фронта? Он увидит, что то, что воспринималось в боевых условиях как «адаптивная модель», в гражданской жизни воспринимается как ПТСР – посттравматическое стрессовое расстройство (применительно к военнослужащим – боевая психическая травма).

Если у человека четко выстроена система ценностей, если он сформировался как личность и имеет зрелые убеждения, включающие в себя и отношения с близкими, и какие-то интересы, помимо войны, то, да, на фронте он проживет без книжки за счет накопленного ранее внутреннего ресурса. Но нужно учесть, что этот ресурс тоже расходуется, закрывается новыми впечатлениями (иногда – «кровавым пятном»). Если человек вовремя выводится из боя, если есть среда, где он в обстановке любви и доверия может восстановиться, то, да, на фронте нет времени читать. А если такой среды нет?

Почему в Великую Отечественную войну и мужчины, и женщины, принимавшие активное участие в боевых действиях или иным образом контактировавшие с ними (например, медсестры), не повреждались психически? Потому что у людей того времени был определенный уровень культуры. Не все были верующими, но кто-то старался читать, чем-то интересоваться, кто-то после войны хотел получить образование, профессию. Так создавался положительный перевес.

В то же время, нужно понимать, что потенциал «человеческой» культуры – книги, искусство – ограничен, он может быть сломан. Но когда выстраивается смысловая вертикаль веры, у человека появляется то, что может остаться с ним при любых условиях. К этой смысловой вертикали обращались и герои-фронтовики, кто-то из них даже восполнил ряды расстрелянных в годы гонения на веру священников. К вере на фронте пришли архимандрит Кирилл (Павлов), архимандрит Тихон (Агриков), о чем, в частности, рассказывается в документальном фильме «Сталинградское Евангелие Кирилла (Павлова). Фильм второй».

Многое зависит от того, как будут приняты вернувшиеся

При всех спорных моментах той эпохи, которые мы оставим историкам, был и еще один фактор, способствующий стабилизации психики после войны. Это участие в труде. Человек послевоенной эпохи не воспринимал себя как наемника с «билетом в один конец», как человека, который не может влиться в гражданскую жизнь и потому после одной войны уходит на очередную. Воевали, чтобы вернуться к мирной жизни после.

Специалист по психологии войны Алексей Захаров отмечал, что после Великой Отечественной войны фронтовик обладал высоким статусом в обществе. Ветераны воспринимались как герои, и после войны они восстанавливали страну, им было куда приложить навыки, полученные на фронте[1].

Вернувшись с фронта, и мужчины, и женщины получали образование, осваивали профессии[2]. Так проявляла себя бодрая творческая доминанта, способная сформировать иммунитет к совокупному процессу, названному ПТСР. Как именно работает эта домината – об этом и рассказывается в книге «Щит веры…».

Эта книга – не только о войне, но и о том, как страна встретит тех, кто по ее зову принял участие в боевых действиях. Кем вернутся они? Психически поврежденными, склонными к алкоголизации, наркотизации и иным формам неадеквата? Или теми, кто, приобретя на фронте уникальный опыт принятия решений в экстремальных ситуациях, сможет помочь стране совершить прорыв в экономике, культуре, образовании?

От нас с вами, от того, как мы их встретим, от того, сумеем ли мы их понять, отчасти зависит, выпадут ли они на обочину жизни или станут локомотивом, который пойдет вперед. Ведь исследователи отмечают, что «наиболее значительный вклад в развитие ПТСР вносят два фактора – недостаток поддержки от семьи и друзей после возвращения домой и продолжительность пребывания в боевой обстановке»[3].

Опыт войны в Афганистане показал, какой вариант развития послевоенной жизни вернувшихся с фронта является нежелательным. Демобилизованные солдаты натыкались на «шипы». Их взгляды сформировались в той обстановке, которая была неведома их невоевавшим сверстникам. Вернувшиеся «стали “другими” – чужими, непонятными, неудобными для общества, которое отгородилось от них циничной фразой: “Я вас туда не посылал!” И тогда они стали, подобно ветеранам Вьетнамской войны, замыкаться в себе или искать друг друга, сплачиваться в группы, создавать свой собственный мир. Сначала еще была надежда привыкнуть, вписаться в обычную жизнь, хотя никто так остро не чувствовал свою неприспособленность к ней, как сами “афганцы”»[4].

