См. также ответ «Военное. Девушке-специалисту, призванной помогать раненым воинам. О контакте с ними»

Ты говоришь, что хочешь каким-то образом помогать воинам, вернувшимся с фронта, но переживаешь, что твоя специализация ориентирована на детей с ограниченными возможностями. Хотя ты изучаешь нейробиологию, но ты не работала с взрослыми.

Если понимать саму идею – можно найти применение себе: понять, как правильно помочь людям, найти, к какому звену в этой цепочке можно примкнуть. Важно потихоньку выстраивать с человеком новую доминанту. На первых порах будет уместно просто делиться  примерами и немного рационализировать опыт. Что их объединяет, какие у них были принципы, как их можно переложить на конкретного военнослужащего. И так помогать ему строить дополнительный этаж личности, на основе которого он сможет и перестроить своё восприятие травматического опыта. Человек, у которого проявляются ценности культуры, мировоззрения, веры, сам выходит в посттравматический рост. Важно объяснить человеку, что, хотя и были в его жизни нежелательные деяния, но есть покаяние. Если сложилось так, что твоё оружие пресекло чью-то жизнь – ты можешь молиться за этого человека. Если так сложилось, что зло нужно остановить – значит, его нужно остановить, но ты не должен становиться зверем.

Ненависть не может быть вечной

Отвечая на этот вопрос, приведу в пример автобиографический роман Эрика Ломакса «Возмездие». Во Вторую Мировую войну он был в плену: японцы нашли у него радио и зарисовку железной дороги и, думая, что он участник шпионской сети, пытали его. Они не внимали его объяснениям, что радио работает только на приём, а не на передачу; во время допросов он сжимался в комок. Как можно понять из его записей, когда уже дома супруга обращалась к нему с бытовыми вопросами, у него включался комплекс переживаний, сформированных во время плена. То упорство, которое выработалось в нём во время допросов, включалось и в тех ситуациях, когда нужно было прислушаться к супруге, к собеседнику.

Он говорил, что ему помогла только одна женщина, причём помогла не в силу своих профессиональных достижений – она сама пережила кризисные дни и работала на линии помощи людям, пережившим плен. Благодаря ей он увидел, что его история тонет среди прочих. Когда работает профессионал, у человека может возникнуть ощущение, что он просто некая статистическая единица, точка приложения различных технологий, деталь в конвейерном процессе. А тут он впервые встретил человеческое отношение, сопереживание. Хотя он не стыдился, но ему стало хоть отчасти легче.

Он вспоминал японца, который был переводчиком во время допросов, его голос всё время звучал в его голове. Тут он узнаёт, что этот японец жив – и едет его убивать (в те годы система безопасности в аэропортах ещё не приобрела современный вид – были случаи провоза оружия). Но этот японец оказался готовым смиренно принять смерть, потому что осознал, что его участие в той войне было ошибкой. В качестве некоего искупления он решил быть экскурсоводом в тюрьме, где японцы содержали военнопленных и способствовать тому, чтобы этот ужас больше не повторился. Когда Эрик Ломакс хотел его убить, японец был готов встретить смерть и это смирение тронуло Эрика настолько, что он решил его не убивать. Что интересно – камень, который лежал у него на душе 30 лет, в одно мгновение свалился. Он подружился с японцем, они стали переписываться. На могиле Эрика Ломакса сделана надпись: «Ненависть не может быть вечной».

Такие примеры можно рассказывать военнослужащим. Эти примеры хорошо бы показывать и с духовной стороны, которую можно попытаться объяснять современным рациональным языком. Это не значит идти протестантским путём, где пытаются догматы вывести из математики. Нужно показать, что евангельский подход действительно работает в жизни. Евангельские принципы подтверждаются конкретными историями. Очень много примеров людей, прошедших войну, которые или преодолели ПТСР, или у них вовсе не было ПТСР.

