Прокопий (Пащенко), иером. Посттравматический рост и опыт христиан, переживших гонения. Между памятью и забвением

Перед людьми, прошедшими через тяжелые испытания, встает вопрос, надо ли помнить пережитый опыт. Если да, то – каким образом? А если стоит его забыть, то при помощи каких технологий? У этих двух путей будут совершенно разные последствия.

Данная лекция является лишь одним из пунктов в цепи размышлений на тему преодоления травматического опыта прошлого. В ней некоторые положения даются тезисно, а некоторые более подробно разбираются как в самой лекции, так и в лекциях и текстах, объединенных общим названием «Преодоление травматического опыта: Христианские и психологические аспекты».

В общих лекциях эта находится под номером 10а, далее следует множество материалов на тему ПТСР-роста. Данная лекция скорее вводит в тему и не охватывает ее целиком, ибо тема эта, огромна, как сама жизнь.

Предлагаемая к чтению лекция была опубликована в составе материалов 7-й ежегодной научно-практической конференции «История страны в судьбах узников Соловецких лагерей», проходившей на Соловках с 29 июня по 3 августа 2021 года.

История страны в судьбах узников Соловецких лагерей: сборник статей и докладов научно-практической конференции: [16+ / отв. ред.-сост.: А.П. Яковлева]. – пос. Соловецкий: Соловецкий государственный историко-архитектурный и природный музей-заповедник, 2016– Вып. 7: [материалы 7-й научно-практической конференции, 29 июня – 3 июля 2021 г.] – 2022. С. 151–188.

Эпиграф и преамбула

На земле во время дождя отражается небо

Перед людьми, прошедшими через тяжелые испытания, встает вопрос, надо ли помнить пережитый опыт. Если да, то – каким образом? А если стоит его забыть, то при помощи каких технологий? У этих двух путей будут совершенно разные последствия.

Данная лекция является лишь одним из пунктов в цепи размышлений на тему преодоления травматического опыта прошлого. В ней некоторые положения даются тезисно, а некоторые более подробно разбираются как в самой лекции, так и в лекциях и текстах, объединенных общим названием «Преодоление травматического опыта: Христианские и психологические аспекты».

В общих лекциях эта находится под номером 10а, далее следует множество материалов на тему ПТСР-роста. Данная лекция скорее вводит в тему и не охватывает ее целиком, ибо тема эта, огромна, как сама жизнь.

В лекции приводятся высказывания светских авторов, специализирующихся на теме посттравматического роста. Их присутствие в тексте не означает принципиального согласия с этими авторами по всем вопросам. Есть ряд противоречий, с которыми сталкивается неверующий психолог, пытающийся осмыслить тему посттравматического роста. Об этих противоречиях говорится в главе «Дилемма, с которой сталкивается неверующий психолог», в части 4.1 текста «Преодоление травматического опыта: Христианские и психологические аспекты» (http://solovki-monastyr.ru/abba-page/solovki_page/2146/).

На предыдущей конференции мы разбирали тему «Интеллектуальная стратегия выживания в условиях тотального давления». Суть этого доклада состояла в том, что современный человек по своим психологическим характеристикам напоминает узника концлагеря. Если не брать внешний антураж: проволока, система безопасности, собаки по периметру и прочее, то очевидны нарастающие сходные психологические последствия: сужение сознания, апатия, ориентация исключительно на выживание, еду и одежду. Происходит угасание высших потребностей духа, утрачивается способность реагировать на музыку, книги, распадаются социальные контакты, и человек входит в состояние регрессии.

В лагере к такому состоянию подводили с помощью определённых технологий. Действенной была, например, угроза расстрела и нагнетение страха, в современной же среде подобным образом работает угроза увольнения. В лагере приемом уничтожения сознания служил большой массив бессмысленной работы, и сейчас человек, не видя цели своего труда, начинает постепенно угасать. В лагере существовала жесткая регламентация всех поступков, в офисах же – обязательный протокол всех видов деятельности. Мы разбирали, как происходила регрессия сознания и какие основы позволили бы человеку сопротивляться процессу обезличивания.

Совокупность факторов, ведущих к регрессии, превращала человека в «старика», опять же – не каждого. Человек превращался в лагерного (а не возрастного) «старика», когда постепенно угасала способность осознавать свои поступки, когда человек начинал слепо выполнять навязанные ему приказы. Теперь неэтичный поступок, например, избиение другого, уже не вызывал каких-то переживаний – в сознании была готовая матрица объяснений: здесь невозможно жить по-человечески (эта матрица обыграна в современной композиции Миши Маваши «Псы с городских окраин», в этой песни есть мысль, что матрица порабощает ум, когда «ты и я давным-давно человека в человеке потеряли»).

Человек, конечно, сопротивлялся обезличиванию, но сопротивление, оторванное от Истины, не приводило к результатам. Для верующего опыт узников служит примером, что истинная вера – не пустые слова, именно она помогала объективно выжить, человеческие же стратегии приводили только к усугублению положения.

В частности, Бруно Беттельгейм в своей книге «Просвещенное сердце» описывал, как человека подводили к инфантилизации, состоянию регрессии, приучая не замечать ничего. Когда колонна заключенных, проходя мимо эсэсовца, избивающего другого заключенного, демонстративно отворачивала головы – их хвалили: «Молодцы [что не обращаете внимание]!»[1]. И это приводило к тому, что человек становился ребёнком, в плохом смысле слова: он переставал сознавать свои поступки, начинал жаловаться, грызться за какую-то ничтожную пайку и постепенно терял человеческий облик.

Задачи конференции и переинтеграция травматического опыта (личности и народа)

Данная конференция также тесно связана с преодоление травматического опыта и участвует в переинтеграции сложного опыта истории нашей страны. Чтобы понять, как формируется и преодолевается подобный травматический опыт, нужно вспомнить учение академика А.А. Ухтомского о доминанте (учение приводилось в упомянутом выше докладе). Когда человек сталкивается с достаточно сильным переживанием, положительным или негативным, то может произойти некая фиксация. Переживание, связанное с добродетелью, расширяет человека, углубляет его контакты с другими, способствует познанию мира и себя. Страстная вспышка: печаль, уныние ярость – наоборот, ограничивает, сужает его социальное общение. В коре головного мозга появляется некий очаг возбуждения, который обладает свойством, с одной стороны, переадресовывать все поступающие в сознание импульсы к текущему очагу, который суммирует и накапливает их. А, с другой стороны, – тормозить прочие отделы коры головного мозга.

Доминанта может на время уйти в глубокие слои памяти и не заявлять о себе. Но, когда человек попадает в подобную травматической ситуацию, доминанта связывается с новыми сигналами и обрастает условными рефлексами, и даже цвет может вызвать ее действие[2]. В научной литературе была описана девушка, которая встретившись с молодым человеком в ресторане испытала паническую атаку, а дело было в том, что красная скатерть на столе включила воспоминания о давно забытом в детстве изнасиловании в комнате с красными занавесками[3]. Психический опыт, пережитый человеком, может быть воспроизведён в похожей обстановке или при просмотре подобного фильма.

Переинтеграция доминанты происходит, когда мы заново осмысливаем всплывающий драматический опыт. Человек, например, читает Псалтирь, где ситуация, связанная с отчаянием, переадресует нас к надежде и упованию. Другой же, отбросив массу самооправданий, пытается осмыслить свой негативный опыт или поступок, совершенный против совести, и вносит в этот водоворот здоровый росток. Всё, что человек сделает в момент возбуждения доминанты, в следующий раз всплывет автоматически, если же он начнёт метаться, проклинать судьбу, то в следующий раз ему будет ещё тяжелее. Когда же в нем начнут противостоять добродетели, то постепенно ему станет легче.

Подробнее см. «Преодоление травматического опыта: христианские и психологические аспекты»; часть 2.1 «Травматический опыт как некогда пережитая, воспроизводимая, изменяемая и преодолеваемая доминанта».

Один из способов преодоления посттравматического опыта связан с нарративом, то есть с той историей, который человек рассказывает о себе, пытаясь заново переосмыслить свои переживания. Это не просто банальное воспроизведение прежнего состояния, а интеграция опыта прошлого в опыт нынешний, понимание, что человек вынес из него, какие получил уроки, как изменился к лучшему. Благодаря, отчасти, таким историям этот опыт и преодолевается.

Подобный опыт был и в нашей стране, но он до сих пор не осмыслен. И если нашу страну воспринять как мозг отдельного человека, то данная конференция, повторяясь из года в год, стремится через воспоминания и рассказы, обнажая вновь эту болезненную историю, дать ей какое-то объяснение, чтобы опыт отрицательный переложить, наконец, в опыт положительный и вынести из него уроки, стать сильнее, в чем и заключается суть посттравматического роста.

Как показывают исследования, в результате кораблекрушений, экстремальных ситуаций, смерти близких большая часть, более 50%, уходит вниз – впадает в отчаяние, уныние, замыкается в себе, разрывает социальные связи, а меньшая, чуть меньше 50%, наоборот уходит в плюс[4]. Например, движение хосписов в России появилось благодаря человеку, который, пережив смерть дочери, не замкнулся в совсем горе, а попытался помочь другим[5].

Тоже самое происходит, когда мы делимся друг с другом опытом узников, рассказывая о их опыте выживания, помогая друг другу, в том числе, в преодолении травматического переживания. Вот здесь можно вспомнить слова: «На земле во время дождя отражается небо». Именно поэтому в лагерях заставляли ни на что не обращать внимание, если человек не пользуется возможностью самостоятельно принимать решения, то со временем эта функция начинает атрофироваться[6], он перестает давать оценку происходящему, у него пропадает, в хорошем смысле слова, любопытство, анализ того, что с ним происходит.

