Прокопий (Пащенко), иером. «Преодоление травматического опыта: христианские и психологические аспекты». Ч. 3. Вера (идеалы) и преодоление травматического опыта

В третьей части статьи «Преодоление травматического опыта: христианские и психологические аспекты» рассматривается значение веры в вопросе преодоления травматического опыта. Причем, вера понимается не как интеллектуально-философское знание или надуманная-установка-которой-выгодно-следовать-так-так-она-снимает-психологического-напряжение.

Вера в данном случае понимается, скорее, как целостное видение жизни, определяющее характер деятельности. Такая вера помогает человеку создать новый, масштабный сценарий восприятия жизни, будучи помещенный в который травматический опыт теряет свое «жало». Такая вера помогает перестроить жизненные акты таким образом, что травматический опыт, если и не исчезает из здоровой ткани жизненного полотна, то лишь потому, что упоминание о нем встраивается в новые смыслы. И эти новые смыслы, приходя в движение, отсылают к новому конструктивному восприятию действительности по принципу «не познав горького, не познаешь сладкого» (не в том суть, что нужно специально окунаться в горькое, а в том, что опыт ошибок позволяет выстроить новую стратегию, принцип чего отчасти отображен в эссе Ивана Ильина «Неудача»).

Идеалы и процесс познания

Но не все склонны придавать вере значение, как в отношении жизнедеятельности человека, вообще, так в и отношении преодоления травматического опыта, в частности. Так, например, основатель гештальт-терапии Фредерика Перзл (на данный момент не обсуждаются сами идеи гештальта и оставляется за скобками вопрос о терапевтической эффективности гештальт-терапии; луч фокусируется на вопросе об идеалах, который можно соотнести с открывшимся в статье разговором о вере) считал, что идеалы являются выдуманными целями, оторванными от биологической реальности. Идеалы, с его точки зрения, «висят в воздухе, ни на что не опираясь, и любая попытка осознать их заставляет человека почувствовать свою приниженность, бессилие и даже отчаяние». Он считает, что борьба человека во имя идеалов с биологическими целями в качестве результата влечет за собой «нервные срывы и импульсивные вспышки эмоций». Он считает, что борьба человека во имя идеалов с биологическими целями влечет за собой «нервные срывы и импульсивные вспышки эмоций». Он называет идеал миражем, который неспособен «предоставить реального верблюда и реальную воду для реального перехода через реальную пустыню».

По мнению Перзла, «носитель высоких идеалов» ошибается, когда утверждает, что его стремление к совершенству проистекает из любви к совершенству. Подлинные мотивы такого человека Перлз видит в том, что «носитель высоких идеалов» «хочет «очутиться в списке праведников», либо же насытить свое тщеславие, выставляя себя в виде совершенства»^[1].

Эти слова можно сопоставить с высказыванием Перлза о себе самом. Рассматривая свое продвижение от безвестного мальчика к имиджу создателя нового психотерапевтического метода, он ставит вопрос: означает ли это продвижение, что он – альтруист и хочет что-то сделать для человечества? «Тот факт, – пишет он, – что я ставлю этот вопрос, показывает мои сомнения. Я верю, что то, что я делаю, я делаю для себя, моей заинтересованности в решении трудных задач и в еще большей степени для собственного тщеславия»^[2].

На этом примере удобно показать, в чем состоит смысл эффекта интерполяции, который был описан одним из основателей нейрофизиологии академиком Ухтомским. Суть этого эффекта по творениям Ухтомского представлена в статье «О развитии монашества, о теории «созависимости» и о прочих психологических подходах к решению личностных проблем», в главе «Нейрофизилогия и любовь». Здесь к сказанному в статье будут сделаны некоторые дополнения.

В течении жизни, читая книги и размышляя, как над собственной жизнью, так и над событиями окружающего мира, человек приходит к определенным взглядам. Если человеку знакомы такие добродетели, как любовь и смирение, он не забывает перепроверять свои взгляды. Его система развивается, в нее вносятся коррективы, так как у человека есть уши, чтобы слышать и глаза, чтобы видеть. Если же он привык смотреть на все, исходя лишь из собственной персоны, то со временем его взгляды начинают казаться ему единственно верным мерилом. Если такой человек несет в своей душе какие-либо пороки, то он начинает предполагать наличие таких же склонностей и во всех остальных людях. Проверить свои домыслы он не удосуживается, так как другие ему особо не интересны, а к своими точкам зрения он относится как к истине в последней инстанции.

Встречая других людей и схватывая некоторые черты их поведения, такой человек достраивает образ своих собеседников, исходя из того материала, который заготовил ранее. И оттого встречные люди могут рисоваться, например, лживыми и циничными, что к лжи и цинизму приобщен сам человек. Его представления отгораживают его от реального мира словно стеной. Пробиться сквозь нее возможно тогда, когда человек тянется понять, чем в действительности в своей жизни руководствуются другие люди. То есть речь идет о расширении опыта, о попытке понять других, исходя не из собственных концепции, а из тех суждений, которые сами о себе произносят другие люди.

Чтобы возможность к познанию такого рода не была утрачена человеком, в нем должна сохраняться способность к идеализации. Речь идет не о том, чтобы смотреть на мир «сквозь розовые очки». 

«Мы многого не замечаем из действительности, – пишет Ухтомский, – именно оттого, что привыкли ее интерполировать от себя». К подлинному пониманию действительности приближает идеализация, она «есть тот единственный орган, которым мы постигаем впервые реальность как гармоническое целое». Если в восприятии человека нарушилось ощущение гармонии, то – потому, что в самом себе он носит «приземистость и пороки, бессилие и слабость», они и не дают ему дотянуться до подлинного смысла, сокрытого в увиденном.

Человек утративший этот орган познания говорит встречному ближнему: «Ты ничем не лучше меня – такое же порочное и маленькое существо, как и я». Человек же сохранивший секрет идеализации говорит встречному ближнему: «Ты прекрасен, и добр, и свят, а я хочу быть достойным тебя, и вот я буду забывать все мое прошлое ради тебя, буду усиливаться дотянуться до тебя, чтобы стать “равным тебе в твоем добре”!»

В первом случае человек «стаскивает» ближнего и принижает до самого себя. Во втором случае – стремится подняться из своего «низа» к тому высшему, что видит в другом.

В первом случае речь идет о мертвом самоутверждении человека в своей неподвижности. Во втором случае речь идет о возрастании в высшее. В этом случае человек становится лучше, деятельнее, добрее и талантливее, чем он есть.

Утрата идеализации подобна тому, как если человек перестает видеть вечную святыню Иерусалима, акцентируя внимание на сточных канавах города. «Прекрасная невеста прекрасного ради нее жениха стала затрапезною женою отупевшего мужа!»

Судить с задворков о реальности проще и успокоительнее вследствие того, что такой взгляд на реальность является тайным оправданием своих задворков. Идеализация же обязывает к труду и самокритике.

С этими двумя подходами к реальности Ухтомский соотносит теории, имеющиеся в науке. Одни теории облегчают человеку проникновение в реальность. Другие теории только заслоняют от человека действительность, как если бы человек перестал видеть лес, акцентируя внимание на ближайших кустах и сорных травинках. Теории второго типа являются шорами, которые не дают человеку воспринимать то, что есть перед ним. «Так нередко – тем самым, как мы толкуем и «понимаем» для себя встречного человека, – мы лишь заслоняем его от себя и не можем уже рассмотреть, что он есть и чем может быть в действительности!»^[3]

(О реализации данных идей на практике см. в заметке одного человека, приводимой в первой части статьи «Преодоление травматического опыта: христианские и психологические аспекты» в конце раздела «Вводное слово – Духовная культура и преодоление травматического опыта»).

Иными словами, речь идет о критичном отношении к собственным мыслям, о перепроверке собственных мыслей на основании тех данных, которые представляет вновь притекающая действительность. Об этом принципе стоит помнить при оценке тех или иных психологических концепций. Некоторые положения психологических концепций имеют вид только кажущейся логичности, и эта кажущая логичность проистекает из отсутствия опыта взгляда на реальность с иных точек зрения.

Идеалы и преодоление травматического опыта

С позиции этого принципа можно посмотреть на слова Перзла о идеалах, которые, по его мнению, не могут предоставить людям «реального верблюда и реальную воду для реального перехода через реальную пустыню». Анализ этих слов с позиции сведений, почерпнутых из пластов реальности, не относящейся к области психологической литературы, позволяет утверждать обратное.

В качестве примеров можно взять жизнь людей, прошедших через экстремальные условия. Исходя из автобиографических заметок, можно увидеть, что обстоятельства, имеющие потенциал деформировать личность, не привели к образованию травматического опыта.

Многочисленные примеры по данному вопросу приводятся в цикле лекций «Остаться человеком (часть 3 – выживание): Офисы, мегаполисы, концлагеря». Здесь мы обсудим лишь несколько.

Упомянутое можно рассмотреть с позиций А.В. Брушилинского, в свое время директора института психологии РАН. В своей книге «Психология субъекта» Брушилинский рассматривал в качестве субъекта человека, находящегося на высшем уровне деятельности и целостности, обладающего свободой выбора и принимающего решения в отношении поступков на основе нравственного сознания. Субъектом человек не рождается, а становится в процессе своего становления. Брушилинский показывает, что гуманистичность психологии неразрывно связана с духовностью.

Брушилинский на основании большого объема данных психологического и нейрофизиологического характера показывает, что «внешние причины всегда действуют только через внутренние условия». Эта мысль является одной из главных идей книги. Автор считает, что обратная точка зрения, представляющая человека в качестве продукта окружающей среды, характера для тоталитаризма.

Речь идет о том, что в результате развития человека как субъекта формируется высший уровень саморегуляции. Благодаря наличию этого уровня человек может перерабатывать сигналы, поступающие из внешней среды. Подобные сигналы не автоматически регулируются активностью человека. А человек, ставший субъектом, «с помощью своего мышления, совести и т. д. раскрывает вначале отнюдь не очевидное значение сенсорно-перцептивных данных и понятийных конструкций, сознательно стремится получить все новые данные и обосновать, доказать истинность все более сложных умозаключений».

[То есть речь о том, что, наблюдая за внешней реальность, человек может, например, увидеть какие-либо угрожающие явления. Но не факт, что вид угрожающих явлений должен вызвать у человека, ставшего субъектом, страх. Пропустив эти сигнала сквозь свое мышление и совесть, он может прийти к выводу не бежать, а остаться и помочь другим преодолеть тяжелые обстоятельства].

«По мере того как человек поднимается на все более высокие уровни своего бытия», происходит формирование более сложных критериев для оценки поступков, действий, мыслей и чувств. «Решающая роль принадлежит здесь его мировоззрению», его моральному облику^[4]. Автор отмечает также, что «анатомо-физиологические предпосылки, в частности, наследственные и врожденные задатки, существенно» воздействуют на сознание человека «не фатально».

То есть, человек может на основании выработанного мировоззрения по-новому взглянуть на те свои особенности, наличие которых ранее угнетало его. Таким образом, вопрос о травматическом опыте, рождающемся вследствие взаимодействия с окружающей реальностью, приводит к вопросу о ресурсах, на основании которых человек мог был преодолеть его.

Три (четыре?) мореплавателя и их отношение к травматическому опыту

Желающие задуматься над вопросом о значении идеалов в преодолении травматического опыта могут сопоставить три книги: книгу Алена Бомбара «За бортом по собственному желанию», книгу Стивена Каллахэна «В дрейфе» и книгу Федора Конюхова «Сила веры». В качестве четвертого «мореплавателя» можно условно представить Евфросинию Керсновскую, которая «ринулась вплавь через Океан» – то есть пешком, будучи истощенной и практически без еды, решила пуститься в долгий путь по заснеженной тайге. «Ужасный это был путь! Недаром тайгу сравнивают с морем и, перефразируя поговорку, говорят: кто в тайге не бывал, тот Богу не маливался».

Ален Бомбар, врач по профессии, однажды пришел к следующему убеждению. Большая часть людей погибает в катастрофах не вследствие физиологических факторов (голод, переохлаждение и пр.), а вследствие безумия, рождающегося на основе паники. Чтобы создать научно-обоснованную систему выживания, он решил отравиться в Атлантический океан на лодке, которая могла бы теоретически оказаться у участника кораблекрушения. Океан он пересек за 65 дней (перед одиночным плаванием он совершил «пробный» заплыв совместно с Джеком Палмером).

В частности, он отмечает, что после крушения трансатлантического пассажирского парохода «Титаник» в 1912 года первые суда подошли к месту крушения уже через несколько часов. Но за эти несколько часов некоторые пассажиры, снятые с тонущего парохода умерли и сошли с ума. Они, по мнению врача, поплатились «безумием за свой панический страх или смертью за безумие». Бомбар пришел к выводу, что «моральный фактор играет решающую роль». Свой вывод он основывает, в том числе, и на статистических данных, показывающих, что «90% жертв погибает в течение первых трех дней, следующих за кораблекрушением». Но, чтобы умереть от голода и жажды, требуется гораздо больше времени. В результате изысканий Бомбару стало очевидно, что «множество потерпевших кораблекрушение гибнет задолго до того, как физические или физиологические условия, в которых они оказываются, становятся действительно смертельными».

В своих заметках Бомбар пишет о настоящем страхе, который пришлось пережить. «Настоящий страх — это паника тела и души, обезумевших в схватке со стихией, когда кажется, что вся вселенная неумолимо ополчилась на тебя». Он писал о том, что его не покидало «чувство страха или во всяком случае какой-то постоянной тоски. Он ужасался беспредельности океана. В почерке, которым велись записи, сказывалась, по его наблюдениям, «горечь одиночества, глухая тоска». Во время плавания его разум стал игрушкой в руках обстоятельств. «Малейший пустяк, – писал он, – заставлял меня переходить от радости к отчаянию и от отчаяния к восторгу».

Если из книги Бомбара не понятно, был ли он верующим или нет (не проявил себя как верующий человек), то о религиозной позиции Стивена Каллахэна по его книге можно составить следующее представление.

Стивен Каллахэн, потерпевший кораблекрушение в 1982 году и пересекший Атлантический океан за 76 дней, писал, что к религии «в сущности равнодушен». Его космология была запутана и не согласовалась ни с какими церковными или философскими учениями. Но в то же время, выйти в море для него означало «узреть лик Господень». О том, как именно бытие Божие воспринимал Стивен можно понять по следующим его мыслям.

«Океан катит волну за волной», волны – «плоть и кровь бытия, самого Бога». В ровно идущих волнах он видел «лик Господень». «Божественная благодать разлита в скользящем движении дорады. Живое дыхание Бога изливается с небес, и я чувствую его на своей щеке. Я вижу, что весь мир сотворен по образу Его и подобию. Но тем не менее, несмотря на постоянное присутствие Бога, мне чего-то не хватает».