Теория и практика

К вопросу о том, что ты не специалист. Известный специалист Джудит Херман в своей книге «Травма и исцеление» считает, что месть и прощение не освобождает от травмы. Надо сказать, что она заявляет, что пишет книгу с феминистических позиций – это проблемная ситуация для учёного, когда человек встаёт на почву какой-то идеологии, и уже в угоду этой идеологии интерпретирует те или иные факты. Хотя в книге она упоминает о вере и религии, но складывается впечатление, что она если не с презрением, то нейтрально относится к вере. Она говорит о религии, когда ведёт речь о конкретных людях, которые верили.

Для неё прощение – вариант компенсации. Если человек был травмирован, был объектом насилия со стороны кого-то – то этот человек в акте прощения кого-то пытается вывести себя из позиции жертвы в позицию субъектности: он решает простить и в этом проявляет свою свободную власть. В этом Джудит видит компенсацию.

Но мы видим, что реальная жизнь показывает: прощение освобождает человека от чувства вины. Конечно, здесь идёт речь о военнослужащем, который вынужден остановить зло. Упомяну книгу «Путь Архистратига» священника Димитрия Василенкова, у которого было около сорока командировок в горячие точки, в том числе на северный Кавказ, в соавторстве с протодиаконом Владимиром Василиком. Отец Димитрий говорит: чтобы сохранить своё психическое здоровье, воин даже молится за тех, чья жизнь пресеклась вследствие использования им оружия. У истории нет сослагательного наклонения: мы не можем сказать, что было бы, если бы… Но когда воин совершает убийство (даже в ситуации необходимости), если он не уходит в конструктив – то уходит в регрессию. Человек пытается преодолеть переживание, рождающееся после совершения убийства, тем, что становится более циничным, тем, что снижается порог его восприятия. В книге «Путь Архистратига» говорится, что воин-христианин может преодолеть стресс: да, нужно браться за оружие и убивать, но можно воевать без личной ненависти. Если сложилось так, что твоё оружие пресекло чью-то жизнь, ты можешь молиться за этого человека. Может, он действительно был обманут или впал в заблуждение.

Один военнослужащий рассказывал про женщину-снайпера из Архангельска. Когда она ходила в храм, то ставила много свечей. Люди думали: неужели у неё столько близких погибло в годы войны? Оказывается, это не её близкие погибли – это стольких немцев она застрелила. Можно предположить, что у неё не было ПТСР, потому что она сохранила в себе человеческое, не скатилась в зверство. Если так сложилось, что зло нужно остановить – значит, это необходимо сделать, но ты не должен при этом становиться зверем.

Можно рассказывать подобные примеры. Образование, изучение нейробиологии, дефектологии, твои занятия с детьми – всё это даёт понимание физиологии.

Теория доминанты Ухтомского помогает объяснить идею возникновения ПТСР и идею его преодоления. Это подробно разбиралось в эфирах «Ситуация на грани: не справляюсь или возрождаюсь из пепла», «Боевые действия, тревога, чрезвычайная ситуация» – в основном, для гражданского населения, А также беседы, которые органически вытекают из бесед про боевые действия «Печать войны», где говорится о формировании иммунитета, при котором ПТСР не формируется. Также недавно издана книжечка на эту тему «Щит веры — воину-защитнику в помощь».  

Плейлист всех бесед на Youtube
Содержание бесед (таймкоды)
Книга «Щит веры – воину-защитнику в помощь» 
Материалы про выживание и преодоление ПТСР
(пост-травматического стрессового расстройства)

Построение второй сигнальной системы

Недавно я общался с офицером ГРУ, элитного подразделения; после Чечни их реабилитацией серьёзно занимались. Логика здесь понятна: если человека готовили много лет, вложили в него уйму денег, школа ВДВ, спец.курсы… Если сейчас он уйдёт инвалидом – то деньги пропали. Значит, надо как-то вытаскивать. Но люди срочники, контрактники оказались в жёстком положении. Даже было негласное правило не брать их на работу. А ведь они служили Родине. Но из-за того, что у них «ехала крыша», приходили в неадекватное состояние.