Подробнее применительно к жизни современного человека, работающего и вступающего во взаимодействие с другими члена общества, мысль о отражении неба разбирается в тексте «Внешняя жизнь и мир мыслей. Часть 3.1». Отдельное название части 3.1 «Сохранение при рабочем процессе личного, возможности для развития».

Если человек не может смотреть по сторонам, и его заставляют смотреть в землю, но он знает, для чего он это делает, то в состояние регрессии он не входит. Он может копить силы для сопротивления, и так у него рождается другая доминанта, конструктивная положительная мысль, тогда внешние стрессовые события не ведут к унынию, а поддерживают желание выстоять, так скорби выковывают положительные навыки. Всё зависит от того, какие внутренние условия человек сам в себе воспитает.

Человек как субъект, а не песчинка в жерновах истории

Начну свой доклад с мысли А. В. Брушлинского, в своё время он был директором НИИ психологии Российской академии наук и написал книгу «Психология субъекта». Он пишет, что суть тоталитарного строя выражается в убежденности, что человека лепят внешние условия[7], такая позиция удобна и для нас: не я такой – жизнь такая. Вставая на подобную точку зрения, мы становимся песчинкой в истории и изменить ничего не можем.

Подробнее см. в части 4.2 текста «Преодоление травматического опыта: христианские и психологические аспекты», в главе «Призма и изменение внешнего импульса. Вертикаль и горизонталь. Культурное возрастание человека. Решение вопросов на стыке категорий».

В 70-е годы 19 века в общественных кругах приобрела особую популярность так называемая теория «среды». Опасность этой теории была отмечена Достоевским, ка которую он яростно обрушился со словами критики на страницах «Дневника писателя»: «Делая человека ответственным, христианство тем самым признает и свободу его <…> учение о среде доводит человека до совершенной безличности, до совершенного освобождения его от всякого нравственного личного долга, от всякой самостоятельности, доводит до мерзейшего рабства, какое только можно вообразить»[8].

Эту самая мысль эсэсовцы пытались внедрить узникам: чтобы ты не делал – это никак не повлияет на твою способность выживать, и ты всё равно умрёшь. Для тех, кто близко к сердцу принимал эту мысль, не нужно было тратить патроны, они погибали от тоски. Книга «Психология субъекта» как раз говорит о том, что импульс внешней среды влияет на человека не на прямую, а проходя через барьер мировоззрения, барьер, который академик Павлов назвал второй сигнальной системой.

Если вторая сигнальная система блокирована, не развита, тогда импульс, проходящий из внешней среды, влияет почти напрямую. И цель тоталитарного строя как раз и состоит в создании условий, при которых внешний импульс вызывал бы определённую заданную реакцию. Задача же человека, пытающегося сопротивляться подобному воздействию, – создать внутренние условия для изменения импульса, переадресовать или трансформировать его, как говорил апостол Павел: «Любящим Бога <…> всё содействует во благо» (Рим 8. 28).

Механизм подавления связан с блокированием второй сигнальной системы, которую мы соотносим разумом, мировоззрением. Если эта часть блокируется, то открывается возможность для формирования условного рефлекса. Академик Ухтомский, приводил образ орла, заимствованный из книги Пришвина: молодому орлу одевают колпачок на глаза и постоянно дергают верёвкой за ногу, не давая спать, при этом подносят под клюв понюхать кусочек вяленого мяса, выкрикивая звук «ка». Старые связи у орла стираются, новые формируются. И, когда его выпускают на охоту за зайцем, стоит киргизу крикнуть знакомый звук, как он возвращается к своему хозяину, позволяя снова одеть цепочку на лапу, а колпачок на глаза, в покорном ожидании следующей охоты.

По сути, ночные посиделки за компьютером – тот же самый колпачок. Возвращаясь после работы, человек вместо того, чтобы разобрать день и понять, что он сегодня сделал верного или неправильного, глушит себя разными способами. И вывод заключается в том, что важно не позволить связям, составляющих нашу основу, стереться. Важно найти в этом мире определенные опоры, но какая-то отдельная мысль опорой не станет. Когда человек всё-таки почувствует себя в связи со Христом, попытается сохранить с Ним связь, попытается сохранить мир в себе и с ближним (что очень трудно сделать и требует колоссального количества навыков, понятий и представлений о жизни), когда он встаёт на этот путь и начнет делать первые успехи, то его сознание будет постоянно обновляться и развиваться. И тогда даже жестко регламентированная среда на сможет его подавить, а со временем сформируется та самая вторая доминанта, точка опоры, которая позволит ему выживать в сложной обстановке и иметь систему суждений, на которую можно опираться.

Если, например, человек стоит на конвейерной линии, но внутренней жизни у него нет, его сознание даже после работы будет наполнено мыслями о производимых операциях. Если человек понимает, что, раздражаясь, теряет связь со Христом, что лишает его возможности обрести ее и за гробом, то тогда он старается каким-то образом побороть гнев и его сознание живёт. Молитва, Священное предание формируют наше мировоззрение, которое становится той системой внутренних условий, позволяющих трансформировать травматический импульс. Некоторые люди живут в Православии и даже не понимают, с каким богатством они имеют дело. Значение предания можно понять, когда мы читаем воспоминания людей, переживших жесткий травматический опыт вне Православия. В частности, недавно была издана книга Эдит Евы Эгер «Выбор» – после Освенцима прошло 50 лет, она стала доктором психологии, ей рукоплескали капелланы во время докладов, но от травматического опыта она так и не смогла избавиться. Ее книга показывает тот максимум, до которого человек может дойти с помощью секулярных методик.

Переходим к теме этого года.

Между памятью и забвением.

Человек, сталкивающийся с травматическим опытом, встает перед дилеммой: если помнить, то – как? Если забыть, то – с помощью каких технологий? Один исследователь размышлял, что люди пишут мемуары для компенсации травматических переживаний. Травматический опыт воспринимался как некое патологическое явление, а люди, страдавшие травматическим расстройством, считались беспомощными жертвами с неизлечимым заболеванием. Когда мы видим в человеке только жертву обстоятельств, то интерпретируем всё как попытку компенсировать неудачный опыт. Но сама идея посттравматического роста заключается не столько в преодолении болезни, сколько в способности возвыситься над обстоятельствами, разорвать патологический круг, найти ресурсы для опоры. Отсутствие внутреннего ритма неизбежно ведет человека к подчинению ритму внешнему, и основная задача заключается не в попытке разломать внешнюю ситуацию, а в старании обогатить личность, чтобы давления внешнего ритма потеряло свою власть.

Сложная ситуация провоцирует мысленный поток ненависти и печали, но это не тот вариант развития, которому следует слепо отдаваться. Нужно искать понимание конструктивных путей жизни. В частности, Ц.П. Короленко и Н.В. Дмитриева в своей книге «Homo postmodernus» главной целью ставили расширение горизонта для тех специалистов, которые склонны видеть патологию в любом варианте поведения. И картина посттравматического роста говорит о том, что страдающие посттравматическим расстройством – это не пациенты и не клиенты, а, в первую очередь, люди, которым нужно помочь.

Мемуары узников служат ярким примером преодоления страдания и боли. В психотерапии Зигмунд Фрейд ввел идею рассматривать человека с последствиями подобного опыта как пациента болезни[9]. А вот Виктор Франкл, сам прошедший опыт заключения, показывал всю спорность психоаналитических гипотез. Он любил рассказывать историю, которая очень хорошо проясняет опасность подобных подходов. К нему за помощью обратился пожилой доктор в Вене, который после смерти своей̆ жены никак не мог избавиться от преследовавшей̆ его жестокой депрессии. Благодаря Виктору Франклу пожилой человек увидел свое горе в новом свете и стал по-другому оценивать свои страдания, когда понял, что супруге было бы гораздо тяжелее, если бы ей пришлось его пережить. В каком-то смысле, он приносил жертву ради жены, и страдания приобрели для него смысл.

Однако, один американский̆ психоаналитик прокомментировал эту историю совсем неожиданным образом: «Я понимаю, что вы хотите сказать, доктор Франкл; однако если мы будем исходить из того факта, что ваш пациент так глубоко страдал от смерти своей жены, потому что бессознательно он всегда ненавидел ее…» Реакция Виктора Франкла была резкой: «Прекрасно, после того, как пациент пролежал на вашей кушетке пятьсот часов, вы промываете ему мозги и внушаете ему веру в то, о чем он должен сказать, — да, доктор, вы правы, я всю жизнь ненавидел свою жену, я никогда не любил ее…» Приписывая смыслы определенным явлениям психоаналитик рискует ошибиться, что требует от него еще большей ответственности: «Вы преуспели в том, чтобы лишить старика драгоценного сокровища, которым он все еще обладал, – его идеального брака, который он создал, их истинной любви… в то время как я преуспел в том, чтобы за одну минуту существенно изменить его состояние, принести ему облегчение».

В мемуарах узников перед нами во всей полноте раскрывается посттравматический (посттравматический рост – то есть, люди выходят из травматического опыта сильнее, умудреннее) опыт христиан, переживших гонения, опыт на грани памяти и забвения. Например, Вадим Бойков посвящает свою книгу жертвам фашизма, узникам концлагерей, подчеркивая, что мы в неоплаченном долгу перед погибшими. Картина человека после подобного опыта рушится и необходимо заново её восстановить. Посредством книги он не только оживляет свои воспоминания, но и старается их переосмыслить, встречаясь с опытом других.