Складывалось впечатление, как отмечал один исследователь, что общество, отворачиваясь от ветеранов войны, ставит их в такие условия, при которых они начинают искать специфические способы применения своим навыкам. А именно там, «где, как им кажется, они нужны, где их понимают и принимают такими, какие они есть: в горячих точках, в силовых структурах, в мафиозных группировках». До 70% «афганцев» готовы были вернуться на войну. Как пишет данный автор, они хотели на войну, «потому что так и не сумели с нее вернуться…»[5].

Но ведь все может быть иначе! И о том рассказывается в книге «Щит веры…».

«Ты ни в чем не виноват?» Поиск пути – как остаться человеком

Книга построена на определенных принципах. Истории, которые в ней приводятся, подобраны с определенным смыслом. Погружаясь в них, человек строит свое мировоззрение. Развивается то, что академик И. П. Павлов назвал второй сигнальной системой, активность которой и позволяет преодолеть условия, ведущие к ПТСР.

Основную идею книги «Щит веры…» можно выразить словами из работы «Этика войны в странах православной культуры»[6]. Главной задачей этой работы являлся ответ на вопрос: как оставаться человеком в нечеловеческой ситуации? Сама постановка такого вопроса уже отличается от подходов, распространенных в англо-саксонском мире и предлагающих то или иное обоснование войны [при подобного рода обоснованиях могут постулироваться какие-то цели войны, иногда – надуманные. Так, в документальном фильме «Дрон» (2014) военнослужащий – оператор боевого дрона – рассказывал, как на свои сомнения по поводу уничтожения мирного населения услышал ответ, что таков замысел Бога. Понятно, что в данном случае некто просто эксплуатировал идею Бога].

Также подход книги «Этика войны в странах православной культуры» отличается от подходов, распространенных в англо-саксонском мире, которые навязывают «регламентацию поведения комбатантов[7] на основе абстрактно понимаемых прав человека». [Так, в книге Ишмаэля Биха «Завтра я иду убивать. Воспоминания мальчика-солдата»[8] содержится множество описаний бессмысленных убийств, которые, в том числе, были совершены им в состоянии наркотического опьянения во время войны в Африке. Он попал под амнистию. В книге не приводятся сцены изнасилования – кто-то считает, что по той причине, что совершивший изнасилование подлежит суду как нарушивший права человека. Кто провел эту грань: уничтожившего людей в состоянии наркотического куража – амнистировать, а изнасиловавшего там же – осудить как преступника? В случае прекращения военных действий военнослужащие возвращаются домой. Но если во время боевых действий военнослужащий принимал участие в конкурсе – кто наиболее профессионально перережет горло военнопленному и гордился победой в нем – это преступление или нет? Ишмаэль победил в таком конкурсе.

После войны ему сказали, что он «ни в чем не виноват», что он просто – мальчик, которого втянули в войну. Но почему мальчик, гордящийся тем, что профессионально перерезал горло военнопленному, это – «просто мальчик, втянутый в войну»? А если, например, под давлением своих «коллег» он присоединится к изнасилованию – это уже военный преступник? Ведь, согласно логике протокола, он в том и в другом случае – втянут? Понятно, что данный пример приводится не в отношении всех случаев, с которыми сталкиваются профессиональные военнослужащие, речь идет о частной ситуации. Этот пример – комментарий к той мысли, что в данном случае грань, разделяющая поступки по обе стороны, проводится чьей-то ручкой на листе бумаги. Но, чтобы выжить и не стать заложником ПТСР, человек должен чувствовать эту грань в себе, и тогда у него будет шанс ее не перейти. Возможность сохранить психическую цельность появится, если человек будет стремиться оставаться человеком. А остаться человеком он сможет, если будет четко понимать, что значит – быть человеком. То есть у него должны быть четко определенные ценности, за которые он будет держаться].

Авторы книги «Этика войны в странах православной культуры» исходили из представления, что ценности не столько декларируются и записываются, сколько «воплощаются» и «проживаются» в конкретных ситуациях. А потому к процессу формирования ценностей стоит подходить не через навязывание нормативных установлений. Ценности стоит изучать на основе «свидетельств об опыте войны и нравственном выборе самих участников боевых действий. Лишь в результате изучения функционирования морального выбора в конкретных ситуациях и осмысления опыта войны возможна реконструкция этоса и формулирование этики войны»[9]. [«Этос» в данном случае – это порядок предпочтения ценностей: например, как человек относится к любви и к ненависти, что из этих позиций считает более важным и пр.].