На эту тему сложно найти дельную литературу; часто чередуются адекватные мысли с чем-то не очень понятным. Один священнослужитель организовал онлайн-встречу, куда пригласил специалиста, который в зоне боевых действий оказывал психологическую помощь (когда масштабные боевые действия шли на Северном Кавказе). Трудно сказать, что эта беседа впечатлила. Ощущение, что всё строится на дебрифинге, который сейчас пропагандируют: нужно распаковать свою травму, рассказать, от чего тебе было больно – и всё. Но если просто вскрыть гнойник, воспалённые ткани не вылечатся. Может, человек не покончит собой прямо сейчас, а через пять лет? Это некая беспомощность: дебрифинг не предполагает выстраивание картины мира.

Патологическая доминанта может быть перестроена, если есть более сильная доминанта, очаг возбуждения – например, любовь. Если у человека после травмы восстанавливаются социальные контакты, увлекает какое-то дело, появляется культурный пласт – он может разорвать связи с системой условных рефлексов, с ПТСР. Если развита вторая сигнальная система, на основе веры, культуры, молитвы – человек может сопротивляться.

Сейчас человека делают пожизненно зависимым от специалиста. Сергей Серебрянский, который участвовал в русско-японской войне, в своих воспоминаниях не описывал ничего близкого к ПТСР. Причём он не ставил задачу, проведя два года на войне, написать бодрые идеологические опусы, он просто писал свой дневник. Он писал, что солдаты вечером молились, все причащались. Все они были весёлые, и, хотя на той войне были невероятные трудности, было чувство товарищества. Даже когда люди умирали, это не воспринималось как трагедия. Если автору удавалось причащать смертельно раненного человека – тот, причащаясь, говорил, что рад умирать, выполнив свой долг.

Вследствие того, что у людей была некая надстройка, которую мы воспринимаем как культуру, веру и прочее, они могли переинтерпретировать травматический сигнал, увидеть в нём нечто такое, что делало его менее значимым по сравнению с тем большим, что у тебя есть. Страдания нынешнего века незначительны в сравнении с тем, что нас ожидает – говорится в Евангелии.

У современного поколения нет этой надстройки, нет морального багажа, который помог бы этот сигнал переинтерпретировать. Люди, выросшие на интернете, сидевшие в кафе, вдруг заброшены в адское пекло – и абсолютно к этому не готовы.

Один военнослужащий рассказывал, что он даже не умеет стрелять – они стреляли из пистолета раз в месяц. По идее, они должны были изучать рукопашный бой, если отбросить все сантименты, то можно сказать – должны были стать профессиональными убийцами. Но у многих людей в армии было так: красили, мыли, драили, кто-то их еще при этом избивал… При этом невозможно было ничего сказать, позиция была такова: если у тебя в части беспорядки – значит, ты плохой командир, не сумел справиться. Сейчас эти люди брошены в горячие точки. Попадая в госпиталь, они отворачиваются к стене, не разговаривают…

Терапия или обретение смысла?

В выступлении специалиста (во время он-лайн встречи) удивило, что она воспринимает процесс реабилитации исключительно как профессиональную помощь. Хотя человек, у которого проявляются ценности культуры, мировоззрения, веры, сам выходит в посттравматический рост. А здесь человек становится пожизненным пациентом. Он просто проговаривает свои травмы или что-то подобное.

Идея академика Ухтомского показывает, что такой подход ничего не решает. Человек просто воспроизводит старую травматическую доминанту, но каждое воспроизведение углубляет её в нейронных центрах. Её можно перестроить, только внеся новые смыслы. Виктору Франклу один человек рассказывал, что он скорбит по умершей жене. Франкл сказал ему: «Представьте, если бы вы умерли первым», на что человек лишь поблагодарил доктора – он представил, как бы страдала его жена. Но здесь человек это понял, потому что у Виктора Франкла был опыт.