Один автор приводит удачную аналогию: шизофрения – это состояние человека, который не способен собрать воедино осколки мозаики, так как не может вспомнить целостного изображения[10]. Люди, рассказывая свои истории в мемуарах, пытаются восстановить фрагменты своей жизни, чтобы обрести утраченную цельность. Наша конференция – тоже некий нарратив, благодаря которому мы пытаемся осмыслить происшедшее. Один автор считает, что само появление категории «посттравматическое расстройство» привело к некому ущербу, сняв, во-первых, ответственность с самого человека, привило ему культуру ожидания и заставило игнорировать посттравматический рост, который следует за травмой[11].

Конечно, человеку, проходящему реабилитацию после участия в военных действиях, чтобы он не покончил с собой, на каком-то этапе может быть кто-то и даст обезболивающее, сказав: «Ты не виноват». Но взрослая позиция подразумевает наличие у человека выбора, и важно, чтобы выбор соответствовал истинным основам личности. Концепцией «я не виноват» влечет за собой ложное мировоззрение, когда ответственность перекладывается на другого, и на скамье обвиняемых всегда оказываются окружающие: жена, начальник, общество, государство («они» меня толкнули).

Посттравматический рост и истории

Посттравматический стресс не является болезнью, это естественный процесс адаптации к невзгодам, который становится опытом глубокого преображения. Один, фиксируясь на ярком драматическом образе, довольно быстро выходит из этого состояния, так как у него есть опора на конструктивную доминанту, у человека же со слабым мировоззрением фиксация длится дольше, но ее наличие показывает, что он живой. Вспомнить о травме, разобраться в пережитом ужасе, усвоить новые реакции и включить переживание в историю собственной жизни – естественный процесс интеграции прежнего опыта, который позволяет стабилизировать всю систему личности и перейти в новые смыслы развития.

Посттравматический рост – это движущая сила преобразования, некий будильник, который сигнализирует о чем-то важном, на что стоит обратить внимание. Феномен возвращения узников к месту пережитой катастрофы трактуется, в каком-то смысле, как выученная беспомощность: сломленный и превращенный в загнанное животное человек подчиняется действию условных рефлексов, которые гонят его на место страдания. Возможен и другой вариант: человек пытается вернуться к месту происшествия, чтобы понять механизмы действия доминанты и, иначе взглянув на происходящее, выйти из замкнутого круга, перестроив травматическую доминанту, внеся в нее новые смыслы.

В частности, один аналитик описывает жесткий эмоциональный стресс, когда во время войны погибла его мама. Многие годы на могилу к маме он так и не приходил. Несколько лет длилась терапия, результатом которой стало осмысление смерти мама и посещение, наконец, ее могилы. Именно тогда все и изменилось, стали восстанавливаться отношения с людьми[12]. В отличие от психоанализа молитва за усопших является частью православного мировоззрения. Когда человек молится за усопшего 40 дней, он также исцеляет и себя, соединяет своё драматическое переживание с успокоительными словами молитв. Культурный опыт Православие подсказывает человеку, куда двинуться, чтобы травматический опыт прошлого был переработан.

Преображение – это результат истории, которую мы рассказываем. За осмыслением травмирующих событий начинается рост. Конечно, писать или рассказывать об этом очень трудно, многие люди годами не могут дойти до исповеди, мемуары же – в каком-то смысле публичная исповедь, особенно если человек повествует о своих преступлениях. По сути травма выводит человека на перекрёсток жизненных путей, и последствия могут быть самыми глубокими. Святоотеческое наследие учит нас, что скорби помогают избавиться от страстей, недостатков, стать светлее. Покаяние в страшных грехах прелюбодеяния и убийства преобразило царя Давида, он стал чище и лучше, чем был. Это не значит, что надо специально грешить, чтобы измениться, – не факт, что ты выплывешь после этого. Существуют две стратегии, одна из которых – встретиться с памятью и каким-то образом через нарратив исцелиться, другая же – попытаться с помощью определенных практик забыть.

Попытка забыть

Например, существует метод десенсибилизации и проработки травм движением глаз, один из рекламируемых сегодня способов, которые якобы позволяют людям, пережившим опыт смерти близких и ужасы войны, избавиться от болезненных воспоминаний. Но опыт забвения не имеет перспективы. Конечно, пережитое важно вспомнить в рамках конструктивного мировоззрения. Если же мы просто раскачиваем лодку внутри себя, просто концентрируемся на прошлом, скорее всего мы столкнёмся с ретравматизацией, то есть с углублением травмы, а не с исцелением. Пытаясь стереть опыт прошлого, человек вместе с тем стирает и часть себя.

См. «Преодоление травматического опыта: христианские и психологические аспекты»; часть 4.2 «Посттравматический рост и преодоление сформированных моделей поведения».

Если со смертью близкого мы бежим от воспоминаний и скорби, уничтожая фрагмент памяти, связанный с горем, то мы лишаемся и всего положительного, что было связано с этим человеком. Мы не поднимаемся в духовно-нравственном развитии, остаёмся открытыми для следующего витка травматического переживания. Он же может прийти внезапно, из-за угла, совершенно в другом виде. Нужно не просто вспомнить, а каким-то образом извлечь уроки, тогда травматический опыт теряет своё жало.

В частности, об этом же пишет Виктор Николаев в книге «Живый в Помощи». Офицер, прошедший Афганистан, многие горячие точки, постепенно пришел к вере: «Да, в книге взгляд на войну православного человека. Первые семь лет, я старался забыть войну. Ту самую кровь, которую, по-вашему, жаждет читатель. Без веры хранить в памяти такое прошлое – адская пытка. Но когда я, по милости Божией, обрел веру в Него, я вдруг увидел своим христианским долгом вспомнить все до мельчайших подробностей, вспомнить всю правду войны, которую довелось пережить нам…»

Также недавно вышла книга, составленная монахиней Никоной (Осипенко), «Союзом любви во Христе соединенные. Письма духовенства из Соловецкого лагеря и северной ссылки». На первый взгляд, – ничего особенного, простые письма – прислали посылку, поздравили друг друга с праздниками – читаешь и удивляешься обыденности и только в конце понимаешь, что в этом и есть уникальность: люди пишут из концлагерей, но в этих строчках нет болезненной стороны бытия, униженности, страдания, которые как часто становятся объектом пристального внимания в западной литературе. Создается ощущение, что у этих людей внутри – некое мощное начало, которое преображает импульс среды и притупляет травматическое жало. Эти люди достигли равновесия не путём слепоты, они всё видят, всё чувствуют, всё понимают, но реальность над ними не довлеет. Они способны радоваться, благодарить, несмотря на весь ужас окружающей обстановки, принимать с восторгом каждую мелочь, в то время как человек, находящийся в го`ре, слеп ко всему.

Необыкновенная книга «Милосердия двери» Арцыбушева рассказывает о его опыте пребывания в концлагерях. Как он выразился в интервью отцу Дмитрию Смирнову: «Я плакать не буду». И бодро, с улыбкой продолжил рассказ о том, как его сослали, как избили, с каким азартом он пытался сопротивляться.

Подобный опыт как раз накладывается на современную идею посттравматического роста, которая показывает ложность мысли, что травма ведет к неполноценной эмоциональной жизни. Согласно исследованиям, люди, потерявшие супруга или ребенка в ДТП, через 4–7 лет после трагедии смотрели на события иначе, начинали больше ценить жизнь[13], как это было в принципе и у Арцыбушева.

В книге «Милосердия двери» он не хотел себя оправдывать, сваливать вину на обстоятельства и время, а рассказал о своей судьбе без утайки, со всеми падения, не бравируя, а оплакивая, не хвалясь, а ужасаясь. И в тоже время он хотел показать незаслуженную, по его словам, милость Божию, которая хранила его за молитвы многих. Пути воли Божией неисповедимы, они скрыты от нас, но стоит им только довериться, как человек начинает видеть смысл, в жизни становится всё нужно и всё полезно. Чтобы появился урожай, необходимо чередование холода и зноя, зимы и лета, и в жизни человека чередуются и радость, и печаль. Стоит лишь осознать эту взаимосвязь одного с другим, как человек перестает метаться, роптать, ненавидеть, мстить и завидовать. Он принимает всё как из рук Божиих, доверяя и благодаря, и тогда наступает мир человека с Богом и людьми в гуще страдания. Так и Алексей Арцыбушев благодарит суровую школу жизни, ту наковальню, тот молот, без которых он не смог бы понять главного смысла жизни. Стержень, который помог ему не сломиться, сформировался благодаря его маме. Детство он провёл рядом с Дивеевским монастырем, был воспитан в православии, и, хотя потом в его жизни были падения, драки, бурные романы, театральная суета, именно основы, заложенные в детстве, дали опору в тяжелых обстоятельствах.

Многие пытаются забыть, а если вспоминают, то плачут, как писал отец Павел Груздев. Без ропота, без обиды и злобы, а даже с каким-то добродушием вспоминал он тяжёлые условия в лагере: голод, морозы, непосильную работу, издевательства и избиения, как со стороны руководства колонии, так и со стороны уголовников. На допросах Павла подвергли пыткам: выбили почти все зубы, ломали кости и слепили глаза. «Во время допросов следователь кричал: “Ты, Груздев, если не подохнешь здесь в тюрьме, то потом мою фамилию со страхом вспоминать будешь! Хорошо её запомнишь – Спасский моя фамилия, следователь Спасский!» Отец Павел шутил, вспоминая: «Прозорливый был, зараза, страха, правда не имею, но фамилию его не забыл, до смерти помнить буду. Все зубы мне повыбил, вот только один на развод оставил». Батюшка вспоминал об этих годах без обиды, без злобы, никогда ни на что не жаловался и всегда говорил: «Тюрьме спасибо за все!» Хотя можно было недоумевать: за что тюрьму можно благодарить? А он благодарил.