То есть, изучая опыт тех, кто остался человеком, человек может нащупать тот внутренний строй, который поможет и ему остаться человеком. А также – выработать иммунитет к ПТСР, избежать тех ошибок, которые ведут к распаду психики.

В книге Ишмаэля Биха описывалась попытка стабилизовать психику мальчиков-воинов, выведенных из войны в Африке, через привитие им установки, что они – не виноваты. Но такая установка разве способна сама по себе исцелить человека, психика которого перепахана войной?

При попытке навязать регламентацию, определяющую, что этично, а что – нет, у человека забирают возможность «выздороветь» после войны. Ишмаэль стал выздоравливать, как можно понять из его книги, не вследствие усвоения указанной установки, а вследствие того, что у него был положительный опыт детства. Его любили родители, он играл и общался со сверстниками. Усвоенный в детстве конструктивный опыт в свое время проявился и направил Ишмаэля к конструктивным поступкам.

Но как начнет жить после войны человек, которому во время прохождения реабилитации кто-то сказал, что он не виноват? Хорошо, ты в первый раз не виноват, никакой рефлексии не возникло. Второй раз тебя втянут, ты тоже пойдешь убивать? И какой-то незнакомый тебе «дядя», назначенный какой-то комиссией, опять скажет, что ты не виноват. А что, если эти слова скажет лидер группировки, вербующий боевиков? Скажет, что нет вины в том, чтобы убивать тех, кто не похож на членов группировки? Не пахнет ли ситуация развитием инфантильной позиции, характерной для подростка, который не чувствует, да и не хочет понимать смысла совершенного им поступка?

Почему пропагандисты таких подходов не видят третьего пути (помимо жесткого безапелляционного обличения, с одной стороны, и слов «ты ни в чем не виноват», – с другой)? Третий, надспорный, путь имеет примерно следующие очертания. Да, тебя втянули. Но, возможно, ты чувствуешь, что хотя бы на один процент твоя воля принимала участие в том кошмаре, в котором ты жил? Ведь тебе хотелось чувствовать ликование по поводу победы в конкурсе, ты гордился этой победой. И если ты считаешь, что тебя втянули, то хотя бы в этом одном проценте ты можешь покаяться. Ты принимал участие в сжигании деревень. Да, ты амнистирован, но ты можешь выучиться на плотника и своими руками построить хотя бы один дом, в который заселится кто-то из изгнанных тобой. Если ты нес смерть, неси жизнь. Ты будешь реализовывать эту задачу, и ты будешь развиваться, перерастая себя прежнего.

А что даст человеку стирание памяти о том, что он делал на войне? Что дадут ему слова «ты ни в чем не виноват»?[10] Ведь при подобных подходах не проявляется субъектность, то есть то, что мы называем личностью: человек сперва является объектом приложения усилий боевиков, потом становится объектом приложения усилий психологов. Но где же он сам – как самостоятельная личность?

Один ветеран, служивший в спецназе, рассказывал, что его «выводили из войны» специалисты, он проходил реабилитацию в особых центрах. Но стал чувствовать себя значительно лучше только после того, как, вернувшись в прошлое, честно разобрал: «да, это было правильно, а вот это – было неправильно».

Если человек отказывается от честного разбора прошлого, возникает риск построения бредовой системы, задача которой будет состоять в объяснении происшедшего. То есть в сознании рождается некая версия происходящего, в рамках которой «ты не виноват». Вхождение в бредовую систему сопровождается реформированием мышления, и далее человеку по жизни придется идти с искаженным восприятием действительности (об этом – в материалах книги «Щит веры…»).

О измененном состоянии сознания см. также главу «Параноидальное “Я”» из 5-ой части текста «Остаться человеком: Офисы, мегаполисы, концлагеря». Часть 5 «Офисный работник и житель мегаполиса в сравнении с узником концлагеря».

От этого искажения психики освобождает покаяние, оно помогает посмотреть в глаза прошлому и встретиться с ним. Помогает признать свою вину и не сгореть. И не только не сгореть, но и – возродиться.

Ветеран спецназа стал выходить из войны потому, что критерием взгляда на прошлое и на шаги в настоящем стало представление о том, что такое быть человеком (на Соловках он исповедовался, стал как-то двигаться к вере). Если грань, отделяющая человека от нелюдя, в чем-то была перейдена, покаяние поможет вернуться к человеческому статусу. А извне продвинутая внутрь души установка на то, что «ты ни в чем не виноват» мало того, что не освободит от опыта прошлого (он так и останется не осмысленным). Что если она поспособствует фиксации на позиции «за чертой»? Что если человек ударит жену и скажет себе, что он и здесь – не виноват?