А другой случай, когда студентка дала подобный совет взрослому мужчине. Она только закончила обучение, под контролем педагогов принимала своего первого пациента – мужчину, потерявшего жену. Она обрадовалась – она знает ответ, как у Виктора Франкла. Но мужчина вознегодовал, что она себе позволяет? Был скандал. Эта студентка не прошла школу Виктора Франкла и, может, даже не имела морального права ставить такой вопрос.

Виктор Франкл перестроил доминанту того человека, внеся в неё новый смысл. Но внесение смысла теперь будто под запретом. Теперь главенствует концепция, где нельзя давать никаких советов и рекомендаций, потому что терапевт только выявляет вопросы. А ответы должны быть у пациента внутри. Но ответы внутри есть тогда, когда человек живёт в здоровой, культурной среде. В детстве у тебя было образование, любовь, дружба, спорт – всё здоровое и хорошее, что можно предположить. А потом война замотала, всё это для тебя обесценилось, ты стал циничным. Да, здесь логично вспомнить, как это ценно было раньше.

В книге Ишмаэля Биха «Завтра я иду убивать. Воспоминания мальчика-солдата» мальчик участвовал в войне в Африке, убивал многих людей. У него был опыт конструктивных действий. В книге его исцеление приписывается реабилитационному центру, в который он ходил. Там был принцип «Ты ни в чём не виноват». Но из повествования понятно, что дело не в реабилитации, а в том, что был воскрешён довоенный опыт: он вспоминал, как писал музыку, родителей, которые его очень любили.

А если человек жил в деревне, пил, а потом попал на войну? У него и так нет ценностей. Как говорил игумен Анатолий Берестов, есть люди, у которых произошло обесценивание, а есть те, у кого ценностей изначально нет – они выросли в такой среде, где ценности даже не упоминались. У такого человека есть только обида на власти, на генералов, желание покончить собой. Какой смысл говорить ему, чтобы он заглянул в своё сердце? Его сердце говорит: «Убей всех остальных».

То, что должно быть возрастанием человека, превращается в некую технологию, на которую откликаются люди. К тому же по специфике дела трудно проверить, вызывают ли слова специалистов значимый резонанс в жизни людей.

Лариса Пыжьянова, специалист МЧС, когда падает самолёт, приезжает на место, разговаривает с людьми, работает с родственниками погибших, помогает им пережить это. И она говорит, что травма может быть воспроизведена, когда человек сталкивается с похожими обстоятельствами. Поэтому специалисты её уровня стараются впоследствии даже не встречаться с людьми, чтобы через встречу эти люди не вспомнили снова те обстоятельства. Раз нет встречи – значит, обратная связь затруднена. Трудно выяснить, остался ли разговор в памяти, сыграл ли он значимую роль в жизни. Не хватает человеческого…

Когда творчество исцеляет?

Женщине-специалисту был задан вопрос об арт-терапии. Она ответила следующее: есть техники вывода человека из боевой психической травмы, а арт-терапия – это не техника; человек может как-то выразить через неё свою травму, но это другое.

Но здесь виден некий технологический подход. Если воспринимать арт-терапию только как технику – конечно, она не поможет. В каком-то смысле, когда мама обнимает ребёнка – это сигнал матери «не бойся, я с тобой» или тактильная техника, когда через прикосновения она возбуждает определённые рецепторы?

Один философ приводил пример. По горке едет ребёнок. Глазами простого человека мы видим ребёнка, как он радуется. Но сейчас в моде постмодернистский взгляд, технологичное мышление. Люди с таким «технарским» мышлением, считающие себя современной элитой, знающие, как строить правильную реальность, несколько психопатизированы. Для них не существует человеческих эмоций. Когда такой человек смотрит на эту картину, он не видит ребёнка. Он видит: кусок мяса 35 кг едет по горке под таким-то углом с такой-то скоростью. Здесь нет тепла, он всё может оценить лишь как технику.