Книга Виктора Франкла «Воля к смыслу» просто меркнет по сравнению с воспоминаниями священника Михаил Труханов «Сорок лет моей жизни». Хотя Виктор Франкл и пережил суровые испытания, проведя в лагере четыре года, но к концу этого срока он уже подошел к апатии, был на последней ступеньке, за которой наступает регрессия. Наши архиереи и миряне провели в лагерях гораздо большие сроки, и мы не находим у них какого-то упоминания о посттравматическом расстройстве. В то время как у Виктора Франкла и прочих психологов, представителей гуманистического направления, существовала некая болезненная фиксация.

Подробнее см. в главе «Ядро травматического опыта и его растворение» в части 2.2 текста «Преодоление травматического опыта: христианские и психологические аспекты». 

С юмором и добродушием протоиерей Михаил Труханов описывает гонения своего детства, как сын священника он был лишен даже карточек на питание. Шутил даже, говоря, что был четырежды отличник, проведя в лагерях 5555 дней. Освободившись, он не попал, как Виктор Франкл, в благоприятную обстановку, а продолжал тяжёлый труд приходского священника, со всеми вытекающими в атеистическом государстве последствиями, когда продолжалось неофициальное давление. Читая книгу, мы видим перед собой радостного человека, про которого даже не скажешь, что его сослали в лагерь именно умирать. Его способность любить мир разливалась на многих людей, свой день рождения ему пришлось даже праздновать в несколько этапов: чада настолько забивали битком дом, что приходилось пускать поздравляющих партиями, за одной вереницей шла следующая.

Тяжелые испытания, выпавшие на долю Епископа Василий (Родзянко), известного архиерея Зарубежной Церкви, могли бы пополнить теорию травматического опыта, но ничего подобного у него не сформировалось. У Владыки был один, не менее важный, воспитатель, которого он помнил всю оставшуюся жизнь. Его гувернер, бывший офицер Белой армии, люто ненавидел Михаила Васильевича Родзянко – деда своего воспитанника, председателя Государственной думы Российской империи, которого считал виновником отречения царя Николая II и гибели России. Никто, кроме маленького Володи, не знал, что воспитатель каждый день вымещал на нем свою ненависть, мучая мальчика и искусно пряча следы пыток. Через много лет Владыка вспоминал, что мать незадолго до кончины обратилась к нему: «Прости меня, Володя, что из-за моего недосмотра тебя мучил злой человек, когда ты был ещё ребёнком». Владыка же ответил: «Мама, это было по Промыслу Божию. Не будь этого, я не был бы тем, что есть сейчас. Я грешный, недостойный, но служу Церкви».

В годы войны будущий епископ участвовал в сербском Сопротивлении. Два года провел в титовских концлагерях, после чего был выслан из Югославии. Некоторые его размышления об отношении к скорбям выражают те изменения, которые человек переживает в результате борьбы с тяжелыми жизненными обстоятельствами, те приобретения возросшей полноты жизни, ее богатства и осмысленности, которые современная психология называет посттравматическим ростом.

«Наша жизнь здесь на земле, – это терновые шипы и гвозди, это гонение и теснота сердца, из которого рождается вопль молитвы и желание вернуться в свое настоящее Отечество, небесное. Не скорби и не плачь, человек, потому что беды и болезни разбивают окаменелость нашего сердца, делают его живым и сочувственным к чужому горю. Не может познать настоящей любви тот, кто не прочувствовал всю бездну оставленности и отчаяния; и не в состоянии душа со всей силой возжелать неба, если она не прикоснулась к живой и убивающей мгле подземелья».

Известны его высказывания, которые звучат как завещание и начинаются со слов: «Не бойся». «Не бойся, когда на тебя обрушится беда и сердце пронзит скорбь, потому что страдания – это ключ, открывающие двери настоящей радости, не бойся боли, какой бы сильной она не была, поскольку боль – это признак живой души, она очищает сердце от всякой грязи, ржавчины, а это позволяет ощутить сладчайший след. Не бойся одиночества оставленности, Ангелы сходят с неба и, касаясь твоей души своими легкими перстами, и ты познаешь мир во сто раз прекрасней, чем общение человеческое. Не бойся бедности и нужды, потому что тогда твоя душа начинает собирать богатство внутреннее, и когда к тебе вернется внешнее благополучие, ты будешь почитать его за тлен и никакие земные яства не удовлетворят душевного голода. Не бойся злобы и обид, которые тебе наносят окружающие, переправляй их на собственные грехи и недостатки, так ты скоро узнаешь радость и легкость не осуждения и тебе откроется сокровенный смысл Заповедей любви к врагам. Не бойся смерти, потому что она какой бы мучительной не была, это всего лишь миг, по сравнению с вечностью, старайся освободить сердце от житейских тяжестей, чтобы душа была лёгкой и смогла стремительно войти в Небесные Обители, когда наступит срок. Наша жизнь там, где наша любовь, наше сердце там, где сокровище наше. Там, где злоба, корысть, разврат – нет жизни, хотя там и солнце светит, и птицы поют, и люди спешат по своим делам»[14].

Святитель Николай Сербский однажды сказал: «Всю жизнь, что осталась мне, отдал бы, если только это можно, за один час пребывания в Дахау». Владыка рассказывал, что среди страшных страданий: «В лагере, бывало, забьешься в какой-нибудь угол и повторяешь про себя: “Я прах и пепел. Господи, возьми душу мою!» И вдруг душа возносится на небо – и видишь Бога лицом к лицу. Но ты не можешь этого вынести, “и говоришь Ему: Господи, не готов, не могу, верни меня обратно!» Затем снова часами сидишь и повторяешь про себя: «Я прах и пепел. Господи, возьми душу мою!» И вдруг снова возносит тебя Господь…

Отец Иоанн (Крестьянкин) каждый раз, когда разговор касался молитвы, тоже вспоминал «пятилетку» заключения. Он вообще делил свою жизнь на пятилетки: пять лет служения в Москве, пять лет тюрем и лагерей, две пятилетки священства в Рязанской епархии, больше года на одном месте батюшку не оставляли – чтобы еще раз не попал под арест. Тогда небеса были близко: «Теперь уж какая молитва, – с горечью вспоминал о. Иоанн, – молитве лучше всего учит суровая жизнь. Вот в заключении у меня была истинная молитва, и это потому, что каждый день на краю гибели. Молитва была той непреодолимой преградой, за которую не проникали мерзости внешней жизни. Повторить теперь, во дни благоденствия, такую молитву невозможно. Хотя опыт молитвы и живой веры, приобретенный там, сохраняется на всю жизнь Дело, не в количестве, дело в живом обращении к живому Богу».

Иногда болезненные процессы нужны, чтобы мы смогли сохранить возможность реализовывать стремления. Здоровье личности обусловлено не отсутствием состояния болезни, но постоянной сменой контекстов развития, которые жизнь возлагает на человека, когда травматические переживания и травматический опыт выступают в качестве возможности обретения новых смыслов. Развитие личности – это целостное многомерное динамическое состояние, которае включает позитивные и негативные условия. Болезненная реакция в теле, например, позволяет как бы изведать некий яд и вновь найти силы восстановиться, так и дух обретает возможность реализовывать свои способности и лучшие устремления. Современные же методики вместо того, чтобы помочь человеку переосмыслить, учат забвению, а возвышение духа так и не происходит. В забвении же таится большая опасность.

Таким примером в современной художественной литературе может служить герой романа Е.Г. Водолазкина «Авиатор» – человек в состоянии tabula rasa, который очнувшись на больничной койке, понимает, что не знает про себя ровным счетом ничего – ни своего имени, ни где находится, ни кто он такой. В надежде восстановить историю своей жизни, он начинает записывать свои отрывочные и хаотичные воспоминания, и постепенно узнает, что стал невольным участником эксперимента, когда его тело было заморожено в азоте на Секирной горе (скит на Секирной Горе Соловецкого архипелага в годы существования концентрационного лагеря выполнял функцию штрафного изолятора). Герой существует в другой плоскости, как авиатор, и заново учится жить. Но образ Платона, который с таким смирением переносил все тяготы лагеря, разлуки и смерти близких, с каждой страницей все больше и больше становится не так чист и светел, каким казался в начале. Герой вспоминает, что статуэткой Фемиды убил стукача Зарецкого, который доносил на отца его возлюбленной, профессора Воронина. Но судебного наказания и пребывания на Соловках не было для него достаточно. Ему надо было вернуться, не только для того, чтобы рассказать о минувшем, но и для того, чтобы покаяться в грехе убийства. В итоге, герою, чтобы обрести будущее, необходимо соединить в себе прошлое и настоящее, что ему никак не удается. Если человек активно хочет что-то выкинуть из своей памяти, последствия могут быть самими катастрофическими. А Платона начались без внятной для врача причины разворачиваться процессы атрофии в мозге.

Нейробиологи выяснили, что одной из причин старения мозга и развития нейродегенеративных заболеваний является потеря миелина, вещества, образующего оболочку нервных волокон. При повреждении миелиновой оболочки сигналы в мозге нарушаются, что приводит также к склерозам и способствует развитию болезни Альцгеймера. Здесь можно выдвинуть гипотезу: если человек сталкивается с неприятным ему воспоминанием и даёт себе внутреннее указание его забыть, то может выключиться не только отдельный сектор, но и целый пласт. То есть мозг может уловить многократно повторенный сигнал (а забвение в каком-то смысле может ассоциироваться с угнетением коры) и этот сигнал реализовать.