Эти мысли, как кажется, перекликаются с восточными пантеистическими учениями, рассматривающими Бога как некую эссенцию, разлитую в природе. Для пантеистических учений характерны преставления об относительности добра и зла. Понятно, что такие представления далеки от представлений христиан о Боге, как о Личности, с Которой личность человека вступает в отношения.

Эта догадка может быть подкреплена заметками самого Стивена. Так, он писал, что через некоторое время после кораблекрушения он вернулся «к своему комплексу гимнастики йогов». Также он писал, что из плавания он вынес веру «в безразличие морской стихии, в относительность понятий добра и зла и всех человеческих ценностей, в равенство всех творений Божьих».

Во время плавания он стал приходить к мысли, «что интеллект зависит именно от инстинктов и что вся человеческая культура является результатом грубой животной реакции людей на условия жизни». Наблюдая за резвящимися дорадами, которые, по его мнению, живут «ради игры и удовольствий», он записал: «Как бы я хотел стать таким, как те, что служат мне пищей!»

На основании описанной мировоззренческой позиций возникали следующие эффекты травматического характера. Стивен стал замечать за собой некоторую «шизоидность». «До дисфункций дело не доходило», но он наблюдал «расщепление собственной личности на три составные части: физическую, эмоциональную и рациональную». Рассудок ему помогали сохранить бумага, веревка и нож.

Со временем процесс раздвоения личности стал развиваться. Эмоциональный стресс достиг предела. По самым незначительным поводам он впадал то в гнев, то в глубокую депрессию. Он испытывал безграничную жалость к рыбам, которых убивал, чтобы их есть. убивал ради еды Стивен старался как-то примирить между собой противоречивые потребности «я», сознавая, что доведет себя до срыва, если будет подчинять все «жестоким требованиям холодного разума». «Воля моя постепенно слабеет, – писал он, – и, если она изменит мне, я пропал. Острота этой проблемы заставляет меня даже забывать о том, что я живу на краю пропасти. Я все время настороже, чтобы вовремя подавить внутренний бунт».

И еще: «Разум, душа и тело пришли в полный разброд. Я чувствую, что скоро не выдержу и свихнусь от напряжения». «ПРИЗРАКИ ПРОТЯГИВАЮТ ИЗ ТЕМНОТЫ СВОИ мертвые руки и тащат меня вниз. Я падаю. Мой час пробил». «Я все больше впадаю в уныние и депрессию». «Я все глубже погружаюсь в пучину беспредельного ужаса. … Если бы мне нужно было отыскать в своем воображении самые ужасные видения, чтобы нарисовать картину ада, я выбрал бы то, что пережил в эти дни».

Заметки, составленные Стивеном Каллахэном и Аленом Бомбаром, можно сравнить с записями Федора Конюхова. Плавание его длилось 160 (!) дней, а Тихий Океана он пересек, гребя одними веслами. Федор Конюхов, ставший впоследствии православным священником, оставил воспоминания об этом испытании в книге «Сила веры. 160 дней и ночей наедине с Тихим океаном».

Основную идею книги можно передать в словах: «Сила духа неисчерпаема, когда призвана служить сознательно нашему Господу Богу Иисусу Христу». Веру во Христа он завещал и своему сыну, к которому не раз обращался в дневниках: «Ты же, мой сын, веруй в Бога нашего Иисуса Христа, только в Нем истина веры и смысл жизни. Через эту веру ты сможешь понять, зачем живет человек».

Плавание проходило в очень ограниченном пространстве. В полный рост Конюхов практически не вставал, да и ходить было некуда, – «длина кокпита всего 3 метра». Каюта была настолько маленькой, что в ней он чувствовал себя «словно в гробу».

Открытый океан психологически давил «пустотой и безжизненностью». Спасение Конюхов находил в работе и молитве. «Нет ни луны, ни звезд. Слышно только дыхание океана, шум волн. В такие моменты особенно остро ощущаешь, что ты песчинка на маленькой лодке в Мировом океане. Спасает только Иисусова молитва».

Об его отношении к молитве можно составить представление по записанным им словам: «Никогда ничего не предпринимай, не помолившись». Он молился, когда уставал. Он спрашивает себя: смог бы он без помощи Божией сделать «столько гребков в океане»? Примечательно, с позиций вышеприведенных мыслей Брушилинского, то, каким образов Конюхов воспринимал гребки.

Когда он смотрел на такую, казалось бы, рутинную и монотонную работу, как гребля, сквозь призму своего мировоззрения, работа становилась служением. «В этом мире каждый имеет свое послушание: кто царь, кто патриарх, кто повар или кузнец, или учитель – Господь всех любит, и большая награда будет тому, кто больше любит Бога [здесь Конюхов приводит мысль преподобного Силуана Афонского]. Я же на полгода приобрел себе послушание – грести веслами».

Он писал, что его работа «перегрести самый большой океан в мире», что подобное испытание «позволяет ближе узнать Господа Бога». Мореплаватель и священник (Федор Конюхов был рукоположен в священный сан) надеялся, что во время путешествия по океану он найдет то, что «утолит» его «жажду».

В лодке священник чувствовал себя тяжелее, чем на яхте. Яхта может идти по курсу на автопилоте, лодка же, если не грести, по курсу идти не будет. Каюта у лодки – маленькая, – «словно в гробу. И психологически гораздо сложнее, одиночество сильнее ощущается».

Свое одиночество священник переживает иначе, чем предыдущие два мореплавателя. Он пишет: «Одиночество, если оно воистину одиночество – это путь просветления и облагораживания, путь возделывания души, на который я себя вывел. Сознание одиночества может быть заменено сознанием, что теперь я стою лицом к лицу перед вечностью и Богом».

Гребля ассоциируется с покаянным движение души к Богу, вследствие чего травматический эффект давления монотонной работу на психику, замечаемый у людей вообще, для отца Феодора становится неактуальным. «Сколько я сделаю гребков, столько перечислил своих грехов, скопившихся за мою долгую, грешную жизнь». «Каждый взмах весла увеличивает не только мускулы, но и душу. Я – само бдение посреди открытого океана. Для меня радость ощущать себя в пути. Гребок за гребком движется лодка, но не в монотонности гребли суть моего плавания» [при иной ситуации подобная монотонность может просто сломать человека; если человек за монотонность не видит смысла, его мозг остается без «движения», а раз так, то начинается процесс регрессии: человек начинает тупеть, за гребками он не видит ничего кроме гребков].

Ситуация, при отсутствии религиозного мировоззрения способная привести к травматизации психики, в случае с отцом Феодором, приводила к укреплению в молитвенном настрое. «Господи, приблизься ко мне … Я день за днем устремляю на Тебя скорбные очи мои, полные слез. Ибо я беспомощен без Тебя, Господь мой Иисус Христос. Прояви ко мне жалость и сострадание Твое. Ибо не имею надежды без Тебя завершить это плавание. … Очисти от грехов. Душа совершенно измучена сомнениями, а руки устали от весел. … Я плыву, плыву и плыву. Меня радуют только пройденные мили и новые взмахи веслами, а удивляют только закаты и восходы солнца, в них я вижу: одно умирает, другое нарождается. Здесь я само бдение посреди открытого океана. Для меня радость ощущать себя в пути».

Причем, важно учесть, что у Конюхов не было прогноза насчет того, как он будет походит к Брисбену [город в Астралии]. Неизвестность исхода, способная свести человека с ума, преодолевалась верой. «Все в руках Господа Бога, – писал в отношении данного вопроса Конюхов, – здесь ничего нельзя загадывать. … Подойти к побережью на весельной лодке со стороны океана поздней осенью, после 9000 морских миль будет предельно сложно и опасно. Вся надежда на Святителя Николая, он меня до сего дня хранит и оберегает».

Необходимо отметить, что получаемая помощь была реальной. Речь не шла о фантазиях (в вопросе жизни или смерти мысли человека фильтруется сквозь сито суровых обстоятельств).

Когда отцу Феодору угрожала опасность (которая у него ассоциировалась с концом плавания, то есть, по всей видимости, со смертью), когда ему был тяжело, «тогда на помощь Господь посылал проводника: он намечал мне курс прохода между ураганами, сам садился и греб веслами». «Смотря на него, – писал отец Феодор, – я забывал об усталости, а угрожающая смерть оставалась за кормой лодки».

В его дневнике есть записи, на основании которых можно предположить, что во время плавания у него возникали ассоциации, связанные со священной историей. Он взял в плавание книжечку с высказываниями святых отцов [Церкви]. В их творениях встречаются сравнения Церкви с кораблем, где прообразом был большой и безопасный корабль, построенный Ноем. «Как святой Ной со всем домом своим спасся в ковчеге от Всемирного потопа, а все, бывшие вне ковчега, погибли, так и ныне: спасаются только те от греховного потопа, от гнева Божия и вечного осуждения, которые находятся в Святой Церкви и являются ее истинными сынами. Прочие же все, пребывающие вне, погибают и тонут в потопе адской бездны» (святитель Тихон Задонский)».

То есть свое плавание, свои гребки и свои трудности отец Феодор включал в некий масштабный сценарий, в ту картину мира, в которой они обретали смысл. И дело было не только в мировоззренческом аспекте. Неложность картины мира доказывалась тем, что на ее основе возникала возможность приобщения живой связи со Христом. Переживание этой связи было реальным, не являлось фикцией и стало тем внутренним барьером, тем духовным иммунитетом, которые не позволили травматическому опыту пустить корни в душу, сердце и ум отца Феодора.

Только в одиночных экспедициях он мог «почувствовать Господа Бога». Чтобы узреть Господа, ему потребовалось «много ночей не спать на дрейфующем льду, висеть на веревках над пропастью в несколько тысяч метров в Гималаях, замерзать и терять сознание от беспощадного холода Антарктиды, переживать и выходить из жестоких штормов в океане». Можно предположить, что крайние обстоятельства, ставящие человека перед реальной перспективой смерти, способствовали тому, чтобы человек в молитве встретился с Богом. Такой предельной молитвенной собранности трудно достичь в спокойной атмосфере размеренного быта. Это предположение основано на словах Конюхов о житейском благополучии. «Когда оно [благополучие] наступает, жизнь уходит. Поэтому я люблю отправляться в экспедиции».

Отец же Феодор помещал свое плавание в глобальный сценарий, основанный на Священной Истории, и чувству одиночества противопоставлял опыт реальной связи с Христом. То есть для иных мореплавателей актуальным переживанием был ужас одиночества. В открытом океане от него леденела душа: не видно было ни птиц, ни даже очертаний берегов.

Преодоление травматического опыта и христианская парадигма

В этом смысле опыт отца Феодора можно сопоставить с опытом таких известных духовных лиц, как святитель Николай Сербский (Велимирович) и архимандрит Иоанн (Крестьянкин). Святитель Николай в годы Второй Мировой войны был заключен нацистами в концлагерь Дахау. Молясь в концлагере, святитель ощущал, как душа его возносилась на небо. О своем пребывании в концлагере он оставил парадоксальные слова «Всю свою жизнь, какая мне еще отпущена, отдал бы за один час жизни в Дахау»^[5]. Смысл этих слова становится понятным, если наложить их на слова архимандрита Иоанна. «В заключении, – как писал он в одном из своих писем, – у меня была истинная молитва, и это потому, что каждый день был на краю гибели. Повторить теперь во дни благоденствия такую молитву невозможно. Хотя опыт молитвы и живой веры, приобретенный там, сохраняется на всю жизнь»^[6].

Молитва Христу является не философской фикцией, а живым опытом общения. Ответ на молитву, конечно, – и святые наставники о том предупреждают, – нельзя ожидать в виде каких-то слов, появляющихся в сознании. Человек легко может обмануться, приняв свои домыслы или демонические внушения за голос от Бога. Ответ Божий может быть дан в виде наития благодати, исполняющей сердце неизреченным состоянием мира. Когда оно становится присуще человеку, проясняются ответы на многие вопросы. Ум, свободный от колебания страстей, начинает зреть духовные первоосновы, положенные Творцом в начало мироздания (логосы). Со всей очевидностью перед человеком открывается реальность существования Бога.

Эта реальность присутствия Божия, осознание своей неоставленности Его попочением, помогла отцу Иоанну (Крестьянкину) пережить пытку неизвестностью. Во время одного из этапов тюремного заключения его водили «туда-сюда», и он не знал, что его ждет за следующей дверью. Завели его в очередную камеру и оставили в ней. Оставшись в камере он лег и уснул. Когда за ним пришли, то удивленно спросили: «Неужели ты не боишься?» Отец Иоанн отвечать не стал, но подумал: «А чего мне бояться, Господь со мной»^[7].

Почему – удивленно спросили? Потому что, когда человек остается в неизвестности о своей дальнейшей участи, его сознание, если оно не структурировано значимыми для личности смыслами, начинает хаотизироваться. Молитвенный навык помогает удержать в должном строе свои мысли, а упование на Промысл Божий позволяет отстраниться от тревожности, возникающей в отношении будущего у человека, надеющегося только на свои биологические силы. 

Стрессовая ситуация выбивает биологическую опору, структуры сознания сдвигаются со своих основ – открывается период внутренней анархии и разброда. Друг на друга нагромождаются различные варианты дальнейшего развития событий – один страшнее другого. Мысли о возможно неблагоприятном исходе, подтягивают к себе чувства. Рождается страх, переходящий в панику. Все попытки его унять только лишь усиливают. Входя сознанием в поток переживаний, человек его не останавливает, а еще более увязает в нем. Отвлечься от непрестанного «переживания» всех возможных и невозможных кошмаров, которые, как кажется, должны непременно осыпаться на голову, он не может. У него нет ни книги, чтобы читать, ни бумаги, чтобы писать. В нарастающем хаосе начинают проявлять себя внушенные демонами мысли. Они растравливают, гипертрофируют полученные душевные раны, навязывают ощущение безысходности и мысли о самоубийстве.

Более подробно о метаморфозах сознания при изоляции и стратегиях защиты – в цикле «Остаться человеком. Ч. 2», в пунктах 59–70, а также – в цикле «Остаться человеком. Ч. 3», в пунктах 01a–01b).

Если описать суть пытки изоляцией кратко, то можно сказать, что человек начинает уничтожаться собственными мыслями. Необходимо также учесть, что в годы репрессий и гонений на веру заключенный мог быть расстрелян в любой момент времени.

Пытке изоляцией в страшной Сухановской тюрьме подвергся репрессированный разведчик Быстролетов. Перечисляя различные потрясения репрессированного человека, такие как потерю семьи, тяжелые условия содержания, он пишет: «Но не это главное! Не это!» И продолжает свой рассказ словами: «Теперь о самом страшном». В условиях изоляции, когда человеку не давали ни читать, ни писать, ни заниматься какой-либо деятельностью, он почувствовал, как в его мозг был воткнут железные палец. Палец поворачивался таким образом, чтобы превратить мозг «в кашу, в месиво, в отброс». «Я сидел, – писал он, – на рационализованном, продуманном и вполне современном режиме: железный палец был мастерски воткнут в мой мозг и прочно засел там».