Обращают на себя внимание данные одного исследования. Герберт Хендин и Энн Хаас, изучая состояние ветеранов с ПТСР, обнаружили, «что вопрос освобождения от чувства вины требует детального понимания конкретных причин самообвинения каждого человека, а не простого утверждения о невиновности»[11]. Подобным образом, по мнению другой исследовательницы, и у жертв насилия стыд и вина могут усиливаться вследствие сурового осуждения других. Но в то же время стыд и вина – не полностью стираются простыми заявлениями «ты не виновата». Заявления такого плана представляют собой отказ принимать с выжившей участие «в поиске выхода из лабиринта мучительных моральных дилемм экстремальной ситуации. Выжившая ищет не самооправдания, а справедливости». Подобным образом и дети-жертвы обычно слышат от взрослых, что они «ни в чем не виноваты». Но «так же обычно дети отказываются быть освобожденными от вины»[12]. [То есть необходим детальный разбор ситуации с таких точек зрения, с каких согласился бы рассмотреть свою ситуацию и выживший/выжившая].

Вера и научные данные о ПТСР

Чтобы найти выход из дилемм подобного рода, нужен массив данных, приобщение к опыту людей, нашедших путь к человечности и вере. Книга и построена на таких примерах, и, вникая в них, мы учимся, формируем картину мира и те внутренние условия, сквозь призму которых смотрим на мир, вырабатываем определенные душевные способности (например, способность не закипать злостью в форс-мажорных обстоятельствах. Все это вместе с личным приобщением вере дает надежду на преодоление ПТСР.

Кто-то считает, что не стоит приводить ссылки на научные данные о ПТСР вместе с размышлениями о вере. Мол, о вере нужно просто говорить, а если слова подкрепляются ссылками на научные данные, то это, мол, внушает подозрения. Неужели сам говорящий не верит в то, что говорит о вере?

Вот что один человек пишет в отзыве на главу из данной книги (на главу «ПОБЕДА – не только на войне, но и – над войной внутри себя»): «Когда рассуждаешь о могуществе Веры, не нужны подпорки в виде ссылок на чужие и свои тексты. Тот, кто уверен – Веру транслирует. Или НЕ транслирует. Тот, кто читает, должен верить в написанное о Вере – сразу и бесповоротно. И сразу, непонятно почему, закрадывается какое-то сомнение».

В этой позиции есть разумное зерно, и примерно в таком ключе выскажутся два человека, слово которым будет дано чуть далее. Но, с другой стороны, можно сказать, что сомнения иногда рождаются вследствие активности доминирующего качества психики. Гневающийся гневается, унылый унывает, а сомневающийся – сомневается (следует различать здоровое критическое мышление от наработанной подозрительности, которая при знакомстве с опытом другого человека превращает этот опыт в труху). Подозревающий при каждой нестандартной ситуации подозревает замысел и умысел.

Кстати, таков один из симптомов ПТСР. Сформированные во время боевых действий настороженность и подозрительность могут проявляться потом и в гражданской жизни. Они будут отравлять жизнь человека, толкая его на разрушение отношений с близкими. Но почему предполагается сразу что-то плохое?

Почему нельзя предположить, что автор восхищен той чудной гармонией, которая открывается разуму, если он на мир смотрит с позиции Евангельского учения? Видится чудное соответствие духовных принципов с физическими явлениями (в том числе, с физическими процессами, протекающими в мозге). Почему бы не поделиться этим чувством изумления?

Одновременно здесь можно сказать, почему автор ссылается на свои же работы. Одна из причин – потому, что по крупицам приходилось собирать информацию из разных источников, и не по всем вопросам можно указать конкретный внешний источник, где нюансы интересующей темы были разобраны. Во-вторых, работы автора, хотя и написаны на разные темы, задумывались как части одной системы – как грани целостного мировоззрения.