На место забвения одного, приходит нечто иное. Так в концлагерях человек вставал на путь регрессии, если оправдывал свои неблаговидные поступки: пытаясь снизить накал эмоциональной боли – забывал о близких и начинал черстветь, пытаясь утолись голод – несмотря на голос совести, начитал красть. Оправдывая себя отсутствием выбора, приходилось забыть о своем поступке и вообще о ближнем, который превращался в пустое место. Такой человек, неспособный преодолеть свое собственное разрушение, постепенно воспринимал чуждую ему идеологию и сам становился похож на охранников СС, парадокс, который описывал Бруно Беттельхейм. Невидимо СС сеяла вражду в массе людей и добивалось своей цели – довести человека до состояния обезличивания.

От забвения к памяти

Задача, соответственно, состояла в том, чтобы из сопротивляющейся взрослой личности сделать испуганного ребенка, силой инфантилизировать человека, добиться его регресса – до ребенка или вовсе до животного, живой биомассы без личности, воли и чувств.

Виктор Франк считал, что человек «имеет возможность преобразования себя», и, когда беседовал с заключёнными Сан-Квентин, не пытался дать им дешевое ощущение освобождения от чувства вины. «Страдающий человек, который посредством своей человеческой сути способен подняться над своим страданием и занять позицию по отношению к нему, движется в измерении, так сказать, перпендикулярном предыдущему, в измерении, позитивным полюсом которого является осуществление, а негативным – отчаяние. <….> Смысл страдания – лишь неизбежного страдания, конечно, – самый глубокий из всех возможных смыслов».

Люди превращались в зомби, когда отбрасывали попытку осмыслить собственное поведение, и приходили в состояние, в котором могли принимать все, что исходило извне. Выжившие приходили к пониманию, что раньше не осознавали свободы сохранять в любых обстоятельствах свое собственное отношение к происходящему. Там, где не было собственного отношения, начинался процесс зомбирования[15].

Бруно приводил некоторые примеры ошибочных стратегий, которые неизбежно вели человека не к выживанию, а к регрессии. Например, эсэсовец перед строем заключённых зачитывал имена людей, получивших из дома письма, а потом сжигал их. Люди, попадая в такое положение, пытались снизить страшное эмоциональное напряжение забвением. Но, забывая о драгоценной связи с ближним, человек терял память о дорогом человеческом общении – мощном ресурсе, который мог способствовать выживанию. Казалось, проще было избавиться от эмоций, не заводить новых связей, изолироваться, закрыться, очерстветь, но тогда сохранялся только организм, а личность продолжала скукоживаться и деформироваться. Вторым ошибочным решением был уход в детство фантазии. Попытка оградить себя от жесткого эмоционального стресса путем придумывания уводила человека от реальности.

Исцеление же всегда основано на Истине. В психотерапии используются мифические лекала, когда человек включает свою историю в некий мифический нарратив, уподобляя себя тому или иному мифическому герою. И в рамках этого сказочного нарратива его образ может переинтерпретироваться в неком сказочном ключе.

Подобное погружение в фантазии, как писал Бруно, было характерно для заключённых. Некоторые люди, пытаясь снизить эмоциональный стресс, уходили в грёзы, погружались в сны наяву. Похожие технологии реализуются и сейчас, когда люди, возвращаясь с работы, окунаются с головой в сериалы или обманывают себя ложной идеей, что в этом мире существует только чернота и боль. Или, наоборот стимулируют мечты, в которых они – успешны и могущественны. Но, чтобы увидеть реальное положение дел, крайне важно сделать какие-то необходимые шаги для выживания (например, вступить в общение с другим человеком, тогда часть иллюзий через взаимное собеседование может быть распознана и отброшена).

Все перечисленные стратегии неизменно сводились к одной цели – попыткой адаптировать личность к условиям внешней среды, но рано или поздно неизбежно побеждала среда, сминая личность в безвольный кусок. Человек пытался адаптироваться к своему страданию, но не путём выхода на новый уровень, а путем забвения.

Но все-таки были и конструктивные взгляды. Один автор, размышляя о посттравматическом росте, говорит, что разъедала здоровье не столько травма, сколько тайна, которой человек ее окружал: нельзя было ни обсуждать, ни упоминать в его присутствии о происшедшем. Он также отмечает, что важно письменное осмысление жизненных проблем, которые лежат на глубине души. Мысли разбегаются, человек отклоняется от темы, но тем более глубоко вынужден исследовать собственные чувства. Крайне важно отыскать смысл пережитого, опираясь на свою историю и метафоры. Предательство, несчастная любовь, разочарования пополняют копилку негативного опыта, но главное – не отказаться от палитры альтернативных путей в проявлениях конструктивных движений души[16].

Эдит Эгер в своей книге раскрывает «историю выбора – иногда большого, иногда малого, – выбора, который может провести человека от травмы к победе, из тьмы к свету, из заточения к освобождению», от ненависти к любви. «Мы не в состоянии заказать себе жизнь, в которой не было бы места ни горю, ни боли. Но мы можем решить стать свободными, спастись от прошлого и, невзирая на то, что выпало на нашу долю, объять все возможное».

 «Пока я ненавидела Гитлера, я была прикована к нему цепями, и лишь простив его, я сумела от него отвязаться. Это не значит, что он совершил что-то правильное, я просто признаю то, что я не обязана губить свою жизнь только потому, что он жил на этой земле». Она пишет: «Я владела моей тайной, а моя тайна была мной». Когда мы загоняем свою историю в подполье, сама секретность становится нашей травмой, нашей тюрьмой, боль при этом не уменьшается, но мы возводим вокруг нее кирпичные стены и железобетонные конструкции, откуда не выбраться.

Свобода же – смелость разобрать свою «тюрьму» по кирпичику. Так Эдит Эгер пошла учиться на психолога, стала помогать другим, и знакомство с историями пациентов постепенно помогло осмыслить дополнительный вектор развития. Критической вехой в ее жизни стал момент, когда ей предложили выступить на научной конференции на тему травматического опыта. Конференция должна была проходить в том самом посёлке поселке, где в своё время верхушка нацисткой Германии решала, каким образом уничтожать людей в газовых камерах. И она боялась, что, если вернётся туда, то просто не выдержит. Ее травматические переживания возвращались, даже когда в автобусе она слышала громкий крик «оплачивайте проезд», тогда включалась та самая болезненная доминанта, возвращались ощущения концлагеря, и перед ее глазами сново как будто бы зависало дуло автомата.

Измученная сомнениями, она не знала, как решиться вернуться в жестокое прошлое. Но на помощь пришел супруг: он был уверен, если она откажется от этой поездки, тогда Гитлер победил. Преодолевая страх и боль, она отважилась вернуться в Освенцим, чтобы заново пережить свое прошлое. Приближаясь к месту, откуда началась история, которая и полстолетия будет её мучить, как писала Эдит, она чувствовала, как растягивается сама кожа, растягивается, чтобы вобрать все ипостаси: прошлое, настоящее и будущее. «Ради выздоровления мы должны загнать себя в тьму и пройти долиной теней, но суметь осветить ее ростками света».

Как писал преподобный Порфирий Кавсокаливит, не пытайтесь бороться с тьмой, прогоняя её, стремитесь к свету. Не надо махать руками, чтобы прогнать тьму, надо открыть окно, вольется свет, и тьма уйдет.

См. главу «Преподобный Порфирий Кавсокаливит о преодолении депрессии» из статьи «ТРИ СИЛЫ: Цель жизни и развязавшееся стремление к игре (казино, гонки, игра по жизни)».

Эдит Эгер, размышляя, насколько забвение может помочь человеку, рассказывала о ветеране Вьетнамской войны, у которого не складывала гражданская жизнь. Не зная, как ему помочь, она использовала технику гипноза. Необходимо уточнить, что в рамках православия никакие манипуляции с личностью недопустимы. Когда человек дает право на свою личность, то остаётся некая брешь, которой может потом воспользоваться другой, вложив в сознание некую программу. В этом и состоит опасность гипноза.

Через погружение в гипноз ветерану снова пришлось вернуться на войну, снова почувствовать себя пилотом бомбардировщика и тогда он вспомнил: «Во Вьетнаме я мог пить сколько хотел. Я мог трахать кого хотел и сколько хотел». Его лицо налилось краской, и он выкрикнул: «Я мог убивать сколько хотел!» На войне он убивал не людей, а «узкоглазых» [по его мнению], убивал недочеловеков. Так же как нацисты – они не убивали людей в лагерях смерти, а вырезали раковую опухоль. Война нанесла ему увечья и перевернула его жизнь, и все-таки он скучал по боевым вылетам. Ему не хватало ощущения могущества: его он обретал, сражаясь с противником и чувствуя себя неуязвимым, поскольку принадлежал к расе избранных [так он считал], которая выше и сильнее другого народа». Из этих воспоминаний становится ясно, что пока подобная опасная доминанта не будет переинтегрированна и преодолена, говорить о том, чтобы человек нашел себя в гражданской жизни не приходится. И осмысляя этот опыт, Эдит пишет: «Может быть, само понятие выздоровления не подразумевает удалять и шлифовать шрамы? Может быть, напротив, их следует оставлять? Вылечиться – значит дорожить своими прошлыми ранами и ценить свою былую душевную боль».

Так, например, в Японии шов разбитой посуды делают золотым, трещина на миске – это тоже часть история.

В иудейской традиции, положить камень означает почтить память усопших. Родители Эдит погибли, попав в концлагерь. Их отправили в газовую камеру, а героиня все последующие годы несла бремя вины за то, что в ответ на обращенный к ней вопроса доктора Менгеле: «Это твоя мать или сестра?», она ответила: «Мать». Много лет Эдит мучила мысль, что она могла бы спасти свою маму, назвав ее сестрой (молодых отправляли на работы, людей в возрасте – в газовую камеру). «Как легко жизнь, которой мы не жили, становится единственной жизнью, которую мы превозносим. Как легко мы поддаемся искушению нашего воображения, что владеем собой, что когда-то владели собой, что слова или поступки, которые нам следовало сказать или совершить, обладают силой излечивать боль, стирать страдания, уничтожать потерю – только бы произнести или исполнить их. Как легко мы поклоняемся культу выбора, который, как нам кажется, мы могли или должны были сделать. Могла ли я спасти свою мать? Возможно. И всю оставшуюся жизнь придется жить с этой возможностью. Я могу казнить себя за то, что сделала неверный выбор».