Не смотря на то, что речь шла о разведчике, который, как предполагается, должен обладать навыками выживания в самых различных условиях, последствия такой пытки были ужасными Через три годы в условиях одиночной камеры спецобъекта выяснилось, что он «не был в состоянии определить своё положение в пространстве». Быстролетов был изъят из камеры и помещен в тюремную больницу для лечения. Постепенно к нему «вернулось сознание» и зрение, он «научился разумно говорить и понимать человеческую речь»^[8] (а ведь Быстролетов еще боролся, чтобы не дать своему мозгу войти в состояние регрессии!)

Многие узники Сухановской тюрьмы, в которой Быстролетов проходил пытку изоляцией сходили с ума. Необходимо отметить, что эта тюрьма была специально оборудована для проведения пыток; «большинство узников — это сотрудники высшего и среднего звена НКВД»^[9], то есть люди умеющие переносить боль и стресс.

Расширить представления о травматическом опыте, которому подвергся Быстролетов, можно по описанию психологического состояния узника, приговоренного к высшей мере наказания, – расстрелу. Это описание приводится по книге Виктора Николаева «Из рода в род». Прежде чем написать эту книгу, автор ездил по местам заключения и общался с реальными узниками. Описание психологического состояния узника их камеры смертников до нас дошло в связи с тем, что через некоторое время заключения к камере смертников приговор был изменен.

Со временем Петр, – так звали узника, – начал испытывать безразличие ко всему. «Он не помнил, какой день, час. Часто не мог вспомнить, как его зовут, какое время года». На тяжелейшее душевное состояние наложилась психическая дезориентация – раздвоение личности. Галлюцинирующие образы в его воспаленном сознании вызывали у Петра такие мимические и физиологические реакции, что, впервые наблюдающий за подобными эффектами человек, мог испытать серьезное нервное потрясение. «Было ощущение полного конца. Он в любую секунду ждал, что за ним придут. Каждая часть тела жила сама по себе и не подчинялась мыслям. А мыслей уже не было никаких». Он чувствовал, будто сам стал себя пожирать, и в какую-то минуту ему показалось, что он сошел с ума. Когда Петр посмотрел на пальцы, то увидел, что у него выросли неестественной длинны скрюченные ногти. Но он отчетливо вспомнил, что час назад ногти такими еще не были.

Не зная отчего, Петр начал молиться, хотя никогда в жизни до этого не молился. Он пополз в угол, чтобы нацарапать на стене крест. Когда он протянул к стене руку, то оцепенел, потому что, как оказалось, крест там уже был. «Если бы не тот крест, Петр бы издох от одного звука дверной задвижки». Указ о отмене смертного приговора пришел не то на следующий день, не то через день.

Необходимо отметить, что Петр был осужден за драку в ресторане, в результате которой им был убит криминальный авторитет и покалечены люди, бросившиеся на защиту авторитета; двое из низ скончались на месте^[10] (то есть Петр с точки зрения биологических стандартов был крепок, но биологические достижения не смогли ему «предоставить реального верблюда и реальную воду для реального перехода через реальную пустыню»).

Психологические состояние Петра можно сравнить с психологическим состояние священномученика Василия Соколова. Репрессированный в годы гонений на веру он был приговорен к расстрелу. Сохранились его письма родным, с которыми в полном объеме каждый желающий может ознакомиться самостоятельно^[11].

Заключение заставило его посмотреть на многое иными глазами, «повысить все духовное, идеальное, и понизить все материальное, чувственное, ибо первое всегда живет и действует, а второе только до известного предела». Отец Василий вспоминает слова Христа: «Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить» [Мф. 10, 28]. Будучи невиновным в возводимых на него обвинениях, он надеется, что его кровь послужит «в очищение многих грехов». Если бы он был уверен, что его временное страдание послужит для его оправдания в вечности, то «не стал бы просить, не стал бы и желать изменения предстоящей участи». «Дай, Боже, – молится он, – мне эту твердую мысль, эту непоколебимую уверенность в том, что Ты взглянешь на меня милостивым оком».

Молитва была для отца Василия почти единственным, но зато и самым утешительным занятием. Молитва дает отдых и покой, «без молитвы прямо можно было бы пропасть, впасть в безысходную тоску, в смертную агонию». Слова о смертной агонии можно сопоставить с состоянием, в котором в результате погружения в гипер-стрессовую ситуацию, оказался вышеупомянутый Петр.

Приговоренный к смерти прислушивается к каждому шороху за дверью: не за мной ли идут? Все чувства напрягаются до предела, что, естественно, не проходит бесследно для психики человека, мысли и чувства которого от метания не сдерживаются значимыми смыслами и наитием Божественной благодати.

Отец Василий испытывал подобные тревожные переживания, но полностью его сознания они не захватывали – оно было полно Христом и находилось под защитой благодати. Он писал, что нервы напрягаются от неизвестности происходящего вокруг. «Приходится каждый день умирать, ибо каждый день ждешь, что тебя позовут на расстрел. … Представляешь себе, как тебя поставят к стенке … несколько раз переживаешь в своем воображении, а сердце все дрожит, все ноет, и нет ему ни минуты покоя».

Отец Василий отмечает (лучше: чувствует), что в его голове «как клин вбит – одна только эта ужасная мысль о предстоящей тебе смерти и о безнадежности твоего положения». Но тем не менее, он не предается отчаянию. Он помнит о том, что смерть не является уничтожением человека, что христиане призваны к блаженному вечному пребыванию со Христом [если еще во время земной жизни вследствие деятельной реализации евангельских заповедей приведут свою душу в состояние внутреннего мира, то свое состояние они переносят с собой в жизнь вечную; если же человек не преодолел страсти, то страсти будут терзать его душу и при переходе в вечность]. Мысли о вечной жизни со Христом приносили отцу Василию «великое успокоение».

Необходимо отметить, что речь идет не о тех обыкновенных мыслях, которые рождаются у нас практически непрерывно. Такого рода мысли не могут стать барьером и иммунитетом против травматического переживания, которое потенциально может родиться вследствие осознания факта надвигающейся казни. По всей видимости, в случае с отцом Василием речь идет о глубоком переживании внутри себя реальной связи с Христом – «Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк 17. 21). Царствие Божие уже присутствовало в отце Василии как данность, как его внутреннее состояние. И потому мысли о вечной жизни со Христом приносили ему «великое успокоение».

В качестве комментария к этой мысли можно привести слова одного древнего старца: «Возможно, у тебя на сердце лежит много печалей и забот, и тягостей, и ты хочешь просить Бога разрешить все невзгоды и помочь тебе. Молись о сем. НО, первое и основное, и бесконечно более преимущественное, и важное, твое прошение должно быть о том, чтобы Бог тебе дал благодать Святого Духа и исполнил им твое сердце до преизбытка, до изнеможения, то есть, иными словами, уже на земле принял тебя в Царство Небесное, дал залог и начаток будущего вечного наслаждения»; «Дух Святый есть бессмертный дух; молись, чтобы и тебе быть духом, потому что плоть и кровь немощны для того, чтобы наследовать вечную жизнь, и им надлежит чудесным образом, еще в земной жизни стать духовными»^[12].

То есть, если бы речь шла только об интеллектуальном знании, то логично было бы ожидать, что это знание безжалостно было бы подавлено мощной доминантой травматического опыта. С нарастанием тревоги повышается интенсивность паники и ужаса, интеллектуальные настройки безжалостно растаптываются. Состояние неизвестности, как направленное на человека средство психологического слома, приводит к тому, что страх сжирает неукрепленные души.

Но у отца Василия не было ужаса. На первый план вышел вопрос: что ответить Создателю? Отец Василия думает о допущенных в жизни ошибках. По мере приближения к расстрелу страх уходит. Можно предположить, что уходит вследствие раскрытия Царства Божия внутри. Не на уровне интеллекта, а – как факта бытия. Если в человек появляется что-то большее, чем травматический опыт, травматический опыт уходит.

Комментируя опыт отца Василия необходимо отметить, что его размышления о Христе не являлись размышлениями поверхностными. Перед лицом сверхсильного стресса в сознании человека остаются те представления, которые глубоко укоренены. Укореняются же представления тогда, когда они реализуются деятельно, когда деятельная реализация представлений включена в ежедневный опыт. В данном смысле можно применить одно выражение, заимствованное из сферы рукопашного боя: в критический момент боец проявляется низший уровень своей ежедневной тренированности.

То есть речь идет о том, что на одних тренировках человек показывает максимальные результаты, а на других – минимальные. И во время критической ситуации он найдет в себе те навыки, которые соответствуют минимальной отметке. А что случится с человеком, который вообще не тренировался, а только представлял в воображении, как он мужественно будет, случись что, разрешать все затруднения? Можно предположить, что во время стрессовой ситуации он не найдет в себе ничего из того, что надеялся найти. Иными словами, стрессовая ситуация введет его в состояние ступора. И мужество, наличие которого он предполагал (но присутствие которого так и не выявил, не закрепил ежедневными тренировками), так себя и не проявит.

Применительно к отцу Василию идеи тренировки можно сопоставить с частным участием в богослужениях, с искренним стремлением во всех встречных ситуациях поступать, исходя их духа Евангелия.

Ежедневные усилия приводят к нейропластическим изменениям, мозг реструктурируется. Появляются устойчивые навыки, которые остаются с человеком даже тогда, когда стрессовая ситуация стремится смять сознание. Деятельно реализуемое стремление жить со Христом обусловило и способность отца Василия в критический момент жизни не поддаться панике, не впасть в безумие вследствие воздействия травматического переживания.

Во время воздействия травматического переживания случайные для человека и поверхностно усвоенные представления подавляются. Те, кто в жизни деятельно к сохранению связи с Христом не стремился, а лишь изредка что-то о Христе читал или думал, рискуют панике поддаться.

О том, насколько глубоко должны быть укорененными нейропластические изменения, связанные с христианским образом жизни (и, соответственно, о том, насколько должна быть интенсивной по Евангелию реализуемая жизнь, чтобы на ее основе возникли нейропластические изменения такого масштаба), можно судить по опыту священномученика Виктора Киранова. Будучи репрессированным в годы гонения на веру, он был заключен в тюрьму, в которой прошел через страшную пытку – бессонную стойку (описание пытки – чуть далее – на основе заметок Евфросинии Керсновской).

Он стоял 300 часов (более 12 суток!) с перерывом в 6 часов). Примечательны его заметки, сделанные в отношении периода заключения и следствия. «Путь ко спасению, – писал он, – проходит нормально, по указанию апостола Иакова – сперва страдания, затем терпение, а перенося их, приучаешься к смирению, которое, надеюсь, породит в будущем любовь и приведет ко спасению»^[13].

Что можно сказать о мысли, способной удержаться в сознании несмотря на то столь длительную пытку, стремящуюся сломать человека как физически, так и морально? Можно сказать, что эта мысль является не просто мыслью, а глубоко укорененным убеждением, на основании которого человек не только мыслил, но и действовал.

Связь с Христом

Когда человек читает Священное Писание и стремится привести свою жизни в соответствие смыслам, изложенным в Писании, эти смысл входят, что называется, в плоть и кровь человека. По мере накопления такого рода смыслов и их укоренении в сознании (нейропластические измнения) человек приходит к тому, о чем говорил преподобный Серафим Саровский. «Надобно так себя обучить, – наставлял он, – чтобы ум как был плавал в законе Господнем»^[14].

Причем, Священное Писание структурируется в сознании вокруг реализации главной цели – достижение связи со Христом и поддержании этой связи. Эта связь существует реально и объективно.

В качестве комментария к данной мысли можно кратно привести историю одной девушке, столкнувшейся с глубоким жизненным кризисом. Она получила два высших образования, но не могла избавиться от ощущения, что проживает не свою жизнь. Когда тревожность переросла в панику, она не знала, что делать: получить ли ей третье высшее образование или делать что-то еще?

Она слышала о Христе, но веры в Него не имела. И тогда она решила попробовать провести Великий Пост так, как проводят пост верующие во Христа. Она постилась, как полагается, ходила на службы, не чувствуя в себе веры, но понуждая себя разумом и силой воли. В день Пасхи она родилась заново, в ней произошел переворот, в результате которого со всей очевидностью ей стало понятно: то, что писали о Христе святые отцы – правда. Когда ощутимая связь была пережита, что-то в жизни стало проясняться.

Комментируя опыт девушки необходимо сказать, что речь здесь идет не о чьих-то внушениях, которые она слушала «внутренним ухом», а лично пережитой убежденности, что духовный мир, описанный в Евангелии существует. Слова о связи со Христом можно отчасти понять из определений, данных двумя людьми, пришедшими в Православие из условий очень непростой жизни. Первый говорил, что, когда он принял Христа, у него словно появился посох, с которым он стал идти по жизни. Второй говорил, что после принятия Христа он стал чувствовать себя так, словно в автобусе держится за поручень. Пока автобус едет по ровной дороге, вроде бы все стоят на ногах. Но когда автобус сильно тряхнет на ухабе, те, кто, стоял на ногах летят кубарем. А он – стоит и едет дальше. Он все удивлялся, почему людям не понятно, что когда держишься за поручень – ты стоишь?

Этот человек пришел ко Христу в годы гонения на веру, поэтому его обучение на первых порах происходило не столько по книгам, сколько, исходя из опыта. Например, он всем своим существом ощущал присутствие Божие в своей жизни, что наполняло его радостью. Но вот он на кого-то разозлился, и ощущение присутствия Божия исчезало, радость – тоже. Тогда он понимал, что для поддержания связи с Христом необходимо жить так, чтобы ни на кого не злиться. Так он начал менять себя, свои привычки, черты характера. И надо сказать, что ему было что менять в своей жизни, потому что ко Христу он пришел в тюрьме, в которую попал не как безвинный мученик.

На определенные жизненные ситуации у него были сформированы типы реакции, основанные на «понятиях». После обращения ко Христу он понял, что если хочется остаться со Христом, то характер поступков должен быть изменен (со временем гонения на веру стали ослабевать, появились книги, написанные духовными наставниками, в них он мог черпать более конкретные представления о духовной жизни во Христе).

Механизм обучения, подобный описанному, воспроизводится на страницах жития святителя Нифонта, епископа Кипрского. В детстве Нифонт был благочестив, но так сложилось, что с годами он стал развращаться, и, выражаясь современным языком, «пустился во все тяжкие».

Отчаявшись в своем спасении, он утопал в скверных делах, на сердце у него был словно камень. Однажды друг сказал ему, что лицо у него было страшным как у эфиопа (а раньше лицо Нифонта не виделось другу в таком устрашающем представлении). Эти слова тронули Нифонта, и он опомнился. Он стал подолгу молиться перед иконой Божией Матери, и вследствие молитвы печаль уходила из его сердца, и вместо печали он начинал испытывать сладость. Он видел, как Божия Матерь улыбалась ему.