Например, некоторые принципы, описываемые в контексте разбора темы ПТСР, рассматриваются в рамках разбора темы преодоления зависимости от алкоголя и наркотиков. Ссылка на материалы о преодолении зависимости от ПАВ (психоактивных веществ) уместна, так как перед теми, кто соприкасался с боевыми действиями, стоит соблазн ухода в употребление ПАВ. А также уместна для того, чтобы показать сходства процессов, протекающих как при ПТСР, так и при формировании зависимости от ПАВ. Тот, кто увидит сходство процессов, сможет выработать единую стратегию жизни вместо того, чтобы распылаться по разным курсам и программам, рассматривающим и зависимость от ПАВ, и ПТСР, и тревогу как нечто изолированное. Хотя и программы некоторые – тоже нужны, но одной из проблем современности является то, что на человека вываливают массу теорий, данных, но при этом оставляют его без понимания, что собственно ему с этими данными делать.

В одном тексте автора о преодолении зависимого поведения, в 3-ей части работы «ОБРАЩЕНИЕ К ПОЛНОТЕ. Становление личности как путь преодоления зависимого поведения» приводятся слова одного психиатра об учении академика А.А. Ухтомского о доминанте – это учение является одной из основ книги «Щит веры…». «В теории физиолога Ухтомского, – пишет психиатр, – (и не только его одного) заповеди христианства становятся законами нейрофизиологии. Из области человеческой нравственности, которую XX век отринул, как никому не нужное и докучливое социальное ограничение, они переходят в область биологии мозга и психиатрии»[13].

То есть учение академика Ухтомского показывает, что мозг функционирует согласно описанным в Евангелии духовным законам, на основании которых развивается реальность. Если человек относится к другому по любви, проявляет деятельное внимание к ближнему, то мозг развивается. Если человек замыкается в эгоизме, начинает мнить о себе, как о высочайшем, то запускается цепочка реакций/последствий, влекущих человека к регрессии. Те предупреждения, которые нам дает вера, мы видим реализующимися в работе мозга. Тот, кто захочет идти в обиду, злость, ненависть, будет разрушать себя.

О разрушительном воздействии на человека ненависти см. в главе «Вопрос о недостатках» в части второй текста «Подводная часть айсберга: о соблазне церковного РАСКОЛА»

Если человек не готов внять предупреждениям веры, то пусть задумается хотя бы о принципах работы мозга, познакомившись с идеями академика Ухтомского. Для имевших опыт соприкосновения с боевыми действиями вопрос о ненависти нередко стоит остро, ребром.

Почему автор не ограничивается разговорами только в русле веры? Может, говорить только с позиции веры и было бы правильно. Но дело в том, что не все готовы слушать отсылки только к вероучительным источникам. Некоторым людям важно понимать, как вера сочетается с той жизнью, которую они видят. Во-вторых, когда обращение идет, например, к членам общины, то они понимают, что им говорят с позиции веры. У них есть основа, которой многие другие лишены. Чтобы говорить с людьми с позиции веры, их нужно воспитать, обучить, дать им основу, и тогда они будут понимать, что ты им говоришь. В-третьих, у некоторых людей имеются дремучие представления о вере. Если им дать адекватные представления о жизни, может, они сумеют пересмотреть свое негативное отношение к вере. Так, один писатель, в статусе бойца спецподразделения прошедший одну из современных войн, описывал в своем рассказе такой диалог (возможно, имевший место в реальной жизни[14]):

– Помнишь напарника моего?

– Снайпера, что ли? Усатый такой? Серега, по-моему…

– Да. Так вот он, как пить бросил, опять за книги взялся. Голова-то у него не чета нашим репам. Он мне все по полочкам разложил, и про войну, и про религию.

– Что-то насчет опиума для народа?

– Представляешь, так и есть. Любая религия, оказывается, дитя войны. Идеологическое обоснование военного грабежа и разбоя.

– Объясни по-нормальному.

– Короче, людям вдалбливают, что те, кто не верит по-нашему, для нас опасны и вредны. Что они хотят нас поработить, ну, или хотя бы, получить с нас денег.

– Нет, мне кажется, тут дело не в религии. Дело – в самом человеке. Человек так устроен, что если он с другого ничего не получает, то другой будет с него что-нибудь получать. Если не мы, то нас. Других вариантов нет.

– И я про то же! Религия просто примиряет человека с этой истиной. Снайпер вообще хорошо сказал. Смысл христианства в том, говорит, что, если ударили по правой щеке, подставь левую, а кто в это не верит, тех в расход.

– Может, лучше о чем-нибудь хорошем поговорим?

– Давай. Поехали, мяса поедим! Закажем по шашлыку на берегу.