Одного известного художника, чьи открытки очень ценились в СССР (на них изображены счастливые зверята, конфеты, новогодние подарки), в детстве угнали в концлагерь, над ним издевались. По идее, он должен был травмироваться. Но после войны он стал заниматься творчеством. И для него творчество было не техникой, а возможностью делать мир добрее. Это не эгоистическое самовыражение. Сейчас мода – все самовыражаются, «Я» на первом месте. Но подлинное творчество – это не самовыражение, это некое сообщение художника – зрителям. А сейчас плевать на зрителя, главное – «Я», показать миру, какой я гений и неважно, кто что думает.

Есть документальный фильм «Призраки», где показано, как события развивались до СВО: добровольцы из Луганской области защищают свои территории, свой язык, традиции, мир. Ситуация тяжелая, потому что они не выходят из войны, хотя по правилам бойца нужно выводить из войны после истечения определённого времени, чтобы он мог «перезагрузиться». Но там людей заменить некому, потому что война даже не объявлена. На момент съёмок они уже 5 лет были на линии соприкосновения безвылазно. А, соответственно, сейчас – все 8. В фильме видно, насколько у них высокие моральные и этические принципы. Один из них, командир с позывным Негр, говорит, что раньше не понимал, почему их вытягивают на концерты, где ребята и девушки из Луганской области читают стихи, поют песни. Ведь всегда есть неотложные дела: копать траншеи, делать укрытия. А потом понял – чтобы не зафиксироваться в войне.

Лекарства: любовь, доминанта, покаяние

Один офицер спецназа рассказывал, как служил в подразделении, где людей из войны не выводили. Им давали очень высокие оклады, и через некоторое время, когда нужно было куда-то выехать, они решили остаться. В итоге у кого-то из них начались проблемы с психикой – из-за этой фиксации.

Человеческое тепло производит исцеляющий эффект – лечит любовь. Даже если это какие-то выступления школьников, где реальные переживания направлены на бойца. Мало просто пытаться человека переключить на что-то – само по себе переключение мало что даёт. У меня был опыт работы с пьющим человеком: вроде ты пытаешься переключить его с водки на что-то другое – и вроде бы это работает. Но так как его доминанта осталась «рабочей», при любом удобном случае он соскальзывает в зависимость.

Важно потихоньку выстраивать с человеком новую доминанту, при чём здесь есть возможность ничего не выдумывать – есть богатый материал, опыт людей, прошедших подобные обстоятельства и вышедших в конструктив. На первых порах будет уместно просто делиться этими примерами и немного рационализировать опыт. Что их объединяет, какие у них были принципы, как их можно переложить на конкретного человека, военнослужащего. Таким образом, мы помогаем ему строить дополнительный этаж личности, на основе которого он сможет и перестроить своё восприятие травматического опыта.

Но для специалиста это не является задачей, ему важны техники. Например, техника забвения: дать установку «ты ни в чём не виноват». Если военнослужащий участвовал в зверствах и не может этого забыть, а какой-то специалист в благих целях прибегнет к технике забвения, забывания травмы – эта гниль всё равно останется в памяти и может прорываться, например, в алкогольных эпизодах.

А как говорил священнослужитель, организовавший он-лайн встречу со специалистом, важно объяснить человеку, что, хотя и были в его жизни нежелательные деяния, но есть покаяние. И привести массу примеров, как люди выходили из таких обстоятельств. Если же отнестись с презрением к этому опыту, отбросить его – тогда идолом станет эфемерная психология, где будто отсутствует сам страдающий человек. Он становится просто объектом для психологических манипуляций, техник. Будто бы всё зависит от специалиста, насколько он будет грамотным, образованным. Хотя всё должно зависеть от человека – насколько он захочет обратиться к высшим смыслам.