(Здесь необходимо отметить, что в житии святителя Нифонта описан пример чрезвычайного действия, происшедшего по особому смотрению Божию. Как читающим это житие, так и прочим христианам необходимо помнить общий смысл наставлений святых учителей Церкви в отношении видений и прочих сверхъестественных явлений. Не стоит желать видений, тем более, не стоит вверяться тому, что в результате сверхъестественного явления может быть увидено (услышано или иным образом познано), ведь в результате доверия такого рода явлениям можно обмануться.

Один из святых Оптинских старцев не советовал смотреть на иконы во время молитвы, чтобы не прельстится. Комментируя эту мысль, можно сказать, что, если человек долгое время в упор смотрит не только на икону, а, вообще, на какое бы то ни было изображение, то может возникнуть эффект «живой картинки»: изображение словно приобретает объем, оживает. Конечно, случай с святителем Нифонтом явно не был следствием оптического обмана, так как чудесные события в его жизни сопровождались и реальными изменениями самой жизни. Его жизнь из развратной стала святой, – такие последствия не могут быть реализованы на основе оптического обмана.

Да, бывает, что через иконы свое присутствие являет и Господь, как, например, в случае с преподобным Силуаном Афонским. Однажды преподобный Силуан испытывал томление от духа отчаяния, ему виделась вечная погибель, а Бог представлялся немилосердным и неумолимым. Глядя на икону Спасителя, преподобный сказал: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя грешного». И с этими словами на месте иконы он увидел живого Господа, и благодать Святого Духа наполнила его душу и тело[15].

С другой стороны, и враг спасения – дьявол может явиться человеку, смотрящему на икону, как, например, в случае с схимонахом Клавдием. Его история приводится в книге «Великая стража» в разделе «Собственноручные келейные записки». Этот раздел был написан рассудительнейшим духовником горы Афон тех лет – иеросхимонахом Иеронимом (Соломенцевым) и может быть включен в сокровищницу аскетической письменности (наряду с другим разделом той же книги – «Рассказы из жизни духовной).

Отец Клавдий однажды был напуган явившимися ему страшилищами. Этому происшествию предшествовали определенные события. Вопреки наставлениям духовника он стал доверять помыслу (выражаясь современным языком, можно сказать, – «голосу»). Помысл явился в его сознании и начал руководить его поступками.

Однажды помысл сказал отцу Клавдию стать перед иконой Божией Матери и молиться. Когда отец Клавдий поступил согласно этому приказанию, около иконы появилось пятно, которое вскоре стало букетом цветов. По всей келлии (монашеское жилище) разлилось благоухание, а от иконы показались светлые лучи, и помысл сказал отцу Клавдию глотать эти лучи. Когда по велению помысла отец Клавдий приложился к иконе, «то из иконы вылезла рука благословляющая».

После появления руки, как рассказывал один из братии, помысл сказал, что отца Клавдия причастит Спаситель. «И действительно, кто-то взошел в образе Спасителя и причастил его чем-то вроде белой кашицы, и он, когда положил поклон, увидал лапы вместо ног, чего устрашился, и побежал к игумену, и с этого причастия его рвало после черной желчью» (отец Иероним сказал на это, что об этом отец Клавдий ему ничего не говорил).

Желающие могут самостоятельно прочитать историю отца Клавдия, да, впрочем, и сам раздел, в которой приводятся и слова отца Иеронима, объяснявшего позицию святых наставников в отношении видений. Они призывают, как было отмечено, не принимать видений, не вверяться им.

Святитель Нифонт и не искал видений. Он молился со смирением, ища Божественного милосердия.

Подводя итог этому отступлению от главной темы, можно отметить, что не от самих икон происходит обольщение. Обольщение сперва поселяется в сердце человека, признающего себя достойным общения с духовными силами. Иными словами, гордость – есть основа самообольщения, приметив наличие которой падшие духи и начинают выстраивать стратегию захвата личности. Стремясь захватить личность человека, падшие духи могут использовать те средства, которые могут произвести максимальное впечатление на предполагаемую жертву (на этот счет подробнее см. книгу святителя Игнатия (Брянчанинова) «Аскетические опыты. Том 1», раздел «О молитве Иисусовой», отдел второй «О прелести»; книгу «Приношение современному монашеству», главу «О отшельнической жизни»; а также работу «Слово о чувственном и о духовном видении духов»).

Верующему человеку, молящемуся со смирением о прощении своих грехов, можно пожелать не доверять такого рода явлениям (если случатся), как свечение от иконы или голоса, идущие от нее. Во время молитвы можно смотреть на огонек лампадки или на пламень свечи, а на икону поглядывать время от времени. Если взгляд на икону не будет непрерывным, то можно ожидать, что человек избежит оптического эффекта оживания).

Итак, возвращаясь к истории святителя Нифонта, можно сказать, что переживание полноты приобщения к Божественной благодати, явилось своего рода обучающим фактором, формирующим определенные взгляды на жизнь, а также – навыки поведения. Так однажды, «идя в церковь на молитву, Нифонт увидел какого-то человека, бесчинствующего на дороге, и мысленно осудил его. Придя в храм Божий и по обыкновению посмотрев на икону, он вдруг увидел Пречистую Богородицу с гневным и строгим лицом, отворачивающимся от него». Размышляя о причине такой перемены, «он вдруг вспомнил, как осудил грешника, и понял, что за это отвратила от него лик Свой Матерь Господня». Прося у Бога прощения, молясь и внутренне настраиваясь на то, чтобы впредь не осуждать «брата своего», Нифонт увидел, что Божия Матерь по-прежнему улыбается ему. «С тех пор он тщательно стал оберегать себя от осуждения. Так бывало всегда, когда случалось согрешить ему в чем-либо, то образ пречистой Богоматери отвращал свой лик, и этим поучался Нифонт и исправлялся».

О том, как может выглядеть такого рода обучение, но без сверхъестественных видений, можно судить по истории, рассказанной одним из современников старца Феодора Соколова. Старец Феодор был мирянином, застал революцию 1917 года, пережил гонения на веру. Итак, один из его современников был у него некоторое время в гостях. Они вели духовные беседы, читали Святое Писание. Возвращался домой современник «веселый и радостный».

Стоя на автобусной остановке он увидел пьяного солдата. Некоторое время назад двое патрульных военных уговаривали этого солдата не шуметь и тихонько уходить. К рассказчику подошел один человек и, указывая пальцем на пьяного, начал говорить, что, мол, солдат «нажрался и добрых советов патруля не слушает». Рассказчик присоединился к позиции незнакомого человека и стал осуждать солдата. И как только он осудил солдата, радость и внутреннее веселье у него исчезли, пришло уныние, и на душе стало очень скорбно. Он вспомнил, как старец очень много говорил об этом пагубном грехе осуждения: “Что бы кто-либо ни делал или ни сделал, не осуждай, если тебе нет до него дела; кому это вменено в обязанность – другой разговор”. Рассказчику стало тяжело от того, что он так быстро и легкомысленно переключился с хорошего на плохое. Сознание греха грызло его, и он просил Господа, чтобы Господь простил его. «После этого падения, – подводит рассказчик итог своей истории, – я уже бывал в таких случаях осторожен, и Господь помогал мне сохраняться от подобных грехов»[16].

Подобный принцип обучения можно сравнить с тем принципом, который реализуется при ипотерапии – метода реабилитации детей с нарушениями работы центральной нервной системы. Когда малыша, который не может координировать свои движения, сажают на лошадку, ему так сильно хочется на ней прокатиться, так ему нравится на ней сидеть, что он изо всех сил, пытается напрячь ручки и ножки и скоординировать их движение. И большой-большой интерес (мотивация) приводит к тому, что малыш начинает каким-то образом выстраивать управление своим организмом. Наличие сильной мотивации приводит к тому, что у малыша слаженно начинают работать мышцы.

Этот образ можно сопоставить с историей Клауса Кеннета, описанной им в автобиографическом романе «2 000 000 километров до любви. Одиссея грешника» (в зарубежном издании название романа несколько иное – «Born to hate, reborn to love. A spiritual odyssey from head to heart»). Клаус с детства испытал внутреннюю боль, избавиться от которой он пытался через реализацию бунтарского стиля жизни. Клаус перебрал музыку, наркотики, эротические излишества, медитативные психотехники, но боль не уходила.

Боль начала уходить, когда Клаус стал познавать любовь Христову. Не останавливаясь подробно на истории Клауса, а имея в виду лишь принцип преодоления травматического опыта через обращение к полноте, стоит сказать, что связь с Христом была живой, а не придуманной.

Первые годы после обращения, как писал сам Клаус, ему помогало чувство, что некая лента, подобно конвейеру, везла его при любых обстоятельствах. Когда «Ветхий Адам» [если, не останавливаясь подробно на расшифровке этого понятия, сказать коротко, – совокупность греховных привычек и страстных откликов] просыпался в Клаусе, ему казалось, что он шел против полотна. И это движение против полотна воспринималось как необычное и дискомфортное, «и, к счастью, никогда не длилось долго». «В своем отступничестве, – фиксирует свой опыт Клаус, – я не заходил слишком далеко. Стоило искренне захотеть и приложить усилия к тому, чтобы перестать плыть против течения, и лента транспортера снова приводила меня к Богу».

Примером приведенного механизма может стать эпизод книги, в котором Клаус рассказывал, как обманом хотел от официального служащего получить выплату. После попытки введения служащего в заблуждение, Клаус понял, что в нем произошла внутренняя неприятная для него перемена. Ощутив внутреннее изменение в себе, он понял, что должен попросить у работника прощение. Клаус понял, что для сохранения связи с Христом, необходим прикладывать усилие: «требуется аскетический подвиг, послушание и терпение, и все эти усилия могут быть трудными и болезненными»[17] (то есть он понял, что необходимо бороться с страстями).

Развивая эту мысль применительно к теме преодоления травматического опыта, можно сказать, что во время прикладывания усилий формируются новые структуры в коре головного мозга. Вследствие появления новых структур реструктурируются отношение человека к прошлому опыту жизни, а также – его реакции на происходящее. Появляются предпосылки для появления нового целостного видения жизни, что сопровождается и определенными нейропластическими изменениями. Зарождается и крепнет новая бодрая доминанта (состояние нервной системы), которая перекрывает, тормозит действие паталогической доминанты, основанной на травматическом опыте (см. часть вторую).

На примере Клауса, история которого, кстати, приводилась в беседе 5с цикла «Преодоление игрового механизма», можно объяснить значение таких выражений как афферентный комплекс, акцептор действия и дополнительный афферентный комплекс, о которых, кстати, рассказывает в первой лекции того же цикла.

Связь с Христом, дополнительный афферентный комплекс и акцептор действия

Как можно представить афферентный комплекс? Как сумму сигналов, поступающих в сознание для обработки. Сигналы, составляющую эту сумму, приводят в движение внутренние реакции. Обработка суммы сигналов сопровождается появлением акцептора действия, то есть сопровождается появлением результирующего итога. Услышав о приближении к селению противника, один начинает плакать, другой начинает готовиться к сражению.

Добавочный афферентный комплекс появляется тогда, когда на основании деятельности разума (вторая сигнальная система?) человек уточняет, осмысляет поступающие в сознание сигналы. В результате внутренней работы происходят нейропластические изменения, вследствие которых прежние сигналы начинают вызывать иные типы реакций.

Примером, комментирующим данную тему, может послужить история, заимствованная из романа про одного боксера (хотя пример заимствован из романа, он вполне реалистичен, и, в принципе, не нуждается в подкреплении ссылкой на источник). В начале романа описывалась жизнь главного героя в период его юности. Его отец выпивал и, бывало, что колотил его. Претерпевая избиения с самого детства мальчик инстинктивно реагировал на замахи тем, что сжимался в комочек. Когда он подрос, он попал в секцию бокса.

Тренер был поражен быстрой реакции этого молодого человека и наличием у него феноменального чувства дистанции и времени. Молодой человек при замахе противника мгновенно сжимался в комок. И тренер задумал дать реакциям молодого человека иной исход, соединить их с иным типом движения: не с уходом в глухую защиту, а с атакующими и контратакующими комбинациями. То есть афферентный комплекс сопровождался одним акцептором действия – сжаться. Работа вместе с тренером помогла молодому человеку на имеющиеся в мозге структуры наслоить добавочный афферентный комплекс – атаку и контратаку.

Эту мысль применительно к духовной жизни можно пояснить словами из книги Клауса. Было время, когда сообщения прессы выводили его из себя или пугали. В крайнем случае, они оставляли его равнодушным. После чтения трудов преподобного Силуана и его ученика – старца Софрония (Сахарова), который и стал духовником Клауса, первой его реакцией на страшные сообщения стало «желание молиться о жертвах различных трагедий». Все, кто переживал трудные времена, стали ему небезразличны. Их судьбы волновали его, эти люди становились его братьями и сестрами. До выработки такого подхода он относился к упоминаемым в репортажах жертвам войн и катастроф как к статистическим данным, никак не влияющих на его жизнь. «Думаю, – писал Клаус, – так поступает большинство людей, пытаясь защитить свою психику от того, что происходит в нашем ужасном мире»[18].

То есть ранее сообщения прессы (афферентный комплекс) ассоциировались с травматическим опытом. Клаус пугался или пытался защититься от негативных переживаний безразличием (акцептор действия). В результате обращения ко Христу и работы над самим собой совокупность сигналов начала осмысливаться уже по-иному. Образовался дополнительный афферентный комплекс, на основании которого формировался иной, не травматического характера, акцептор действия – Клаус молился.

Слова Клауса можно дополнить двумя эпизодами из жизни преподобного Паисия Святогорца. Однажды ему пришлось провести ночь в помещении, окна которого выходили на шумную улицу, по которой двигалось множество мотоциклов. Ожидалось, что преподобному Паисию не удастся заснуть. Но оказалось, что тот не испытал ожидаемых неудобств. Шум мотоциклов напомнил ему шум, издаваемый двигателями вертолетов (в то время шла война во Вьетнаме), и он начал молиться о мире. После молитвы он заснул здоровым сном (в результате молитвы душа умиротворяется, успокаивается).

В другой раз к преподобному Паисию за советом обратился человек, оказавшийся в подобной ситуации. Он построил дом в тихом месте, но через некоторое время рядом с домом проложили автомобильную трассу, от которой днем и ночью исходил шум. Из-за шума он не мог сосредоточиться на молитве. Купить же или построить новый дом, или продать имеющийся мужчина не имел возможности.