У многих людей, имевших опыт контакта с нехристианскими учениям, с эзотерикой, с неоязычеством, имевших опыт разочарований и даже – опыт отречения от Христа, слова о вере могут порождать иногда причудливые ассоциации. Так, на пост автора о Иисусовой молитве одна девушка оставила комментарий, что это – отличная медитация «на пустотность». И здесь приходится объяснять, в чем состоит отличие медитации от молитвы.

«Медитация. Ч. 1: В ответ спросившей об отношении православного христианина к медитативным практикам»
 «Медитация. Ч. 2: Нужна ли медитация в системе образования? Почему дети затопляются когнитивным хаосом?»

Этот пример показывает, что конкретные слова о вере в сознании, переформатированном эзотерикой, могут ассоциироваться с нехристианскими идеями.

Так, один епископ на конференции «Пути возрождения русского богословия» отмечал, что в западной культуре [а она в каком-то смысле усвоена людьми и проживающими на территории России] подменен понятийный аппарат настолько, что человек, даже находящийся внутри Православия, не всегда может заметить подмену понятий. Спасение подменяется понятием самореализации. Вера – ощущением безопасности. Понятие греха меняется на индивидуальную психологическую установку. Христианские ценности настолько заменяются на иные понятия, что человек, живя в этой культурной среде, даже святоотеческие тексты понимает в нехристианском ключе. Современная культура – триумф терапии. Человек должен быть обслужен разными способами, чтобы он не претерпевал трудностей, дискомфорта[15].

И потому важно иногда бывает показать человеку, чему в реальной жизни соответствуют те или иные принципы. На той же конференции еще один священнослужитель отмечал, что обратиться к человеку, просто говоря о Боге, в современном мире, наверное, сложнее. А вот обратиться к человеку, говоря о нем как о образе Божием и о тех задачах, которые он не может решить без Того, образом Кого он является, иначе он будет продолжать в лабиринтах сознания. [Если у человека нет цельного мировоззрения, то лабиринтами для него становятся] научные открытия, вроде бы, полезные открытия. Зачастую они становятся ловушкой для современного человека. Интернет, казалось бы – открытие, а люди утрачивают базовые знания. Утрачивают способность мыслить систематически, синтетически, масштабно, стратегически. Быстрые ответы – в интернете[16].

И потому так важно поднимать не только духовный, но и культурный уровень человека, учить его думать, делать выводы. Важно, чтобы человек пришел к пониманию, как ему развивать свою социальную жизнь и профессиональную деятельность, чтобы иметь возможность не утратить и путь веры.

Текст «Внешняя жизнь и мир мыслей»:

Часть 1. «Духовная жизнь в условиях большого потока дел и мыслей»
Часть 2. «Современный работник. Вера и путь посреди трудностей»
Часть 3.1. «Сохранение при рабочем процессе личного, возможности для развития»
Часть 3.2. «Не только профессиональный труд. Призвание, отношения, что делает человека человеком»
Часть 4.1. «Главная проблема конкретного человека и обретение равновесия, внутреннего мира»
Часть 4.2. «Болезненная капсула и путь к внутреннему миру, стрессоустойчивость».

Русский философ Иван Ильин считал, что разум должен быть верующим, а вера – разумной[17]. Если не открывать большой разговор о вере и о научном познании, а перевести тему в плоскость проблематики данной книги, то можно сказать следующее. В некоторых случаях, иногда – при низком образовательном уровне, человек становится открытым для заражения фанатизмом. Манипулирующие этим человеком люди внушают ему, что отрезать головы тем-то и тем-то – это значит жить-по-вере. Если у человека есть кругозор, какие-то представления не только о вере, но и о жизни, о том, что и как в жизни бывает, то у него уже имеется хоть какая-то основа для противодействия манипуляциям.

См. текст «Мировоззренческий сдвиг – детонатор наркотического “бума” и распада общества», часть 7.2 «Экстремизм – о некоторых причинах его появления и о некоторых путях его преодоления».

Если у человека нет здоровых представлений о жизни и целостного мировоззрения, то под видом веры в его сознание может быть внедрена разрушительная доктрина.

Сложно говорить только о вере и не говорить о жизни в целом, так как тема веры иногда причудливым образом интерпретируется людьми. Так, например, известен лозунг «God save gangters» («Бог хранит бандитов»), подписанный на специфически стилизованном Кресте – четыре пистолета сложены курками друг к другу. Понятно, что нужно как-то очень смутно представлять, о чем говорил Христос, чтобы быть способным надеть на шею таким образом выполненное распятие.