Кстати, та же самая Джудит Херман отмечала, что человек, подвергшийся плену и насилию, должен принять активное участие в собственном выздоровлении. Если он будет объектом для приложений действий специалиста, то его статус существенно не изменится по сравнению с пленом, в котором он также являлся объектом для воздействий.

Некоторые мысли Джудит Херман, изложенные ею в отношении женщин, столкнувшихся с насилием, отчасти применимы и к разговору о военнослужащих. Она рассказывала, что тратит много времени, чтобы подготовить жертву к осмотру, с каждым шагом она пытается вернуть жертве контроль. Она рассказывает жертве, по какому пути собирается пойти в терапии, но как именно будет происходить терапия – решать жертве. То есть хотя и предоставляется большой объем информации, который потерпевшая не обрабатывает, но в данном случае она становится «активным участником процесса лечения в максимально возможной степени».

Даже в случае назначения определенных препаратов информированное согласие имеет большое значение для достижения результата. «Если пациентке просто приказывают принимать лекарства для подавления симптомов, она снова оказывается беспомощной. Если же, напротив, ей предлагают лекарство в качестве инструмента, который будет использоваться ею в согласии с ее здравым смыслом, это может значительно усилить ее чувство эффективности и контроля». Выжившая должна начать восстанавливать функции своего «я», наиболее сильно поврежденные в неволе. «Она должна вернуть способность принимать решения, планировать и формировать свою точку зрения, свое независимое суждение».

Сейчас не разбираем употребляемое слово «контроль», хотя по данному поводу можно открыть отдельную тему. Возможно, это излишнее углубление в вопрос, но есть в англосаксонской парадигме установка на навязывание своей доминации окружающему миру. Еще Юрий Воробьевский отмечал (в книге «Укриана. Фантом на русском поле»), что в англ. варианте – «I have a book» – «я имею книгу», а в русском варианте – «у меня есть книга».

Русская мысль, основанная на православной парадигме, воплотилась, в том числе, и в социальном устройстве, когда каждый народ сохраняет свою веру и культуру. И при этом все народы, входящие в состав России, вместе призываются к мирному сосуществованию. Не идея контроля над миром для русской души характерна, а – идея творческого преобразования, преображения. Преображение – не когда миру навязывается некая идея, а когда явлению помогают раскрыться, исходя из внутренней сути явления. Православный человек не контролер, а творец.

Идея творческого преобразования внутреннего и внешнего мира применительно к вопросу о преодолении травматического опыта, – тема для отдельного разговора. Вкратце стоит указать, что данная тему рассматривалась профессором Василюком Ф.Е. в его книге «Психология переживания» (переживание – не смысле – «эмоция», а в смысле – «пережить»). Некоторые его мысли приводятся в части 4.1 текста «Преодоление травматического опыта: Христианские и психологические аспекты», в главе «Дилемма, с которой сталкивается неверующий психолог».

Дополняя эту главу, можно сказать, что в работах о ПТСР, наподобие той, которая была написана Джудит Херман, есть некий парадокс. Перечисляется набор условий, реализация которых необходима для выздоровления: восстановление доверительных отношений, восстановление функций «я» и пр.. Но непонятно, каким образом секулярная психология будет обеспечивать развитие того самого доверия к миру, что было нарушено при столкновении с несправедливостью и насилием. Во время знакомства с мыслями Джудит Херман складывается такое ощущение, что для нее вера – это нечто вроде хобби (если пациенту хочет верить, то это его, мол, дело). Сама же автор, как можно заключить из книги, считает веру скорее суеверием.

Но как восстановить доверительное отношение к миру, не опираясь на веру в Промысл Божий? Подобные авторы, возможно не учитывают, что по мере отказа от ценностей общество утрачивают и базу, на основе которой могут выстраиваться доверительные, «исцеляющие отношение» и чувство безопасности. Наличие в обществе такого рода отношений не является чем-то само-собой разумеющимся, а является достижением культуры, опирающейся на веру. С отказом от последней культура будет подвергаться деформации, люди начнут утрачивать саму основу для доверия друг другу, что уже и наблюдается[1].