Преподобный Паисий посоветовал ему «включить добрый помысл» и благодарить Бога за то, что по трассе едут машины, а не бронетранспортеры, что слышимый шум – шум мирной жизни, а не войны. Еще посоветовал не проклинать, а благословлять свою жизнь за то, что Господь дал ему жилье и землю, ведь многие люди вообще не имеют дома и даже крыши надо головой. В конце концов можно молиться рано утром, когда трасса еще спит. И в этой ранней молитве – подражать монахам, которые на Святой Горе Афон встают, кто в три, а кто в четыре часа утра[19].

Более глубоко приведенные эпизоды могут быть поняты будучи рассмотрены сквозь призму опыта старца Феодосия Карульского (Каруля – местность на Святой Горе Афон). Старец Феодосий вместе с своим учеником пребывал в строжайшем уединении и проходил подвиг молитвы. Однажды ему пришлось испытать «борение», вследствие того, что до него стали доноситься звуки гиканья погонщиков мулов. А также – гул, исходивший от мулов, которые с грузом шли по скале. Старцу Феодосию в молитве были поданы Богом духовное рассуждение и успокоение сердца.

Ему вспомнился преподобный Макарий Египетский [один из величайших святых], который в свое время был погонщиком ослов. А также – «преподобный Андрей Христа ради юродивый, среди шума царьградского [Царьград, то есть Константинополь – столица Византийской империи; после завоевания турками город был переименован в Стамбул] на улице соблюдавший внимание и постоянную молитву к Богу, и другие Христа ради юродивые, хранившие внутреннее безмолвие среди шума городской жизни. Припоминалось из жизни святых, как бесы и во сне не давали покоя некоторым святым своими мечтательными страхованиями и явными нападениями». Когда это духовное рассуждение держалось в душе старца, оно имело успокоительную силу. Когда же он рассказал о своем переживании другим людям (может, рассказал с самодовольством и тщеславием) «оно потеряло свою прежнюю благотворную для спокойствия сердца силу»[20]. 

Здесь стоит отметить, что в подобных случаях успокоение достигается не столько в результате интеллектуальной деятельности, сколько является результатом приобщения к благодатному переживанию, о чем см. в ответе «Самоубийство. Опустошение и желание покончить с собой http://solovki-monastyr.ru/abba-page/voprosy-k-pastyryu-3/152/». А также – в четвертой части статьи «Преодоление игрового механизма», в главе «Эротомания, измененное состояния сознания и два героя романа Ф.М. Достоевского “Братья Карамазовы”».

В одноименном цикле лекций, в лекции первой, идея акцептора действия разбиралась применительно к теме захвата человеческого сознания влечением к игре. А также – применительно к теме воздействия на сознание играющего атмосферы игрового салона. Вся совокупность обстановки игрового салона и вся совокупность реакций человека на сигналы, поступающие из салона, порождают определенный акцептор действия, – человек опускает жетон в игровой автомат и играет.

Сигналы, поступающие из салона, запускают сформировавшиеся ранее условные рефлексы, приводят в движение игровую доминанту. Действие игровой доминанты выражается в охваченности неуправляемым состоянием (игровым психозом), в невозможности остановиться. Ситуация может измениться тогда, когда у человека появится дополнительный афферентный комплекс, на основании которого к жизни будет вызван новый акцептор действия.

Дополнительный афферентный комплекс вырабатывается во время «ежедневной» жизни, если она проходит в стремлении сохранить связь с Христом. И речь идет не только о нейропластических изменениях. Скорее можно сказать, что, когда человек настраивает свою психофизическую организацию на сохранение связи со Христом, он все более и более становится способным оставаться в состоянии приобщения к Божественной благодати. И она уже нейтрализует негативные воздействия, стремящиеся подчинить себе бытие человека.

В результате реализации стремления сохранить связь со Христом происходит непрестанный процесс формирование нового опыта, навыков, нейронных связей, новых синаптический полей. Этот процесс можно уподобить процессу наладки работы матросов, которые привыкают настраивать паруса на корабле таким образом, чтобы паруса оставались в состоянии улавливать ветер. Да, процесс наладки парусов и их совокупная площадь имеют значение. Но весь вопрос в том, нацелены ли они на удержание ветра – дыхания Святого Духа.

Деятельность матросов условно можно уподобить деятельности нейронов, речевые взаимодействия между матросами – сигналам, поступающим от нейронов к нейронам. Реакция матроса на ситуацию порождает соответствующий отклик, оставляет след. Следы накапливаются, и совокупность их приводит к появлению массива данных (Big Data?), наличие которого дает возможность ответить на вопрос: стоит сейчас выходить в море или нет.

При появлении нового капитана и внедрении им новых подходов, характер ежедневных действий и тренировок матросов меняется. Миллионы откликов, порожденные миллионами ежедневных действий, порождают новый массив, на основании которого, возможно, будет сгенерировано иное решение. Теперь, когда работа команды более слажена, у капитана больше основании для принятия решения о реализации более сложной задачи.

Если в своей ежедневной жизни человек будет стремиться поддерживать связь с Христом, то постепенно начнет формироваться дополнительный афферентный комплекс, на основании которого начнет выявляться здоровый акцептор действия.

Этот принцип, положенный в основании нескольких циклов лекций, можно проиллюстрировать и таким образом. Боец старается остаться в круге, из которого его во время спарринга стремятся выбить противники. Чтобы реализовать это стремление бойцу необходимо выработать огромное количество навыков, научиться работать на любой дистанции.

Чтобы сохранить связь с Христом в реальной жизни необходимо также выработать огромное количество навыков. Нужно научиться без конфликта общаться с разными людьми: с медлительными и быстрыми, молчаливыми и эмоциоанльными. Также необходимо научиться хранить везде и во всем «золотую середину»: и с людьми общаться и избегать человекоугодия; если ты начальник, то – и подчиненных мотивировать на труд, но так, чтобы при том не прогневаться; и дело делать (если будешь проявлять бездействие, совесть будет обличать и в доступной для тебе мере чисто молиться не получиться) и не уходить в дело, что называется «с головой» (в этом случае, возникнет сильное рассеяние ума, что также отразится на молитве).

На основании реализации описанных процессов может быть решен и вопрос выбора: как поступить в той или иной ситуации. Человек находится, например, в состоянии измененного состояния сознания (психоз) и не может определить, что ему делать и как ему жить. Он полностью потерян, дезориентирован.

Если потихоньку, не берясь сходу за попытку ответить на главные вопросы жизни, человек будет настраивать свои ежедневные, «бытовые» действия на принцип сохранения связи с Христом, то преобразования, начавшиеся на периферии, передадутся и «центру». То есть главные вопросы жизни начнут выкристаллизовываться, проясняться.

См. главу «О значении деятельности в постижении духовных понятий» из первой части статьи «Преодолеть отчуждение (в том числе, – и о депрессии)».

Через настройку периферии решается вопрос и о различении опыта духовного характера. Выше приводились две истории, связанные с сверхъестественными явлениями от икон. Одна история – со знаком «плюс», вторая – со знаком «минус». Конечно, только люди, просвещенные светом благодати, могут с точностью ориентироваться в подобных ситуациях. Но можно надеяться, что и у простого человека в результате стремления сохранить связь со Христом, а также в результате ознакомления о приведенными источниками сможет сформироваться некая совокупность понятий, на основании которых ему станет хотя бы в некоторых случаях понятно, с чем он имеет дело, – со знаком «плюс» или со знаком «минус».

Мысль о анализе сигналов «периферии», на основании которых можно понять характер «центра» – переживания, лежащего в основании духовного опыта, разбиралась в первой лекции цикла «Ведут ли ЛСД (прочие ПАВ) и психотехники к познанию Истины?» При анализе сигналов «периферии» можно понять, заблуждается ли человек или нет, истинное ли откровение переживает или нет.

Вследствие реализации связи с Христом у человека формируется иммунитет к переживаниям травматического характера. Эту мысль можно проиллюстрировать некоторыми словами протоиерея Михаила Труханова, жизнь которого представляет собой ярчайший феномен преодоления травматического опыта. Немалая часть жизни отца Михаила пришлась на эпоху массовых репрессий и гонений на веру. Будучи сыном священника, он в годы детства пережил нищету, голод, издевательства и притеснений со стороны сверстников. Когда он подрос (еще до принятия сана священства), он провел 5555 дней в заключении. Причем, необходимо отметить, что многие тюрьмы и концентрационные лагеря тех лет, были рассчитаны не столько на само заключение, сколько на уничтожение людей.

О запредельных обстоятельствах, обрушившихся на него, имеющих колоссальный потенциал к тому, чтобы сломать и перемолоть человека, отец Михаил пишет с необыкновенным оптимизмом, подтрунивая даже где-то над собой. В его воспоминаниях нет ни надрыва, ни проклятий. Знакомство с книгами о его жизни[21] раскрывает невероятную картину победы веры над травматическим опытом и скорбными обстоятельствами жизни.

Применительно к общей мысли главы, здесь приводятся лишь слова отца Михаила насчет связи с Христом. «Нам нужно, – объяснял он, – прежде всего, совершенствовать свою личную жизнь в Духе Христовой Любви, чтобы Господь был с нами. И тогда все будет решаться: что делать, от чего отказаться, все само собой будет. … Вчитывайтесь в евангельские тексты, чтобы у вас Личность Самого Христа более ярко, рельефно напечатлелась в вашем уме и в вашем сердце. А тогда все будет понятно. Тогда не будет уже этих: «не знаю, чи так, чи не так поступить»? … я теперь убежденно говорю, особенно молодым, чтобы они как можно больше вчитывались в Евангелие, учили наизусть отдельные места и жили по этому слову, потому что тогда, смотришь, все хорошо получается»[22].

Об опыте отца Михаила отчасти рассказывается в 13-ой беседе третьей части цикла лекций «Остаться человеком: Офисы, мегаполисы, концлагеря». Одной из ключевых идей данного цикла лекций является идея связи со Христом. А также идея основанного на этой связи процесса непрестанного развития. Идея непрестанного развития является основой системы выживания, проявившейся в мемуарах людей, которые прошли через запредельные по своему травматическому потенциалу обстоятельства.

Когда люди попадают в условия запредельного стресса, у многих блокируется деятельность сознания. Когда она блокируется, люди не могут противостоять травмирующим впечатлениям, транслируемым окружающей средой и собственным паникующим внутренним миром. Когда люди переключаются на этот поток панических, подавляющих сознание впечатлений, открывается возможность для формирования у них условного рефлекса. То есть, слыша новость, видя что-то, они сходу начинают бояться, расстраиваться. Они подчиняются сигналам, притекающим из внешней среды и из внутреннего паникующего мира. Вращая в самих себе депрессивные мысли, они все более и более углубляют депрессию, постоянно воспроизводя и укрепляя депрессивную доминанту.

Благо если под руками оказываются книги, вчитываясь в которые, можно на время отрывать свое внимание от вовлеченности в мертвые воды депрессивной доминанты. Но не всегда у людей есть возможность читать.

Ситуация усугубляется отсутствием положительных изменений во внешней обстановке. Если внешняя обстановка однообразна и ее однообразие носит угрожающий характер, то человеку нечего осмыслять, нечего обдумывать, кроме как количество рядов колючей проволоки, отрезающих его от свободы. Если речь идет о офисе, то – нечего обдумывать, кроме как проблематику рабочего процесса.

В условиях, когда бизнес-процессы прописаны (офис) и обстоятельства жизни строго регламентированы (офис, концлагерь) мозг человека, не имеющий внутреннего источника движения, рискует войти в полосу регрессии.

Если же человек стремится сохранить связь с Христом, то его мозг в хорошем смысле этого слова, всегда находится в здоровом движении, в процессе выработки новых понятий. Вследствие наличия здорового движения, мозг не входит в полосу регрессии, не входит в полосу подчиненности травматическому опыту.

Применительно к теме травматического опыта можно упомянуть о упоминаемом в цикле лекций синдроме госпитализма. Речь идет о феномене, суть которого выражается в том, что дети, попавшие в детские дома и лишенные основанных на любви эмоциональных связей, перестают развиваться. На блокировку процесса развития оказывает влияние также и жестко регламентированная обстановка детского дома. Ребенку нечего обдумывать, когда все заранее решено за него: время подъема, меню питания и пр..

В подобной ситуации оказываются и многие взрослые люди, работающие в компаниях при условиях, когда бизнес-процессы прописаны. Многие и некоммерческие организации (сферы медицины, образования) все более и более регламентируются. Мозгу не за что зацепиться, чтобы, обдумывая стратегию действования, продолжать свое развитие. Если же мозг не развивается, если не формируются новые понятия, то уже имеющиеся начинаются распадаться.

См. главу «Эгоизм и порабощение инфернальным силам» из третьей части статьи «Преодоление игрового механизма» («Игра и теть из разлома»).

Если же человек способен сохранить любовь и стремление реализовать связь с Христом, то он способен сохранять способность к развитию даже в условиях полностью регламентированной и внешне однообразной ситуации (см., например, две главы из третьей части статьи, подготовленной на основе одноименных лекций: «О попытках борьбы заключенных за сохранение жизни ума в условиях концлагерей. О “стариках” и атрофии способности принимать решения», «О феномене детских домов»).

Применительно к теме воздействия на сознание внешней ситуации можно вспомнить упоминаемого в предыдущей главе бывшего заключенного. Совокупность сигналов, поступающих из внешней реальности, являлась для него афферентным комплексом. Когда на основании полученных данных он решал сделать тот или иной шаг, в его сознании всплывали, основанные на блатных «понятиях», представления о последствиях такого шага. Разбор ситуации с разных позиций (но в рамках одной криминальной парадигмы) приводил к появлению в сознании той точки зрения, которая казалось оптимальной. На основании точки зрения, принятой за оптимальную, производился поступок (моторный акт), который в рамках данной парадигмы выглядел логичным и не вызывающим сомнения. Человек бил, крал, свои поступки он видел и логичными, и приемлемыми, им давал соответствующие оправдания и обоснования.

Такое положение дел было исправлено, когда у него появился дополнительный афферентный комплекс. То есть на систему имеющихся представлений наслоились новые данные, уточняющие или отменяющие эти представления (то есть добавочный комплекс появился, когда ум начал в доступной для себя мере «плавать в законе Господнем»).

Этот дополнительный комплекс формируется через чтение, размышление, работу над собой, через деятельную жизнь в стремлении сохранить реально-существующую связь с Христом. Например, – поступили нечестно по отношению к близкому человеку (присвоили себе его деньги) и ощущаем, что связь с Христом пропала. И вот, стремясь восстановить связь с Христом, мы учимся уточнять нервный импульс, рождающийся при виде, например, без присмотра лежащих денег. Прежняя парадигма призывает взять их и присвоить себе. Дополнительный же афферентный комплекс напоминает, что, если возьмем эти деньги, то потеряем связь с Христом. В механике этого процесса на место нервного импульса, побуждающего присвоить себе чужие деньги, можно подставить импульс, призывающий поддаться, например, панике, унынию.