Так, например, в Бразилии [да и не только в ней] отмечено появление масштабных бандформирований и криминальных сообществ, использующих религиозные установки «в искаженно-агрессивной интерпретации»[18]. Например, криминальная организация «Сеть Израиля» объединяет трущобы нескольких районов Рио-де-Жанейро, в которых обитает порядка 134 тысяч человек. Эта банда наркоторговцев использует «религиозный фактор для мобилизации и консолидации»[19]. С помощью насилия [оправдание которого имитируется псевдорелигиозными объяснениями] банда вытесняет с территории любых лиц, которые отвергают представления «Сети Израиля».

«В целом, подобная комбинация преступности и религиозной мотивации встречается не только в Бразилии; нечто подобное наблюдается в Мексике (наркокартель La Familia Michoacana и отколовшийся от него наркокартель Los Cabelleros Templarios используют религию как инструмент для поддержания внутренней сплоченности)». В Сальвадоре лидеры Мага Salvatrucha (MS-13) «были замешаны в использовании пастырской работы в качестве прикрытия их деятельности» [20]. Необходимо отметить, что процессы подобного рода развиваются на фоне низкого уровня образования и высокого уровня нищеты.

И вот здесь понимание некоторых особенностей мышления и функционирования мозга позволяет ответить на вопрос, каким образом Божии заповеди, данные для любви, начинают использоваться для реализации ненависти и насилия. Не заповеди Евангелия виноваты, а люди смотрят на них сквозь призму своего внутреннего состояния и делают выводы, созвучные их внутреннему состоянию. Но выводы эти далеки от сути Евангелия.

Принципы формирования такого рода подмен описаны в частях 1 и 2 текста «О вере». Часть 1: «Откуда берется религиозный экстремизм: О чем спросил мусульманин, посетивший Соловки?». Часть 2: «Чем отличаются православие и католицизм [и протестантизм]: О чем спросили француженки, посетившие Соловки?»

Мы видим, как огромное количество людей попадает в секты. Причем само по себе светское образование, пусть даже хорошее, не всегда помогает защититься от манипуляций. Сети манипуляторов рассчитаны и на людей с высшим образованием. Противостояние же им зиждется на синтезе веры, здорового отношения к жизни и опыта.

Если в отрыве от веры человек захочет приобрести знание, то он рискует наткнуться на книги, в которых люди представлены как животные, лишенные сознания[21]. Родился ты с какими-то влечениями – вот и живи с ними, – примерно такая мысль постулируется в книгах, игнорирующих высшее измерение в человеке. Изучение подобной литературы может вообще подтолкнуть к самоубийству. Такая история произошла к Джеком Лондоном. Начитавшись популистской литературы о биологии, он разуверился в жизни. Ему стало казаться, что всем движут инстинкты и чистая биология. Пока здоровье оставалось нерастраченным, он напивался, чтобы не чувствовать всего ужаса, к которому сам себя подвел.

См. главу «”Человек из ванной” о Джеке Лондоне» из части 1.3 текста «Доминанта жизни и самоубийства».

Но ведь, если человек живет на уровне исключительно биологическим, отказываясь от смысловой вертикали, которую дает вера, он может столкнуться с определенными проблемами. Например, он не сможет выкарабкаться из кризиса, когда столкнется с экстремальными обстоятельствами. Если в пространстве его физиологии возникнет комплекс условий, на основании которых формируется ПТСР, ему придется туго. Если он не пересмотрит свое отношение к жизни, ему придется остаться при тех физиологических изменениях, к которым будет толкать его стрессовая ситуация. И вот он, насыщенный, вроде бы, знаниями, остается с ними неспособным подняться над теми внутренними процессами, которые «сворачивают его в бараний рог».

Для человека, изучившего некоторые научные данные о мозге, разговор об этих данных с дальнейшим переходом к теме веры может стать мостиком к ней. У некоторых людей, усвоивших идеи глашатаев атеизма типа Ричарда Докинза, может сложиться убеждение, что вера – это что-то примитивненькое. Нет, примитивно – это в одностороннем ключе интерпретировать данные томографов и пр. А цельный взгляд сквозь призму веры и науки на живого человека, находящего в экстремальной ситуации, дает понимание, как такой человек может остаться человеком и не разрушиться как личность. Причем это понимание может быть проверено, посчитано, верифицировано.