Вина выжившей стала одним из самых тяжелых переживаний, которые оставались с ней в течение многих лет, пока не пришло понимание, что мы не всемогущи – реальность не может подчиниться нашим словам. Смысл же покаяния заключается в возможности изгладить свой шрам, попросив прощения у Господа.

Эдит этот вопрос решала более в гуманистическом ключе, без Бога, и так до конца и не разрешила. «Прекратить спрашивать себя, чем я заслужила свою жизнь, чем заслужила свое выживание. Делать лучшее, на что я способна, и служить людям. Делать все, что в моих силах, и почитать родителей, чтобы их смерть не была напрасной. Делать все, что в моих силах, – а в этом мои возможности ограничены, – чтобы будущие поколения не испытали того, что познала я. Быть полезной, работать до последнего дня, жить полной жизнью и наслаждаться ею и каждый миг делать мир немножко лучше. И наконец, наконец, перестать убегать от прошлого. Сделать все, чтобы искупить его и затем отпустить. Я могу сделать выбор, который способен сделать каждый из нас. Я никогда не смогу изменить прошлого. Но смогу спасти жизнь – она моя. Та, которой я живу прямо сейчас, в этот драгоценный миг <…> Я пришла сюда за правдой и миром – и тем, что я наконец могу отпустить и оставить позади. Я кладу камень на землю, на то место, где когда-то стоял мой барак, где я спала на деревянных нарах с пятью другими девочками.. <…> Я приношу последние слова прощания огромному лагерю смерти, поглотившему моих родителей и многих людей; всем его комнатам ужаса, хранившим для меня тайные знания этой жизни, чтобы научить меня, как жить. Меня мучили, но я не стала жертвой, мне причиняли боль, но не сломили, душа никогда не умирает, а смысл и цель нашей жизни мы находим в тайниках нашего самого большого кошмара».

Несмотря на некоторые достойные внимания мысли, в ее книге приводятся методы, вызывающие спорные чувства. См. главу «История Эдит Евы Эгер и история Беатрис» из части 4.3 текста «Посттравматический рост и истории на тему преодоления сформированных моделей поведения, прощения родителей».

Посттравматический рост

Борьба с трудными жизненными обстоятельствами и переживаниями часто делает человека более стойким, расставляет новые приоритеты относительно настоящего. Но существуют и другие изменения, которые могут затрагивать личность. Так, например, постабортная депрессия может проявляться в том числе и в последующем цинизме. Один духовный автор писал, что женщина, попадая в этот круг переживаний, подобно опыту узников, может выйти наверх, переосмыслив его, либо уйти вниз, очерствев[17], убедив себя, что она имела на это право. Некоторые утверждают, что психические последствия аборта, многочисленные душевные расстройства, внутреннее опустошение, личностные изменения, получившие название постабортный синдром, – не частые или кратковременные. Однако, даже если на уровне рассудка женщина считает аборт допустимым и неизбежным, в глубине души он вызывает чувство сильной боли, вины, невосполнимой утраты. Женщина сталкивается с постоянным преследование пережитого в сознании: удалить младенца из утробы оказывается гораздо легче, чем стереть память о ребёнке в душе. Но, добровольно закрыв глаза на конфликт, рожденный сознательным решением в пользу аборта с полным его отрицанием в душе, она закрывает глаза на важное в своей последующей жизни.

Так одна знакомая продолжала оставаться тактичной, правильной, вежливой, но многие заметили в этой вежливости что-то амортизированное – человек просто утратил спонтанность, в хорошем смысле слова. Муж признался, что это произошло после аборта. По началу она убедила себя и его в разумности доводов, не отдавая себе отчета в последствиях, а потом столкнулась с личной трагедией.

В данной ситуации существует два пути: признать совершенную ошибку или сломать в себе то, что сигнализирует о ней. Но, сломав в себе важную часть личности – материнский инстинкт, женщина утрачивает и способность к спонтанному общению, эмоциям, переживанию радости. Вычёркивая из своей жизни важный фрагмент, мы лишаемся возможности построить своё будущее, утрачивается какой-то нужный кирпичик, теряется ключик. Митрополит Антоний Сурожский как раз говорит, что иногда Господь даёт людям в зрелом возрасте заново пережить прошедшее, то есть заново перед тобой, с необыкновенной силой встаёт картина прошлого, и кто-то тебя незримо спрашивает: как бы ты поступил сейчас?

«Когда вы были молоды, вы, в узких пределах своего понимания, порой поступали нехорошо; и словом, и мыслью, и действием порочили себя и других. Потом вы это забыли и в разном возрасте продолжали в меру своего понимания поступать подобно, опять-таки, себя унижать, осквернять, порочить. Теперь, когда у вас больше нет сил сопротивляться воспоминаниям, они всплывают, и каждый раз, всплывая, как бы говорят вам: Мария Андреевна, теперь что тебе за восемьдесят лет, почти девяносто – если бы ты оказалась в том же положении, которое тебе сейчас вспоминается, когда тебе было двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят лет, ты поступила бы так, как поступила тогда?.. Если вы можете глубоко вглядеться в то, что было тогда, в свое состояние, в события, в людей и сказать: нет, теперь, со своим опытом жизни, я ни за что не могла бы сказать это убийственное слово, не могла бы так поступить, как я поступила! – если вы можете это сказать всем своим существом: и мыслью, и сердцем, и волей, и плотью своей, – это от вас отойдет. Но будут приходить другие, еще и еще другие образы. И каждый раз, когда будет приходить образ, перед вами Бог будет ставить вопрос: это твой прошлый грех или это все еще твой теперешний грех? Потому что если вы когда-то возненавидели какого-нибудь человека и не простили ему, не примирились с ним, то тогдашний грех – ваша теперешняя греховность; она от вас не отошла и не отойдет, пока вы не покаетесь».

Если человек понимает, пересматривая опыт прошлого, что он никогда бы не повторил прошлой ошибки, то кошмар прекращается и мучительное состояние отступает, если нет – то внутреннее напряжение будет расти. Именно по этой причине люди, которые, казалось бы, жили благополучно, возможно, и кончают самоубийством.

Один монах, занимающийся профессиональной реабилитацией людей, побывавших в сектах и прошедших опыт оккультизма, говорит, что даже если сознание повреждено практически полностью, но человек хотя бы на микродолю осознаёт своё заблуждение, то у него есть возможность выхода и реабилитации. Готовность осознать своё заблуждение дает надежду на восстановление, но если такого понимания нет, то дальнейшая реабилитация проблематична. Когда человек совершает что-то вопреки фундаментальным убеждениям своей совести, то, как пишет академик Ухтомский, единая цельная доминанта раскалывается на две ветки. Поступок против совести запускает действие бредовой системы, призванной сшить эти две ветки вместе. Человек пытается найти точку опоры в рамках, где его поступок логичен, естественен, оправдан, но таким образом он лишь входит в измененное состояние сознания, которое меняет его точку зрения на весь окружающий мир и способность его понять – так развивается бредовая система.

См. главу «Расчеловечивание и попытка защититься от «Трех “Д” [депрессии, дереализации, деперсонализации]» с помощью метафор и психологических конструкций» из части 4.2 текста «Остаться человеком: Офисы, мегаполисы и лагеря».

И пока не придет осознания, выхода, как объяснял Ухтомский, из бредовой системы не будет. Поступок совершённый в прошлом – это трещина, которая определяет и наше будущее, и, если мы не вернёмся к этому поступку, не залечим его, то не удастся построить и будущее[18].

«Путь христианского примирения начинается с признания вины. Не для того, чтобы с наслаждением перебирать прошлые грехи, а для того, чтобы на расстоянии увидеть их со всей ясностью». Автор этих слова – Гиртаннер Маити. Ее пример показывает, что такое посттравматический рост, прошлое не разрушило ее.

В годы Второй мировой войны во время немецкой оккупации Франции юная восемнадцатилетняя девушка, родом из Швейцарии, была в рядах Сопротивления. Осенью 1943 года Маити была арестована гестапо и оказалась, как сама она пишет, «в лапах двадцатишестилетнего врача по имени Лео, занимавшегося опытами над пленниками. Его специально выбрало гестапо для изучения новых методов дознания. Задача стояла перед ним недвусмысленная: получить признания подозреваемых, причиняя им всё более невыносимые страдания, но не доводя их до смерти… Пособники Лео наносили нам удары дубиной в нижнюю часть позвоночника. Помимо кровоподтеков, видимых следов не оставалось. Но внутренние повреждения были ужасны, к чему палачи и стремились. Удары достигали костного мозга и разрушали нервные центры. Так случилось со мной…»

Однако, эти испытания не сломили Маити. Для нее, родившейся в интеллигентной христианской семье и мечтавшей о музыкальной карьере, поддержкой стала музыка, которая продолжала звучать, несмотря на ужас тех лет: «В самое черное время войны каждая сыгранная нота казалась мне победой над злом, лучиком света во мраке, торжеством красоты и гармонии над уродством времени. Немцы могли удушить свободу, но не могли уничтожить вековое общее наследие человечества. Они могли убивать людей, но не могли заставить замолчать музыку. Разве нам не рассказывали, что в концентрационных лагерях немцы приходили в особенное бешенство, если слышали, что их жертвы поют? Музыка сама по себе была актом сопротивления – уродству, лжи и смерти. Через несколько месяцев я сделала зловещее открытие: не имея возможности убить саму музыку, палачи могут изувечить ее исполнителей. Жестокая победа палачей, жестокое открытие для меня. Но несмотря ни на что их победа была неполной».