Нервным импульсом, как пишет С. Л. Рубиншейн, еще не определяется моторный акт. Моторный акт корректируется и уточняется афферентацией (то есть уточняется на основании поступающих в центральную нервную систему импульсов, идущих от органов чувств). «Благодаря этому воздействию афферентации моторный акт может пластично приспособляться к изменяющимся внешним условиям».

То есть сам по себе стимул еще не определяет реакцию. Например, если замахнуться на в бойцовском отношении неподготовленного человека, то можно ожидать хаотизированную реакцию (человек начнет закрывать лицо руками, метаться). Человек же с отшлифованными бойцовскими навыками, рассчитав расстояние, отделяющее его от противника, может понять, что замах не приведет к опасным последствиям и потому может даже не шелохнуться

В случае с опытным бойцом можно говорить о появлении добавочного афферентного комплекса. Боец на картину, поступающую от органов чувств, накладывает сведения, полученные им в результате опыта, что кардинальным образом может перестроить, изменить впечатление от всей ситуации в целом.

Было время, когда он неверно реагировал, скажем, на замах и открывался, будучи обманут так называемыми «обводящими ударами» («обводящий удар» ногой, например, обманно устремляется в пах, что заставляется рефлексы противника включиться таким образом, что он наклоняется, закрывает пах руками, тем самым убирая руки от головы; нога же, не достигая паха противника на пол пути резко меняет направление и, делая полукруг, бьет в открытую и наклоненную пониже голову противника). Но теперь сигналы, поступающие с сетчатки глаз в центральную нервную систему, вызывают к действию совсем иные механизмы реагирования.

«Наличие добавочного афферентного комплекса, – как пишет П. К. Анохин, – при любом нашем действии является единственной и универсальной причиной, предупреждающей нас от ошибок или позволяющей нам исправить уже допущенные нами ошибки»[23].

История девушки, жившей с обидой на маму

Применительно к теме травматического опыта данные мысли могут означать приблизительно следующее. Одна девушка пережила трудное детство, у нее были непростые отношения с мамой, точнее – ее жизнь была отравлена обидой на маму. Девушка сжигается досадой вследствие тотального чувства одиночества, несмотря на то, что молода, умна и симпатична. Ее лицо запечатлено отталкивающих других людей печатью. Смысл этой печати – в обиде на всех и на вся – «почему у других есть все, а у меня нет ничего?»

Однажды знакомый этой девушки предложил ей поговорить с одним священников. Разговор был начат с необычной для сложившегося положения дел фразой: Радуйся!

Чему – радуйся? Тому, что при внешних данных и остром уме ты к своим годам не стала самовлюбленной принцессой, не способной к глубоким отношениям, ничего не видящей кроме полировки своих ногтей и прочего подобного. Ты была лишена в детстве любви, познала, что такое холод одиночества. И потому теперь, если у тебя будут собственные дети, ты будешь знать, насколько для них важны твои забота и внимание. Ты искала теплых отношений и не находила, росла одна и потому избежала выработки капризной привычки «выбрасывать на помойку» людей, которые по какой-то причине тебе не угодили. Гордые красавицы в годы молодости легко «разбрасываются отношениями», думая, что всю жизнь будут объектом усиленного внимания со стороны молодых людей. Но годы идут, и черты лица при таком внутреннем настрое меняются, лицо становится отталкивающим, манеры – несносными и крикливыми. Со временем они становятся одинокими и никому не нужными. Ты же, познав, что такое одиночество, научилась дорожить отношениями. Речь идет не только о твоем будущем муже, но также и о коллегах по работе, да, и просто о всех людях, встречающихся на твоем жизненном пути.

Через некоторое время после разговора (более подробно история приводится в цикле лекций «Женщина и мужчина. Одиночество и счастье») у девушки изменилось многое в жизни. Она пошла на повышение по работе, у нее появилось много друзей. Наверное, отчасти и потому, что она расцвела как-то и рядом с ней стало тепло.

О преодолении обиды см. цикл «Обращение к полноте», пункт 1.4 «Гнев, осуждение, обида», более подробно – в отдельной лекции «Гнев: причины возникновения, последствия развития, пути преодоления».

Применительно к теме обиды на маму – в ответе «Мучительные воспоминания о прошлом (обиды на родителей и на Бога, сожаление о упущенных возможностях и проч.)».

В виде текста о обиде см. в третьей части статьи «Обращение к полноте: Становление личности как путь преодоления зависимого поведения».

Евфросиния Керсновская и ее книга «Сколько стоит человек»

Все сказанное воплощается и суммируется в примере Евфросинии Керсновской. В годы массовых репрессий она без вины была подвергнута конфискации имущества, пыткам и заключению. Ее историю можно включить в ряд историй трех мореплавателей, оказавшихся в открытом океане. Правда, в случае с Евфросинией речь идет не об океане воды, а о Великом Океане тайги.

Внешняя реальность обрушилась на Евфросинию достаточным количеством импульсов, чтобы отчаяться, опустить руки, раскрыться навстречу нейрофизиологическим процессам формирования травматического опыта (о Евфросинии Керсновской и о нейрофизилогических предпосылках формирования травматического опыта см. в части третьей цикла лекций «Остаться человеком: Офисы, мегаполисы, концлагеря», в лекции 00 – «Ядро личности и доминанта души: Основная идея третьей части цикла – «Остаться человеком»»). Выше упоминалось, что она прошла через пытку стоянием, отмечалось, что на примере Евфросинии суть этой пытки будет описана подробнее.

Керсновская писала, что в рамках жестких допросов с целью получения показаний побои применимы не ко всякому человеку. Человек дошедший до предельного истощения в результате побоев впадает в прострацию или умирает. Также определенным «несовершенством» обладали и прочие методы воздействия. Невыносимая боль вызывает шок, вследствие чего восприятие боли притупляется. Холод мучителен, но вызывает нечувствительность еще быстрее, чем невыносимая боль. Мучителен и голод, он способен довести до исступления, но после интенсивность страдания снижается.

Эффективным способом добиться признания являлась методика допроса, доводящая человека до состояния невменяемости. Нервная система выводилась из строя путем переутомления. Переутомление в сочетании с отсутствием сна и другими факторами приводит к своего рода «брейкдауну» (от англ. breakdown – срыв, расстройство, надлом), когда «разум и воля парализуются и бедный «подопытный кролик» подчиняется чужой воле».

Чтобы добиться вхождения заключенного в указанное состояние, ему днем не давали в камере не то, что спасть, а даже – опустить голову или прислониться к чему-либо. По окончании же дня (после команды «отбой») его уводили на допрос, с которого в камеру он возвращался к подъему. И все начиналось сначала.

Днем человек стоял навытяжку в кабинете следователя, ночью – ожидал допроса и пытки усталостью. В результате такого воздействие рождалось «все нарастающее чувство безнадежности». Усталость, голод, допросы и разного рода унижения нанизывались как бусы на нитку и начинали душить. «Кажется, что ты проваливаешься в бесконечно глубокий колодец; все меньше кружок света над головой, все удушливей атмосфера, а внизу темнота… Смерть».

От Керсновской следователь (следствие в годы массовых репрессий пользовалось и пытками физическими, и методами психологического давления) пытался добиться покорности в подписании документа, на основании которого в отношении Керсновской мог быть составлен обвинительный приговор (в те годы для обвинительного приговора достаточно было показания подследственного, неважно каким путем добытого). Когда Керсновская была истощена до предела и почти потеряла способность сопротивляться давлению, произошло чудо. Музыка, лившаяся из радио, расположенного в кабинете следователя, привела в движение, выражаясь языком данной статьи, доминанту положительную, сформированную в детстве, проведенном в обстановке любви и доверия (о том см. в статье «О спонтанности (в хорошем смысле понимаемой)», в самом тексте статьи и в приложении №3).

Исходя из записей Керсновской можно сделать некоторые выводы о условиях, на основании которых формировалась положительная доминанта, имеющая потенциал противостояния сминанию личности перед опытом травматическим. Во-первых, необходимо отметить, что Евфросиния была христианкой (в главе «Сталин, Америка и Пасха для заключенных», она описывает, как встречала Пасху; в главе «Я не только крестная, но и священник» она рассказывает, как крестила ребенка тем чином, которым при отсутствии священника окрестить ближнего может каждый христианин).

Выживать в запредельных по человеческим представлениям условиях воздействия на личность травматического опыта, ей помогал неистощимый оптимизм, перенятый ею от мамы. У ее мамы была «сильная и чистая душа; у таких всегда найдутся внутренние ресурсы. Это как стальная пружина, которая сгибается только для того, чтобы сильнее распрямиться». Мама «смотрела на все сквозь призму любви, а поэтому видела все в ярких цветах». Секрет безграничного оптимизма мамы, который помог пережить ей много лишений и горя, состоял в том, «она никогда и ни в ком не видела зла». «Только оптимизм помог ей не сломиться под тяжестью ударов жестокой судьбы, и только лишь доброта не дала очерстветь сердцу…»

«Мама «замечала и запоминала лишь одно хорошее». Действие маминого оптимизма ассоциировалось у Евфросинии с сказкой про девушку, которую хотела погубить колдунья, подослав к ней трех жаб. Так как девушка была чиста, эти жабы, прикоснувшись к ней, превратились в три розы. «Отталкивать от души своей всякую грязь, – писала Евфросиния, – и по возможности превращать жаб в розы научила меня именно она – мама!» Эта способность отталкивать от себя грязь помогла Евфросинии и в суровейших условиях не ожесточиться и не замкнуться в себе.

Ефросинии один человек, например, советовал никогда ни с кем не делиться едой, скрывать кусок хлеба, а также – свои страх и боль. Этой «мудростью» Евфросинии не прониклась. Когда у нее была еда, она делилась ею с другими даже в условиях жестокого голода. В рамках эгоистической модели выживания ее поведение могло показаться безумием. Но по факту, Евфросиния избегала разрушительных последствий влияния голода.

Голод не доводил ее до исступления. Она «даже на грани голодной смерти … не испытывала звериного эгоизма» [эта мысль необычайная важна потому, что нередко потеря контроля над своим поведением вследствие голода становилась причиной гибели людей]. Некоторые люди, столкнувшиеся с голодом, «малодушничают и готовы на любую подлость. Эти погибают морально раньше, чем физически». «Не знаю, как и почему, – делилась она своими воспоминаниями, – но тяжелых, необратимых форм авитаминоза [от недоедания] я избежала».

Евфросиния считала, что, если бы пришлось пройти весь путь сначала, она «пошла бы по тем же своим следам», хотя на каждом шагу она «резала в кровь об острые камни ноги, рвала о шипы свою кожу и расшибала лоб обо все острые углы». Она бы заново прошла этот путь, потому что «на эту тропу страданий показывал указатель с надписью “правда”». «Иного пути, – писала она, – мне бы не указали ни отец, ни мать» (ради краткости здесь не приводятся многочисленные случаи того, как Ефросиния, не боясь возможного расстрела, рисковала жизнью, чтобы спасти людей; как в условиях усталости и недоедания старалась работать хорошо и по-совести).

Образ жизни, основанный на правде, становится в каком-то смысле этого слова недосягаемым для воздействия опыта травматического. Так, залогом морального здоровья, помогавшего рикошетом выжить Евфросинии в самых тяжелых условиях, было отсутствие сожалений о прошлом.

[Речь идет не о отупении, вследствие которого снижается порог восприятия происходящего. Речь идет о стремлении соотнести свои поступки с нравственными нормами, с голосом совести. Поступая по совести, Евфросиния не входила изматывающее состояние само-раскола и самопротиворечия].

Так как совесть ее была чиста, она не изводила себя вопросами типа: «Ах, зачем я так поступила, а не иначе?» Так как она и в будущем собиралась совершать свои ежедневные выборs в соответствии с голосом совести, она не трепетала перед будущим, не мучилась вопросами типа: «Что сделать, чтобы избежать страдания, чтобы облегчить свою судьбу?» «От поздних сожалений, – отмечала она, – спасение лишь в одном – никогда не сходить с прямого пути и не искать спасения на окольных дорожках».

Сомнения и колебания мучительны. Вследствие того, что Евфросиния не колебалась, принимая то или иное решение, ей было легко приводить его в исполнение. «Какое это счастье, когда не испытываешь колебаний, прислушиваешься к голосу своей совести и подчиняешься только ее приказаниям!»

Евфросиния твердо верила, что перед ней лежит лишь один путь: «никогда не выгадывать, не искать спасения путем хитрости и лжи», чтобы ни случилось – «воспринять это как волю Божью, а она во зло обратиться не может». Она решила не задавать себе вопроса: «Что мне выгодно?» и не взвешивать все «за» и «против», когда надо принимать решение.

[Речь идет не о бездумном принятии решений, не о безрассудстве. Речь идет о том, что в условиях внешнего давления перед человеком нередко встает соблазн предать свои идеалы, доверившихся ему людей. Соблазн поступиться голосом совести ради, например, выгоды. Соблазны прикрываются многочисленными доводами типа: мне же детей кормить и лишние деньги мне помешают (и пр.). Да и люди, задавшиеся целью сломать кого-либо, призывают его подчиниться давлению, апеллируя к мнимой выгоде: если, мол, подчинишься, то избавишься от таких-то и таки-проблем. Евфросиния же не рассматривала подобные варианты].

Она решила спрашивать себя, не будет ли ей стыдно перед памятью отца. И спросив себя, – поступать так как велит честь. «Глупость? Донкихотство? Может быть». Но такая позиция придавала ей силы и закаляла волю. У нее не было сомнений, колебаний, сожалений, того, что «грызет человеку душу и расшатывает нервы». «Вся жизнь, – объясняла она – цепь соблазнов: уступи один раз – и прощай навсегда, душевное равновесие! И будешь жалок, как раздавленный червяк. Нет! Такой судьбы мне не надо: я – человек!»

Она считала, что «сломанный человек лишается своей души». Если для человека собственная душа была не существенна, то ею потерю он переносил легко. Место, в котором некогда была душа, зарубцовывалась, человек становился самодовольным, равнодушным и покорным. Если же человек воспринимал свою душу как нечто важное, как главное в жизни, то он испытывал боль в том месте, где некогда была душа. Человек с вырванной душой напоминал футляр, в которую пытался втиснуть партийность [приверженность господствующей в то время идеологии партии], «надеясь, что она прирастет и закроет незаживающую рану».

Комментируя эту мысль, можно сказать, что человек, не имеющий внутренней опоры, не может долго находится в состоянии вакуума. Он ищет, к чему бы прилепиться. Человек с разрушенной системой ценностей (с несформировавшейся) рискует прилепиться к навязываемой ему доктрине, рискует подчиниться импульсам внешней среды, даже если эта доктрина и эти импульсы вызывают у него чувство протеста. Если у человека нет внутреннего ритма, он подчинится ритму внешнему. Приводя себя в соответствие с вызывающими чувство протеста доктриной, импульсами, ритмом, человек деформирует свою личность, открывает себя для воздействия травматического опыта.