См. главы «Мысль о ценности жизни основана на проповеди Христа. Не основанная ни на чем, эта мысль становится несуществующей», «Здание общепринятых ценностей разрушается при взрыве религиозного фундамента» из части 1-ой «Мировоззренческий сдвиг – детонатор наркотического “бума” и распада общества».

Секулярная психология декларирует достижение определенных целей, но не имеет инструментов для их достижения. Вопрос о восстановлении конструктивного отношения к миру и к другим людям, находится на стыке между религией, философией, этикой. Этот вопрос выходит за рамки психологии. Поэтому попытка ограничить терапию средствами одной психологии сомнительно, что приведет к исцелению. Пока еще мир отчасти сохраняет островки жизни, выстроенные на основе христианской парадигмы, и пока что психолог может ориентировать человека на приобщение к этим островкам. Но со временем таких островков будет становиться все меньше, так как люди объявили вере войну[2]. Поэтому необходимо дать человеку нечто такое, что станет для него опорой, вне зависимости от того, сумеет он найти сочувствие и понимание у окружающих или нет.

См.:

– Главы «Связь с Христом», «Связь с Христом, дополнительный афферентный комплекс и акцептор действия» из третьей части статьи «Преодоление травматического опыта: христианские и психологические аспекты».

– Главу «Связь с Христом и точка опоры» из части 4.1 статьи «Остаться человеком: Офисы, мегаполисы, концлагеря».

P.S.Хотя, безусловно, все сказанное не отменяет того факт, что кому-то нужно просто выговориться. Просто, по-человечески. Один священник, окормлявший раненых, поступивших в госпиталь непосредственно с линии боевого соприкосновения, рассказывал, что иногда нужно просто дать человеку выговориться. У данного воина, например, есть какие-то накопленные обиды, претензии к Богу, к людям. И когда с таким человеком вдруг происходит контакт, его прорывает и он начинает «валить». И «валит», и «валит» на тебя свои болевые сгустки. Выговорится и – успокаивается.

И в то же время понятно, что в некоторых случаях, если воин так и нашел для себя ответы на некоторые свои вопросы, нужно подумать, как ему эти ответы дать.

[1] «Буpжуазное общество сотвоpило нового человека и совеpшило богобоpческое дело – сотвоpило новый язык. Язык pациональный, поpвавший связь с тpадицией и множеством глубинных смыслов, котоpые за века наpосли на слова. Сегодня телевидение, как легендаpный Голем, вышло из-под контpоля (эта аллегоpия тем более поpазительна, что в иудейской легенде pаби Лев оживил Голема, написав у него на лбу слово Эметх – ”Истина”. То же самое слово буквально написано на лбу у телевидения). Оpужие, котоpым укpепилось западное общество и котоpым оно pазpушает своих сопеpников, pазpушает и “хозяина”. Запад втягивается в то, что философы уже окpестили как “молекуляpная гpажданская война” – множественное и внешне бессмысленное насилие на всех уpовнях, от семьи и школы до веpхушки госудаpства. Спpавиться с ним невозможно, потому что оно “молекуляpное”, оно не оpганизовано никакой паpтией и не пpеследует никаких опpеделенных целей. Даже невозможно успокоить его, удовлетвоpив какие-то тpебования. Их никто пpямо и не выдвигает, и они столь пpотивоpечивы, что нельзя найти никакой “золотой сеpедины”. Насилие и pазpушение становятся самоцелью – это болезнь всего общества» [см. главу 13 из книги профессора Кара-Мурза С.Г. «Манипуляция сознанием»].

[2] См., к примеру: «Журналист из Франции об анти-христианской агрессии в Европе и политкорректных “саперах”».