Когда смотришь на её фотографию, трудно поверить, что она прошла все ужасы того времени – на вас сморит красивое сияющее одухотворенное лицо. «Вера в воскресшего Христа помогла мне выдержать время испытаний и тьмы, а после – построить жизнь, которая уже не была целиком в моих руках. Упование на Бога учило меня любить врагов и, созерцая Крест, верить в прощение». Поступок примирение с Лео, который нашел ее после войны, когда ему оставалось жить считанные месяцы, оказался более трудным и жертвенным, чем противостояние. Он бы обречен, у него был рак, но он не забыл того, что она говорила о смерти другим пленникам, пытаясь «пробудить в сокамерниках веру в Бога, упование перед лицом страдания и смерти, надежду на вечную жизнь, где зло будет побеждено навеки»: «Меня всегда поражала надежда, которую вы поддерживали в окружающих, несмотря на отчаянное положение <…> Вы говорили про обещанный Богом рай. Верите ли вы, что для таких, как я, есть место в раю?». В ответ Маити поведала ему о бесконечном Божием милосердии и о все прощающей любви Христовой: «Вы никогда не сможете сгладить или исправить зло, причиненное людям во время войны. Используйте же оставшиеся вам месяцы, чтобы делать добро окружающим, близким». Та живая часть души, которая не позволила Лео забыть о причиненных другим страданиях, побудила его искать встречи и прощения, чтобы остаток жизни прожить в искуплении. Последние месяцы действительно стали для него временем покаяния и жизни для других.

Хотелось бы также остановиться на опыте войны. В современном мире множество детей участвуют в военных действиях, большая часть – в Африке, их используют как бойцов и разведчиков, приучают к наркотикам и алкоголю. Книга Бих Ишмаэль «Завтра я иду убивать» позволяет взглянуть на войну глазами подростка-солдата. Конечно, на каком-то этапе реабилитации людей, побывавших в условиях войны, надо быть очень осторожным с чувством вины. Но если человек откажется от самого принципа, то последующая жизнь предоставит массу вариантов, когда виноватым всегда будет казаться другой.

Странно, но ребятам, убивавшим на войне, говорили, что они ни в чем не виноваты. Понятно, что не надо убивать людей чувством вины, но и без рефлексии как ребят оставить? Опытным боевикам помогли поверить, что они ни в чем не виноваты, подвытерли память[19], и что произойдет, если война опять загорится? Опять убивать, так как ни в чем не виноват, и «взрослые заставили взяться за оружие»? Да, человеку говорят, что он не виноват, облегчают память, но становится ли ему легче?

Ты сжег деревни? Научись плотницкому дела, построй своими руками хотя бы один дом, чтобы в него поселилась хотя бы одна изгнанная тобой себя. Пока ты его строишь, ты будешь меняться, будут меняться твои доминанты, сквозь новую призму ты взглянешь на прошлое.

См. подробнее беседу 9.2 «Дети-воины в Африке. Помогут ли слова: «Ты ни в чем не виноват». Выход – личное» из цикла «Сектантское не только в сектах».

Поэтому, например, ребятам, проходящим реабилитацию в центре святителя Василия Великого в Санкт-Петербурге, пытаются не просто помочь преодолеть опыт криминального прошлого, но и дать систему альтернативных взглядов на жизнь. Перед ними открывают возможность обрести радость жизни, найти призвание, создать полноценный социальный контакт с другими, прийти к пониманию, кто ты и что хочешь в жизни. Полная реабилитация, в том числе, начинается, когда происходит осознание неправильности поступков и ложности суждений, а им на смену следует конструктивное мировоззрение и взрослая ответственность. То есть одно забвение не приведет к результату.

Часто такие способы снизить влияние прошлых нежелательных ощущений и эмоций, как, например, техники десенсибилизации и проработка травм движением глаз или воздействием на часть разума путём многократного прохождения нежелательного момента в методах дианетики, учат контролировать свои эмоции, но не дают ответа, зачем и что мы пытаемся забыть, как если бы вместо починки автомобиля мы бы уничтожили датчик. Так и раковая опухоль, например, – это не болезнь сама по себе, а следствие действия внутренних болезненных механизмов в организме. Важно понять эти механизмы, выяснить, в чем заключается их смертоносность. Закрывая глаза на травматические моменты в прошлом, человек теряет возможность исцелиться в будущем, и, возможно, первый шаг к исцелению – это вспомнить то, что было, и сделать нечто противоположное.

Документальный фильм «Вальс с Башира» рассказывает историю Ари Фольмана, который находится в поисках утерянных воспоминаний о своем солдатском опыте войны в Ливане 1982 года, в которой он участвовал 19-летним пехотинцем. Он встречается с другом того периода, который жалуется на преследующий его один и тот же ужасный сон: за ним гонятся разъяренные собаки, бегущие к его дому по главным улицам Тель-Авива. Когда они были на войне в его роте все знали, что он не может стрелять в людей, и поручили ему перестрелять всех собак в арабской деревне. Однако Фольман с удивлением обнаруживает, что ничего не помнит о событиях того периода. В его памяти начинают всплывать обрывочные воспоминания о ночи резни в Сабре и Шатиле, уничтожившей два поселения, подробности которой он не может вспомнить точно. Понимая, что ситуация забвения его не удовлетворяет, а отрезанная часть души сигнализирует о каком-то упущенном опыте и требует реанимации, он, пытаясь реконструировать происшедшее и понять, что же в действительности произошло, начинает встречаться с другими участниками событий и ищет помощи профессионального терапевта. В конце концов Фольман выясняет, что он был среди солдат, стреляющих ракетами в небо, чтобы осветить лагерь палестинских беженцева, а амнезия возникла из-за того, что он чувствовал себя виновным в резне так же, как и те, кто действительно ее устроил.

Священникам и пастырям, да и просто родственникам нужно быть очень осторожным с обличением, чтобы не ввергнуть человека в новую травму. Если мы критикуем, но не даём конструктивного подхода, то результат может быть самым страшным, человек может не выдержать и покончить с собой. Но вспоминая и осмысливая, выходя из забвения, перестраивая своё прошлое и открывая в себе путь к будущему, человек начинает наполняться новым смыслом.

Возможно, для людей, у которых нет ни веры, ни конструктивной доминанты, технологии забвения на каком-то этапе могут играть некую пользу в качестве анестезии, но, конечно, никаких обезболиваний не должно быть в процессе реабилитации, если не будет второго этапа, то ситуация бесперспективна. Это показывает даже и кодирование от алкоголя. Сложные проблемы нельзя решить простым способом, например, кодированием. Причины зависимости могут быть совершенно разными: ненависть к другим, невозможность справиться с нахлынувшими переживаниями, глубокая тоска – кажется, что с устранением алкоголя все встанет на свои места, но на самом деле с большой силой обнажится весь комплекс внутренних проблем. В годы перестройки при отсутствии работы в русских деревнях многие запивали, так одна женщина настояла на кодировании мужа. Вернулся он не пьющим, и его примеру последовали другие. Однако кодирование превратило многих в замкнутых, молчаливых и угрюмых людей, которые потом один за другим стали вешаться.

Приложение. История – «Люди радования».

В заключении – история, рассказанная одной паломницей. Она рассказывает о том, с чем пришлось столкнуться ее маме в годы Второй Мировой Войны. Несмотря на всё пережитое мама не очерствела, она была светлым человеком, рядом с которым другие хотели побыть. В чем секрет? Вера.

С чего начать? Наверное, начну с того, что моего дедушку по маминой линии в 39-м году арестовали, а бабушку с четырьмя детьми выгнали на улицу, сняв с руки даже обручальное кольцо. Её старшая дочь уже была замужем, к тому времени у неё был тоже ребёночек, но бабушка не пошла к ним, потому что не хотела, на современном сленге, «подставлять» их. Они даже не могли пойти к её сёстрам или ещё к кому-то. Вырыли что-то наподобие землянки, пока было тепло, там и пытались прожить. Не знаю, как насчёт школы, потому что я была таким не очень хорошим ребёнком и мало слушала маму, поэтому сейчас излагаю то, что осталось в памяти.

Уже к зиме их забрала бабушкина сестра, которая жила почти на центральной улице нашего города, напротив окружного штаба. Ну и бабушку взяли в этот элитный дом подрабатывать. Это было советское время, 39 год, взяли не просто к сестре, а разрешили жить в доме и помогать домработницей. А когда началась война, мальчик Коля (брат моей мамы) пошёл на завод в 13 лет, а старшая сестра Мария хотела с двоюродной сестрой пойти на фронт: Варю взяли зенитчицей, а Мане отказали, потому что она была дочь врага народа.

Когда немцы первый раз оккупировали город, кто-то стукнул на них, и Маню угнали в Германию, забрали её в концлагерь. Когда во время бомбёжки они прятались в подвале дома (мама была самая маленькая, бабушка ее родила очень поздно), по воспоминаниям мамы, они сидели в темноте, и вдруг произошла какая-то вспышка, и она почувствовала, что стала гореть и закричала: «Мамочка, мамочка, я горю!» Но, когда бабушка чуть-чуть осветила, увидели, что средней сестричке осколком оторвало голову, а мама была вся в крови. Тельце завернули в одеяльце, потому что детки бежали во время бомбежки в том, что успели прихватить, а когда потом пришли, чтобы похоронить, увидели, что украли даже одеяло.