Некоторые аспекты деформации личности, возникающей в данных условиях, отчасти разбирались в статье «Остаться человеком: Офисы, мегаполисы, концлагеря. Часть 5», в разделе «Параноидальное я». Здесь можно привести две мысли, дополняющие текст раздела.

Первая мысль основана на заметках упомянутого выше репрессированного разведчика Быстролетова (см. его книгу «Пир бессмертных»). Люди, репрессированные советским тоталитарным строем и отправленные в длительное заключение, проходившее в бес/нечеловеческих условиях, по идее, должны были разочароваться в советской доктрине. Но так как положительного мировоззрения у них не было, а жить в условиях мировоззренческого вакуума они не могли, то они вернулись к изначально усвоенной доктрине.

«Все находились, – как писал Быстролетов, – в состоянии психического потрясения, из которого выходили медленно, мучительно и по-разному. Одни опустились до животного состояния и разменялись на заботы о еде, одежде, обуви. Другие стали культурными зверями и мало чем отличались от урок. Наконец, многие вернулись к тому, с чего начали – к Советскому Человеку».

Подытожить эти зарисовки можно мыслью (это – вторая мысль) польского психиатра Антона Кемпински. Он считал, что «вождь иногда может увлечь за собой огромные массы людей». Внутренняя интеграция сторонников вождя облегчается тем, что они «впитывают в себя его идеологию, а вместе с ней, по крайней мере частично, и его личность. … иметь искусственную упорядоченность внутреннего мира лучше, чем не иметь никакой»[24].

Внутренний же мир Керсновской, как мы видели, был упорядочен, и потому травматический опыт не мог в него вклиниться. В этом смысле можно привести еще несколько штрихов из ее истории.

Во время заключения в Нарымском крае она была лишена по распоряжению начальника возможности получить питание. Вследствие его распоряжений гибли люди. Умирая от голода, Ефросиния задумала зарубить начальника. Она ворвалась к нему в дом с топором (как и прочие заключенные она работала лесорубом), но, увидев, что начальник сидит к ней спиной, не смога поднять на него руку, ударив со спины.

Примечательно, что перед тем, как Евросиния попытался зарубить начальника, она лежала в бараке, и к ней относились как к уже почти готовой покойнице, – ей вложили зажженную свечу в руку.

От дома начальника Евросиния направилась к реке, чтобы утопиться в проруби. Подойдя к проруби и взглянув на воду, она отшатнулась от такого гиблой перспективы. Травматический опыт ударной волной попытался качнуть ее в эти два направления (убийство и самоубийство), на за счет того, что у Евфросинии был «внутренний киль», она, покачнувшись, не упала, и «стабилизировалась».

И дальше произошло что-то невероятное. Переступив через прорубь, она побежала. Взобравшись на берег реки, она взмолилась, сложив, как в детстве, для молитвы руки: «Боже! Боже! Укажи, что мне делать? И, что бы ни случилось, да будет воля Твоя!»

Затем она вскочила на ноги, нахлобучила шапку, подхватила рюкзак и повернулась спиной к лагерному пункту (лесозаготовка «Суйга»), чтобы больше его никогда не увидеть. «Впереди была тайга. Темная, жуткая, чужая, враждебная. Впереди была, должно быть, смерть; позади [в лагерном пункте] была – и это уж наверняка – смерть». И Евфросиния сделала свой выбор, открывая первую страницу новой своей книги, не зная, что на ней будет написано.

Ефросинию никто не останавливал, потому что лагерный пункт не охранялся, ведь идти было некуда. Впереди – Великий Океан тайги. Ефросиния решилась отправиться в путь, умирая от истощения. На полторы тысячи километром пути у нее была пайка еды, которую стоит описать: «2 картофелины вареные и 3 сырые (величиной с орех); 2 маленьких луковицы и головка чесноку; кусок с ладонь величиною замерзшей кислой капусты; с полкило замерзшей сыворотки; горсть творогу. И, наконец, самый ценный из даров: ломтик хлеба – грамм сто» (обычному человеку описанного количества еды может не хватить и на завтрак (с учетом того, что сыворотка может оттаять и быть выпита).

Как человек, умирающий от истощения, смог с таким количеством еды преодолеть полторы тысячи километров непроходимого Севера? Совесть Евфросинии была настолько чиста, чтобы в ней смог отразиться свет Божественной благодати.

«Ужасный это был путь! – писала она. Недаром тайгу сравнивают с морем и, перефразируя поговорку, говорят: кто в тайге не бывал, тот Богу не маливался.

Почему в эти самые безнадежные дни я не испытывала ни страха, ни отчаяния? … Что давало мне силы встать [когда она засыпала и была на волосок от вечного сна] и идти дальше? … Казалось бы, можно с ума сойти от ужаса. Но мне нисколько не было страшно».

Если соединить эти слова с размышлениями, приводимыми в самом начале данной (третьей части статьи «Преодоление травматического опыта…»), то можно сказать, что идеалы Евфросинии предоставили ей «реального верблюда и реальную воду для реального перехода через реальную пустыню».

Идеалы и выживание

Таким образом вырисовывается значение идеалов, веры в деле преодолении всего того, что в совокупности может быть обозначено как травматический опыт. Травматический опыт может проявить себя в состоянии охваченности неуправляемыми состояниями, в паталогическом влечении, в панике, в желании покончить с собой.

Идеалы, совесть, мировоззрение, вера, навыки (основанные на реализации в ежедневной жизни идеалов и принципов веры) могут стать барьером на пути прорастания травматического опыта в сознания (в то время как сознание атакуется угрожающими образами, в которые отливается реальность).

То есть, сужая высказывание, можно сказать, что идеалы могут способствовать выживанию человека как психологическому, так и физическому. Идеалы, вопреки приведенным в самом начале данной части (третьей части статьи «Преодоление травматического опыта…») высказывания Фр. Перзла, могут «предоставить реального верблюда и реальную воду для реального перехода через реальную пустыню».

«Идеалы – это лекарство для выживания», – цитирует одного автора известный психиатр Виктор Франкл. Он считает, что боязнь сталкивать молодежь с идеалами, привела к тому, что от идеалов решили отделаться. Но когда человек утрачивает идеалы и ценности, из его жизни уходит здоровое напряжение, потребность к чему-то стремится. В итоге, чтобы искусственно вызвать напряжение, человек прибегает нередко к нездоровым способам.

Речь идет о провокации полицейских, рискованном поведении, употреблении наркотиков. Франкл писал, что «в Англии “моды” и “рокеры” сражаются друг с другом… Каждую ночь дюжина волонтеров, в возрасте от 14 до 18 лет, охраняет бассейн в Фрогнер-парке и ездит на городских трамваях, чтобы предотвратить порезы сидений. Большая половина из них – бывшие хулиганы. “Они находят, что быть на стороне закона такое же возбуждающее дело … как и быть против него”. Другими словами, они ищут возбуждения и напряжения, которого их лишило общество».

Утрата связанного с идеалами смысла порождает, по Виктору Франклу, экзистенциальный вакуум, проявляющийся, в том числе, в виде апатии и скуки. Психиатр считал, что апатия и скука, охватывающие человека, является, в том числе, и следствием воздействия на человека определенных идей, заимствованных из арсенала психологии.

Ведя речь, например, о студентах, Франкл отмечал, что у них чувство пустоты и бессмысленности усиливается «из-за того, каким образом им трактуют научные открытия, а именно, из-за редукционизма [в данном случае речь идет о сведении сложных, многогранных проблем, встающий перед личностью, к упрощенным трактовкам]. Студенты подвергаются идеологической обработке со стороны механистической теории о человеке и релятивистской философии жизни».

Как человек может проявлять интерес к жизни и инициативность, если его учат, что «человек – не что иное, как поле битвы сталкивающих друг с другом притязаний таких аспектов личности, как Я, Оно и Сверх-Я?» На основании чего у человека может возникнуть интерес к жизни, на основании чего он может задуматься о идеалах и ценностях, «если его уверяют, что они [идеалы и ценности] не что иное, как реактивные образования и механизмы защиты?»[25]

Утрата интереса к жизни у студентов происходит под влиянием идей, сводящих человека к вещи. Франк, цитируя еще одного специалиста, призывал задуматься в отношении той мысли, что, если люди приходят к идее, что их существование напоминает существование столов и стульев [механистическая теория человека], они «совершают самоубийство».

По своим собственным словам, Франкл неплохо разбирался в биопсихологическом устройстве человека. Он являлся профессором в двух областях – неврологии и психиатрии. Но также он являлся и тем человеком, который выжил в четырех концентрационных лагерях, и потому он знал, что человек «обладает «свободой выйти за пределы всех предпосылок и противопоставить даже самым тяжелым и страшным обстоятельствам» силу, которую он назвал упрямством духа[26].

Речь идет не о том упрямстве в силу которого два барана встав друг против друга на узком мосту не могут разойтись, потому что один не пропускает другого. Речь идет о способности человека направить свою деятельность на определенный смысл и основать свою жизнь на определенных ценностях и идеалах.

Франкл во время своего заключения в концентрационном лагере пытался помочь заключенным, которые, будучи придавленными тяжелыми обстоятельствами, были готовы совершить самоубийство. В трудное для многих людей время, он стал говорить им о том, что человеческая жизнь всегда и при любых обстоятельствах (даже если речь идет о встрече со страданиями, нуждой и смертью) имеет смысл. И он «увидел на их глазах слезы…»[27]

Приложение: «Психология Возрождение близкого» – комментарий слушательницы лекций «Преодоление травматического опыта…»

Каждый начинает свой путь к истине из разных исходных точек, при различных условиях и изначальных данных. И часто без карты ориентирования на местности. Главный же смысл – прийти, пусть и разными маршрутами, к одной цели. Встреча же с человеком, достигшим духовных высот и внутренний чистоты, – это возможность срезать часть дороги и ускорить движение. Это особое благословение. Не каждому оно дается.

Если говорить о помощи психологии, то, наверное, будет неверно полностью отрицать значимость книг, направленных на осознание масштаба проблемы. Есть много литературы, посвященной непосредственно теме людей, выросших в дисфункциональных семьях. В ней поднимаются вопросы психоэмоционального формирования в подобной среде, где повреждается восприятие и чувственная сфера.

Деформация может начаться очень рано. Ребенок, вырастая в обстановке, пораженной зависимостями и расстройствами, впитывает, как губка, искаженность других, перенимает ригидные модели мышления, пассивное отношение к жизни, усваивает ложные идеи. Он не в силах сопротивляться натиску пагубной реальности. Пусть внутренний камертон и подсказывает какое-то несоответствие и неправду, ему приходится закрывать на это глаза, подавлять свои реакции. Он учится не видеть реальность, не справляться с ней, не менять ее, а просто отрицать. Рождается позиция жертвы обстоятельств или короля мира, который идет наперекор всем законам. Границы человека размыты, он меняет свою ответственность на чужую, и, вырастая, может выступать неумелым спасателем тех, с кем сам пойдет на дно. Ведь он еще сам не научился плавать. Его опора находится не в нем самом, она перемещается в других людей.

Такие семьи становятся производством страстей, им там легко гнездиться. В спутанном внутреннем клубке неразличимых мыслей и неопределенных чувств помыслы не разобрать. Само понятие помысла недоступно человеку, который все мысли принимает за свои, подлинные, имеющие основание. Свои чувствования – за продолжения событий и людей. Предчувствия – за приближающуюся реальность. Да и в потоке сменяющихся событий есть только реакции и действия на автомате. Человек зачастую не может и даже боится увидеть, что происходит внутри.

Восприятие уже загнано в жесткие схемы. В психологии они называются когнитивными ошибками восприятия или паттернами ограниченного мышления: катастрофизация, персонификация, сверхгенерализация, фильтрация или избирательное абстрагирование, поляризованное или «черно-белое» мышление, преувеличение, «чтение мыслей», долженствование, эмоциональное мышление. Знакомство с этими понятиями может стать первым шагом в интроспекции и поставить под вопрос истинность своего видения.

Ребенок привыкает жить в постоянном стрессе. Спокойная среда, добрые отношения, к котором, казалось, все мы стремимся, позднее будут вызывать лишь скуку. Приходит закладывание психобиологической предрасположенности. Во взрослом возрасте человек может не пристраститься к алкоголю, зато у него разовьется зависимость от стресса, риска, эмоционального возбуждения, от работы или наоборот нестабильности. По какой-то «неведомой» причине он будет с неизменной верностью влюбляться не в тех, несвободных, нестабильных, людей с уже начинающимися зависимостями. И задаваться вопросом, почему с такой безусловной точностью он попадет в ненужную цель.

Одиночество, порожденное семьей, где истощилась истинная любовь, где нет духовно-эмоциональных связей, воспитывает отсутствие доверия к другим и миру в целом. Человек не знает, кто он. Ему никогда об этом не говорили. Он словно никогда не видел себя в зеркале, не встречал своего настоящего отражения. Он не видит примеры его вдохновлявшие. Ему твердят, что все так живут, а некоторые и ещё хуже. Он всего боится. Панический страх быть покинутым, брошенным, ненужным заставляет выстраивать защитные стены из иллюзий, фантазий, эгоизма, высокомерия, выдуманного безразличия или держаться за видимую значимость другого. Но эти стены не спасут от очередного личностного кризиса и краха собственных представлений. Необходимо начать возводить основы своей личности, закладывать стены своего внутреннего храма, определять внутренние границы, за которыми, как за монастырской стеной, будут храниться самые главные святыни души, именно их важно и нужно оберегать. Только так можно устоять во время натиска и бурь.

В условиях непростой реальности ребенок вырабатывает психологические защиты, подавляет страхи и нежные чувства, усваивает искаженные шаблоны мышления и поведения. Защитные механизмы психики, направленные на уменьшение отрицательных и травматических переживаний, тормозят развитие и заставляют действовать неосознанно. Проекции, рационализация, отрицание, вытеснение, регрессия, держат человека в отсеке безопасности. Он существует в ограниченных рамках. Ведь для восприятия сложной реальности нужен прочный внутренний стержень. Силы и уверенность, что ты можешь что-то изменить, иначе эта реальность тебя просто сомнет.

Заложенные в детстве дисфункции могут передаваться через поколения и, как хамелеон, менять обличия. Различны пути порождения зависимости, но она, как вирус, прорастает в определенной среде и окружении, становится наследственным повторением. Тем же наркотиком оказывается хроническое беспокойство, агрессия, хаотичные отношения, ревность, любимый человек, экстремальные виды спорта, стресс. Существует термин “пара-алкоголизм”. Этому недугу можно противостоять только развитием сильного духовного и личностного иммунитета.