Поэтому в книге приводится так много историй. Поэтому автор ссылается и на свои материалы, в которых он тоже касался как темы ПТСР, так и иных тем, имеющих отношение к тому, о чем рассказывается в книге.

То, что в книге приводятся научные данные по поводу ПТСР, не означает того, что отменяется вера. Данные по поводу ПТСР приводятся, в том числе, и для того, чтобы показать, как предпосылки, влекущие к ПТСР, преодолеваются верой. Программным лозунгам писателей типа Ричарда Докинза, который, как заявляется о нем, дескать, «отменил Бога», противостоит целый сонм противоположных свидетельств (Ричард Докинз в своей книге «Бог как иллюзия» не может найти, чем полезна вера; за веру он выдает какие-то крайне гротескные формы суеверия. И поэтому важно представлять, как развиваются некоторые нейрофизиологические процессы, чтобы иметь иммунитет по отношению к подобным авторам).

Одно из таких свидетельств – опыт полкового священника 76-ой дивизии 104-го полка ВДВ. Об этом священнике, который в свое время служил в войсках спецназначения, также рассказывается в книге (видимо, Господь предвидел, что он станет священником, поэтому так сложилось, что он никого не убил). Всю жизнь он воспитывал из себя воина-вепря (дрался много), и, когда оказался в плену, был уверен, что не сломается под пытками. Но, сидя связанным на стуле, в крови, он понял, что все, на чем он пытался строить жизнь, не помогало ему в данный момент. Он пришел к выводу, что нужны иные основания для жизни. Так он стал православным христианином, и у него нет ПТСР. По его просьбе написана «Памятка воину-христианину», в которой и ему дается слово.

«Памятку…» планируется опубликовать позже.

[1] Фурсов А., Захаров А. Рабы глобальной матрицы. Чего хочет поколение потребителей?

[2] О том, как вернувшиеся с фронта стремились учиться и принимать участие в созидательной деятельности даже при наличии серьезных ранений, рассказывается, к примеру, в книге Васильева Ю.Н. (М.: Газпром ВНИИГАЗ, 2017), а также в книге Наталии Соколовой «Под кровом Всевышнего».

[3] Шамрей В.К. Психиатрия войн и катастроф. Учебное пособие. ООО «Издательство „СпецЛит”», 2015.

[4] Сенявская, Е.С. Психология войны в XX веке: исторический опыт России. М.: РОССПЭН, 1999. 383 с.

[5] Там же.

[6] Этика войны в странах православной культуры: Коллективная монография / Науч. ред. П. Боянич. СПб.: Владимир Даль, 2022. 311 с.

[7] Комбатант – это человек, который принимает непосредственное участие в боевых действиях в составе вооруженных сил одной из сторон международного вооруженного конфликта и который имеет в связи с этим участием особый юридический статус.

[8] Бих И. Завтра я иду убивать. Воспоминания мальчика-солдата. М.: Эксмо, 2014 г. 336 с.

[9] Этика войны в странах православной культуры: Коллективная монография / Науч. ред. П. Боянич. СПб.: Владимир Даль, 2022. 311 с.

[10] См. об этом документальный фильм «Дети-солдаты в одной из самых кровавых войн нашего времени» – о детях, принимавших участие в войне в Африке.

[11] Герман Дж. Травма и исцеление. Последствия насилия – от абьюза до политического террора. М.: Бомбора, 2022. 400 с.

[12] Там же.

[13] Данилин А.Г. «LSD. Галлюциногены, психоделия и феномен зависимости». См. «Психология и религия». «Исходы Российской психоделии».

[14] Бушковский А. Рассказ «Страшные русские».

[15] Кирилл (Зинковский), епископ Звенигородский. Конференция «Пути возрождения русского богословия».

[16] Мефодий (Зинковский), игумен.

[17] «Вера должна стать разумной верой, а разум должен стать верующим разумом» [см. главу «О религиозной цельности» из книги Ивана Ильина «Аксиомы религиозного опыта»].

[18] Стригунов К. С., Манойло А. В., Петренко А. И. Наркокартели и криминальные сети. Рассвет темной глобализации. М.: Горячая линия – Телеком, 2022. 304 с.: ил. Серия «Информационные войны и цветные революции».

[19] Там же.

[20] Там же.

[21] Например, книга Дика Свааба «Мы – это наш мозг».