Когда немцы оккупировали наш город в 40-х годах, мама (она была такая хулиганка) с другими детьми спасала штаб, немцы жили в другом доме, а наши думали, что они находились в штабе и сбрасывали туда зажигалки и прочее. Дети побежали спасать штаб, чтобы он не загорелся, и немцы их поймали, раздели и посадили в яму с водой. На улице стояла зима и дети (9–11 лет) примерзли ножками. Ночью бабушка пыталась их вытащить, ножки на ступах отдирали прямо с кожей, а когда они перебирались через забор из колючей проволоки, то мама порезала руку. Так бабушка их спасла и вылечила какими-то народными средствами.

Бабушку саму три раза гоняли на расстрел: дед и дети были блондинами, а бабушка – брюнетка. Так немцы их отпускали, разбирали, что не евреи, и отпускали. Из деток осталась мама и Коля. Прошло время, Маня вернулась. Она всегда была лучезарным человеком, которого вспоминают до сих пор, даже моя дочь. Они недавно на Дмитриевскую субботу пошли все в храм, всех поминали и особенно вспоминали Манечку.

Потом, когда прошло время, мама рассказала то, что в свое время люди не афишировали. Тема была закрытой. После того, как ее освободили из концлагеря, Маню забрали в наш лагерь как дочь врага народа, а, во-вторых, она пробыла в Германии три или четыре года. Она не рассказывала об этом, но запомнилась ее фраза: «Неизвестно, где было лучше».

Манечка прошла все эти испытания и осталась светящимся, лучезарным человеком, счастливо вышла замуж, но детей у нее не было. С большой нежностью относилась она к нам, я помню, что ребенком всегда хотелось к ней пойти, потому что рядом с ней было хорошо. Хотя я думаю, что травматического опыта на ее долю выпало достаточно. После лагерей ее не брали на работу, и она устраивалась где-то убираться, где-то присмотреть за детьми, хотя была очень образованной.

Моя мама, тоже пережив все эти беды, очень страдала от болей в ногах, было нарушено кровообращение, потеря чувствительности, и умерла от того, что началась гангрена. Она поступила на факультет журналистики (я даже храню на память ее зачетку), но на первом курсе её отчислили как дочь врага народа, а потом разрешили восстановиться только уже на филологический факультет. А после института распределили далеко на Камчатку на практику. При этом она оставалась бесконечно жизнерадостным человеком, и к ней все относились прекрасно. Мама играла на трех музыкальный инструментах: домбра, мандолина, гитара. И даже попав в непростые условия на Камчатке, она никогда не теряла бодрости духа. Я никогда не слышала никаких жалоб и нытья ни от нее, ни от Мани, ни от дяди Коли – у него под станок попала рука, когда он мальчишкой в 13 лет работал на заводе, и ее еле восстановили.

И при этом они еще постоянно ощущали, что они дети – врага народа. То есть это постоянно присутствовало в их жизни. Это я осознаю только сейчас, а раньше это была запрещённая тема, а, может, они не хотели вспоминать, но никогда нельзя было сказать, что эти люди были пострадавшие или обиженные судьбой.

Кстати, у моей бабушки, по маминой линии, было 17 детей, но двойни умирали, а ее фразу «Бог дал Бог» я понимаю только сейчас – может, она им и помогала выжить. Поэтому, когда я слушаю ваши лекции, я понимаю, что без Божией помощи просто невозможно. Я сама недавно к этому пришла, но, если осмыслить жизнь, которую я прожила, которую прожили мои родители, по-другому быть не может.

[1] Глава «Не сметь смотреть» из книги Б. Беттельхeйма «Просвещенное сердце. Исследование психологических последствий существования в экстремальных условиях страха и террора».

[2] «…объединяются по своей сути учение об условных рефлексах и учение о доминанте. Иван Петрович [Павлов] и Алексей Алексеевич [Ухтомский] шли совершенно разными путями и пришли к одной истине». «Оба принципа неотделимы друг от друга; они входят в единую функциональную конструкцию, создают подвижную констелляцию центров. Созревшая доминанта сразу же избирательно обрастает условными сигналами – адекватными раздражителями для данной доминанты. Условные же рефлексы окончательно формируют доминанту, доминанта закрепляет образовавшиеся временные связи, и наконец условный сигнал способен воспроизвести с мощной эмотивной силой давно отошедшую доминанту – интегральный образ» / Айрапетьянц Э.Ш. А. А. Ухтомский. Доминанта души: Из гуманитарного наследия. Рыбинск: Рыбинское подворье, 2000.

[3] «Триггеры, запускающие реакцию страха, могут быть генерализованными. Возьмем случай Ребекки, молодой женщины немного за двадцать. Ей напоминал о травме красный цвет. Однажды она обедала с бойфрендом в фастфуде. Они обсуждали прошедший день. Бойфренд Ребекки взял бутылку с кетчупом. Крышка оказалась завинчена неплотно, и, когда на бутылку надавили, кетчуп разлился по всему столу. Ребекка застыла на месте. А потом разрыдалась. Ребенком она подвергалась сексуальному насилию в комнате с красными занавесками. Она вспоминает, что, когда в комнату входил ее отец, она впивалась взглядом в занавески и погружалась в завитки рисунков на них, чтобы выдержать то, что с ней происходило. Спустя десять с лишним лет она научилась держать себя в руках и контролировать эмоции. И все же то тут, то там прошлое застает ее врасплох – так было и в фастфуде. Красный цвет обрушивается на нее шквалом воспоминаний» / Джозеф С. Что нас не убивает. Новая психология посттравматического роста / пер. с англ. И. Ющенко. М.: Карьера Пресс, 2015.

[4] Там же.

[5] Семинар проф. А.В. Гнездилова «Memento mori. Всегда помни о смерти».

[6] «Подобно нервам или мышцам способность принятия решений без постоянного использования атрофируется» / Бруно Б. Указ. соч.

[7] «Тоталитаризм <…> стремится превратить деятельность вождей в насилие и соответственно всех других людей – лишь в объекты общественных влияний. Такому чудовищному отождествлению и превращению деятельности противостоит именно гуманистическая трактовка человека как субъекта (и, в частности, хорошо известный рубинштейновский принцип детерминизма: внешние причины, влияния и т. д. действуют только через внутренние условия, составляющие основание развития)». «Гуманистическая трактовка человека как субъекта противостоит пониманию его как пассивного существа, отвечающего на внешние воздействия (стимулы) лишь системой реакций, являющегося “винтиком” государственно-производственной машины, элементом производительных сил, продуктом (т. е только объектом) развития общества. Такое антигуманистическое понимание человека, характерное для идеологии и практики тоталитаризма…» / Брушлинский А.В. Психология субъекта / Отв. ред. проф. В.В. Знаков. М.: Институт психологии РАН; СПб.: Алетейя, 2003 г.

[8] Достоевский, Ф.М. Среда // Дневник писателя. 1873. декабрь. С. 47.

[9] «Избыточный акцент на страдании первым сделал Зигмунд Фрейд. Сам будучи медиком, Фрейд привнес в зарождающуюся область психоанализа медицинский подход. Психология же на раннем этапе развития находилась под сильным влиянием психоанализа и переняла множество медицинских терминов – «расстройство», «пациент», «лечение», «исцеление». Весь ХХ век психология развивалась, однако избавиться от первоначального влияния было не так-то просто. Психологию ожидало превращение в область, построенную по образу и подобию медицины и занятую исключительно темными сторонами человеческой жизни» Стивен Д. Указ соч.

[10] «Художник в результате воздействия психоделической культуры, как ребенок, пытается восстановить обломки разбитой им мозаики, но не может этого сделать, не может вспомнить целого – изображения на мозаике до того, как она разбилась. Примерно так же прошедший через диссоциацию личности в результате шизофрении или зависимости от LSD, психически больной человек пытается собрать воедино осколки своей личности. Разглядывая рисунки, больных шизофренией, можно ощутить потребность их авторов в поиске какой-то силы, которая сможет вновь внушить или привнести на полотно утраченный смысл, ориентиры в окружающей реальности и в собственной личности. Миры рисунков отражают хаос, тоскующий о возврате Творца – Логоса сознания» / Данилин А.Г. Отдаленные последствия психоделии // LSD. Галлюциногены, психоделия и феномен зависимости. М.: ЗАО Изд-во Центрполиграф, 2001.

[11] Стивен Джозеф. Указ. соч.

[12] Дойдж Н. Пластичность мозга. М.: Эксмо, 2011.

[13] Стивен Д. Указ. соч.

[14] Щербинин В.И. Сердце сокрушенно. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2016.

[15] Илья Латыпов. Управленческая стратегия: как из личностей сделать биомассу. Часть 1; Его же. Личность против системы: 2 стратегии. Часть 2. 

[16] Стивен Д. Указ соч.

[17] Мелетий, митр.Аборты. М.: Общество ревнителей православной культуры; Священная Митрополия Никопольская, 1993.

[18] «Страшный по смыслу и трагический вывод из бесконечной и самостоятельной ценности каждого момента жизни и каждого встреченного человеческого лица – в том, что, однажды грешив в отношении одного человеческого лица, человек уже не может быть цельным и чистым, и положительным ни в отношении новых задач жизни, ни в отношении новых че­ловеческих лиц, которых он встретит! Погрешив однажды и против одного лица, человек исказил себя в отношении всех! <…> Прошлое предопределяет будущее! Однажды сделанная в совести трещина будет давать знать о себе!» / «Жизнь с человеческим лицом (1923–1924) из сборника творений Ухтомского А.А. «Доминанта. Статьи разных лет. 1887–1939».

[19] Документальный фильм «Дети войны». https://www.youtube.com/watch?v=4V-TpaPlaic&t=225s