Осознание многоплановости проблемы может помочь в возрождении близкого. Поражение захватывает многие слои личности: сломлена воля, отсутствует адекватный взгляд на вещи, в человеке идут неконтролируемые процессы, реактивны его эмоции, а действия компульсивны. Тут бессмысленно просить человека просто перестать пить. Все окружение зависимого так или иначе вовлечено в процесс его болезни. Они роднятся с зависимостью. Только проявляется она в разных формах. Личность может оставаться несформированной, неважно, сколько человеку лет. Взрослость не выражается в возрасте. Люди застревают в эмоциональной незрелости, которую выдают поверхностные, незрелые суждения, эмоциональная несостоятельность, ярко выраженная пассивно-страдательная или агрессивная позиция, недостаточность сознательной и целевой активности, пассивно-зависимый стиль межличностного общения. Отсутсвие же понимания жизненных целей и перспектив, стремления к росту и развитию души, замкнутость на однотипных окружающих примерах начинают определять поведение человек и весь вектор его жизни.

Здесь необходим поиск новой внешней и внутренней реальности. О ее существовании человек иногда даже не подозревает. Теплые заботливые отношения, в которые можно завернуться как в шерстяное одеяло, которые согреют солнечным светом. Отношения, основанные на подлинной любви, ласковом терпении, внутренней заботе. Не ограничивающий контроль и манипуляция, а свобода и бережное доверие. Умении отойти в сторону и дать пространство другому. Их стоит искать, за ними стоит отправиться в далекие путешествия.

Такими теплыми семейными примерами могут стать и книги. Например, «Под кровом Всевышнего» – воспоминания Наталии Николаевны Соколовой, жены священника и матери пятерых детей. «Моя жизнь с отцом Александром» матушки Иулиания Шмеман. «Я встречаю каждый день как благословение. Каждое утро я чувствую себя счастливой, что в моей жизни есть еще один день. В моем возрасте тело немощно, но мне повезло больше, чем многим. Я люблю жизнь», – так она пишет о себе.

Можно никогда не выходить за пределы одного района, не выезжать в другой город. А ведь существуют не только другие города, но и целые страны. Учиться любить сложнее, чем учиться разговаривать на другом языке. Есть такая книга «Любовь в северной стране». В такой северной стране мы иногда и вырастаем, где жесткость, контроль и манипуляция подаются под соусом любви. Навязывание своего мнение и авторитарность – под заботой. У человека спутаны все понятия. У него просто отсутствуют на физическом уровне ощущения любви. Можно читать про скользящие под ногами песок, теплоту обнимающих волн, как солнце вплетается в мокрые волосы. Но человеку, никогда не купавшемуся в море и привыкшему к скрипучему морозному снегу, полярной ночи и толстой шубе, сложно в полной мере ощутить эту картину. В любви нужно немного прожить, увидеть хоть один правильный пример простоты и добра.

Когда на чистый лист детского восприятия наносят слой чужого опыта, неправильный рисунок, многократно повторенный через семейный трафарет, позднее приходится долго и тщательно стирать. Так во время реставрации в храме нужно иногда сломать уродливые перекрытия, чтобы восстановить разрушенные аркадные своды. Участие в таинствах, монастырские службы, доброе окружение могут стать настоящей лечебницей для человека, лишенного этой полноты в детстве.

Возрождение близкого невозможно без изменения себя самого. Движимые раздражением и гневом, мы зачастую пытаемся переделать другого лишь для того, чтобы удобнее и проще жить самому. Затуманенные собственными амбициями, мы видим в нем лишь объект, мешающий нашему счастью. Как часто мы забываем, что перед нами живая душа. Потерянная, унылая, терзаемая, больная. Душа, утратившая всякие ориентиры и смыслы, запертая в деформированном и поврежденном сознании и теле. Словно изувеченному в тяжелой аварии, с переломанными руками и ногами, человеку заново нужно учиться ходить, разговаривать. Смотреть на окружающую действительность новыми глазами. На его восстановление могут уйти многие годы. Перед ним нужно заново раскрывать мир, только сперва этот мир необходимо найти самому. По кирпичику начать встраивать новую реальность, постепенно наполнять ее светлыми, чистыми и добрыми образами. Открывать окна ограниченного восприятия, искать новые опоры и идеалы, иные формы общения и пытаться понять, что же такое действительно любовь. Задаться вопросом: нет ли неуважения, презрения, грубости, едкой насмешки, надменности в обращении. Поставить под сомнение свою непоколебимую правоту, упрямые мнения и однобокое восприятие вещей.

В неспособности объять всего человека, мы видим всего лишь одну его версию, иногда совсем потускневшую и унылую. Он предстает перед нами только в одной из возможных форм. Красота и полнота способны раскрыться только любовью.

Наверное, исцеление начинается тогда, когда мы оставляем попытки менять ближнего в угоду себе, а просто остаемся тихо рядом. Единственное, что мы можем сделать, это предложить руку, оперевшись на которую, он сможет подняться, если захочет встать. Поддержать его, если решит идти дальше. По крупице, по маленькому клочку обрабатывая невозделываемое многие годы поле, прививать примеры из книг, Евангелия, встречи с людьми, молитвы. При внимательном, тонком участии, деятельной заботе засеянные озимы однажды начнут прорастать. Человек увидит, что кроме мелькания телевизионных каналов и пересудов соседских историй, есть еще огромный мир других жизней, полной любви.

Семья и окружение играют огромную роль в начальном становлении или сломе той же личности. Она либо обогащает, приобщает, взращивает, либо повреждает. Являясь частью тела семьи человек может начать воспроизводить неведомую ему схему, ведь вне контекста он не существует. Этот контекст психология и пытается изучить и ставит своей задачей исправить. Но только с помощью Божией человек может разорвать любые узы, вырваться на новые орбиты и коснуться первого робкого чувства свободы.

Человеку, соприкасающемуся с первоисточником, не нужны другие подспорья. Психология позволит разобрать завалы на каком-то этапе, но, будучи интеллектуальной наукой, не научит человека любить. Она не даст ему основ мироздания и прочной внутренней опоры. Став каркасным рисунком, не сможет вдохнуть жизнь. Не научит мыслить вне категорий и вопреки логики. Не станет вдохновением для реального творчества и гениальности. Не позволит заглянуть в неповторимость другого, да это и бывает только по откровению свыше. В поиске сути вещей и глубины, оперевшись на это подспорье, человек пойдёт дальше и в какой-то момент его отбросит.

Как и каждая наука, психология имеет свои пределы и ограниченность, а возведённая на пьедестал непреложности истин способна и нанести вред. Она может стать лишь отражением грани бытия, но, как и любое отражение, призвана нести всего лишь часть реального образа, иногда в замутненном виде. Только оторвав прикованный к земле взгляд, мы начнем живописать полноту окружающей действительности в ее первозданном виде. Мудрость Божьего промысла никогда не разгадают логические формулы человеческого изобретения.

Одна из главных задач человека, наверное, преломить ход истории, иногда и целых поколений, в себе самом. Направить движение своей жизни по новому руслу. Создать в себе тот образ, который, как маяк, повел бы близких сквозь бури жизненных волнений к берегам большой земли. Образ, в котором тьма преломится лучами света. Это сложно, это большая ответственность. Но, если к вопросу о себе и своей жизни подходить именно с этой точки зрения, то отпадут пусть и обоснованные обвинения в сторону обстоятельств, родных и близких. Не уйдут сразу обиды, печаль, раздражение и гнев, но появится надежда, откроется озаренный рассветным солнцем горизонт новой жизни. Взросление и становление, возможно, и состоит в способности видеть реальность без прикрас, в силе принятия на себя новых обязательств и в ответственности за преображение этой реальности в самом себе.

Оперевшись на прошлое, нужно оттолкнуться от него. Если бы под творчеством мы понимали сотворение себя самого, наш внутренний поиск никогда не заканчивался. Любые знания стали бы содействовать движению к главному ориентиру – Любви. И в бесконечном повторении рисунка собственной личности, удалось бы, наконец, нащупать те первоначальные грани, которые задумал вложить в нас Господь. И вероятно, в какой-то момент показать другому, как провести хоть один правильный штрих.

Философия, история, психотерапия могут стать лишь инструментами для нашего полного раскрытия. Каждый настолько неповторим и уникален, что никакие концепции не смогут нас вместить. Полноту свою мы обретём лишь когда-то в полной мере в воссоединении с первоисточником Любви. А сейчас она иногда открывается своим преддверием через откровения красоты, добра, у святых мощей, в молитвенном вздохе.

Чтобы двигаться дальше, нужно выгрузить чемодан своих устаревших взглядов, жестких суждений, негативных программ, ограниченных теорий, однотипных чувственных реакций, повторяющихся установок, страхов, предчувствий. Чтобы подняться на самолет, необходимо оставить ненужные и опасные предметы, иначе не возьмут на борт. Главное помнить, куда мы идём, летим, бежим, едем. Для чего мы смотрим в зеркало книги или другого человека? Приковать себя к увиденному? Обвинить, позавидовать, присвоить, завладеть? Или измениться и стать лучше? Иногда в чистое отражение нам невозможно взглянуть – мы бы ужаснулись. Поэтому и нужны всего лишь земные отражения, через которые, главное, стараться себя преобразить. А действительно бояться стоит, наверное, застыть и замереть гипсовой фигурой.

Если неповторим рисунок каждого дня, как же непонятен и необъятен человек? Психологические концепции способны исследовать определенные больные точки, помочь выпрямиться какой-то изогнувшейся ветке. А мы стремимся иногда весь ствол души пригнуть к этой ветке. Нам так хочется запереться в маленькой понятной комнате, будь то психологическая концепция, человек, наше страдание или гениальность. Да так, что потом приходится вышибать дверь, чтобы нас откуда выдворить. А кругом идут жизни, расползаются в чудных формах облака, сменяются сезоны. За секунду ветер растреплет листву, и ни одно мгновение дня никогда непохоже на другое. Среди бесконечно подвижной природы, наша Личность такая же живая. Пытаясь встроить себя или другого в чужое лекало логических заключений, мы обречены отрезать целые куски живой материи. А она расширяется, разрастается с каждым новым переживанием, встречей, страданием, радостью.

Солнце сделает дневной круг, и лицо встречного человека всего лишь за несколько минут преломится столькими цветами и красками. Французский художник-импрессионист Моне создал целый цикл различных видов Руанского собора, меняющегося от времени дня, года и освещения. Более 40 работ с 1892 по 1895. Он превратил огромную каменную глыбу в чистую вибрацию света. Мимолетные состояния, едва заметные полутона, малейшие нюансы. Погодные настроения, цветовые рефлексии, солнечные переливы. Бледные стены в фиолетово-синем платье туманным зимним утром, медово-золотистом – в осенний полдень и ярко-розовом на летнем закате. Строгий фасад преображается в свете небесного видения.

Какие же сухие концепции смогут отразить преломление опыта света и тьмы в архитектурной неповторимости души? Мы можем начать рисовать картины души, только просвещенные светом небесной любви. Той, которая не судит, не ставит штампы, не вешает ярлыки. Той, которая за каменной вязью стрельчатых окон, готическими арками и вереницей статуй видит жизнь. Как великий художник, любовь способна сотворять новые полотна каждый день, выходя за пределы наших логических пониманий, наполняя нас смыслами, которые вне нас и в полной мере лишь когда-то нами обретутся. Как капля возвратится в океан, а луч вернется к своему источнику света.

Моне видел в серии единое произведение, но его желание не разделять картины не осуществилось – покупателя, готового приобрести все двадцать холстов, выставленных на продажу, не нашлось. Лишь через сто лет они ненадолго встретились на выставке в Руане. Так и наш образ разрозненных картин однажды соберется в одну серию, объединится смыслами, свяжется одной любовной нитью Божьего промысла.

^[1] Фредерик С Перлз. «Эго, голод и агрессия».

^[2] Фредерик С. Перлз. «Внутри и вне помойного ведра. Радость. Печаль. Хаос. Мудрость. Свободно плавающая автобиография человека, который развивал гештальттерапию».

^[3] Из сборника творений Ухтомского А.А. «Доминанта. Статьи разных лет. 1887–1939».

^[4] Из книги А.В. Брушилинского «Психология субъекта» (под редакцией проф. В.В. Знакова).

^[5] Святитель Николай Сербский: Епископ, писатель, дипломат. 

^[6] Письма архимандрита Иоанна (Крестьянкина).

^[7] Божий Инок. К 100-летию со дня рождения Архимандрита Иоанна (Крестьянкина)

Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь 2009.

^[8] Новая цель // Быстролетов Д.А. Пир бессмертных. М.: Граница, 1993.

^[9] Головкова Л.А. Сухановская тюрьма: спецобъект 110. М.: Возвращение, 2009.

^[10] Николаев В.Н. Из рода в род. Документальная повесть. Спасо-Преображенский Мгарский монастырь; Изд-во ЗАО «Тираж-51». С. 120–124.

^[11] Письма священномученика Василия (Соколова) из Бутырской тюрьмы, 19–26 мая 1922 года. 

^[12] Духовное утешение на пути ко спасению. Размышление смиренного сердца.

^[13] Открывающие небо. Новомученики и исповедники / Сост.: Д. Михайлов, Т. Краснянская. СПб: Сатисъ, 2001. С. 24.

^[14] Наставления преподобного Серафима Саровского.

[15] См. главу 19 в части второй «Писания старца Силуана» из книги архимандрита Софрония (Сахаровано) «Старец Силуан».

[16] Старец-мирянин Феодор Соколов и его окружение / Сост. 1-й части Г. М. Прохоров, 2-й части – мон. Даниила (Никитина). СТСЛ, 2018. С. 73–74.

[17] Клаус Кеннет. «2 000 000 километров до любви. Одиссея грешника» (в зарубежном издании название романа несколько иное – «Born to hate, reborn to love. A spiritual odyssey from head to heart») / Пер. с англ. Ирины Крейниковой. М.: Никея, 2019. С. 225–226.

[18] Там же. С. 301–302.

[19] Мелхиседек (Артюхин), архим. Была такая история… Составление и литературная обработка Елены Прокофьевой. М. Изд-во храма Покрова Пресвятой Богородицы в Ясеневе, 2019. С. 22–34.

[20] Молитвенный дневник старца Феодосия Карульского. 

[21] Труханов Т. Прот. Первые сорок лет моей жизни. Воспоминания / протоиерей Михаил Труханов. Минск: Лучи Софии, 2018. (Беседы с духовными чадами; кн. 1).

[22] Беседы с духовными чадами.

[23] Брушилинский А.В. Указ соч. См. главу третью «Из истории современной философско-психологической мысли».

[24] Из книги А. Кемпински «Психология шизофрении».

[25] Из книги Виктора Франкла «Воля к смыслу».

[26] Из книги Виктора Франкла «Доктор и душа: Логотерапия и экзистенциальный анализ» / Пер. Л. Сумм.

[27] Из книги Виктора Франкла «Сказать жизни «ДА!» Психолог в концлагере».